Цветаева без глянца - Павел Фокин

Елена Александровна Извольская:

Марина с семьей наняла в Медоне же квартирку на улице Жанны д’Арк. От меня к ней пешком не больше пятнадцати минут.

Мы много ходили с Мариной Ивановной по этим местам, подымались на террасу, бродили по улочкам и переулкам с историческими названиями. Но нас особенно тянуло в леса, которые простирались от Медона до Кламара (где жил Бердяев). То были старинные леса королевских охот, прорезанные широкими аллеями, ведущими к очищенным многими поколениями «рон-пуэн» — гладко выстриженным полянам-перепутьям. Марина очень любила эти прогулки, и я тоже ими наслаждалась. К нам часто присоединялась ныне покойная Анна Ильинична Андреева, вдова Леонида Андреева. Мы блуждали часами по лесу. Много говорили о поэзии, о поэтах. Цветаева говорила, разумеется, и о своем творчестве, но никогда при нас не рисовалась. Она цитировала чаще всего своих любимых авторов. Пушкина, которого называла просто «Александр Сергеевич», точно он был ее хорошим знакомым… Гете, Рильке, Пастернака, Блока, Мандельштама. Кроме друзей-поэтов у нее был еще друг — природа. Она была в тесном контакте с лесом, с лесными цветами, грибами, ягодами. Во время наших прогулок Марина собирала хворост, а порою и дрова для отопления квартиры. Посягательство на государственное лесное имущество было запрещено законом, но лесничие редко попадались нам на глаза. Топлива было в этих чащах сколько угодно. А для Марины это был клад, вроде пришвинского [1; 399].

Ариадна Сергеевна Эфрон:

В прогулках чаще всего преследовала цель: дойти до…, взобраться на…; радовалась более, чем купленному, «добыче»: собранным грибам, ягодам и, в трудную чешскую пору, когда мы жили на убогих деревенских окраинах, — хворосту, которым топили печи [1; 145].

Марина Ивановна Цветаева. Из письма А. А. Тесковой. Париж, Ване, 26 января 1937 г.:

К путешествию у меня отношение сложное и думаю, что я пешеход, а не путешественник. Я люблю ходьбу, дорогу под ногами — а не из окна того или иного движущегося. Еще люблю жить, а не посещать, — случайно увидеть, а не осматривать [8; 448].

В мире растений и животных

Марина Ивановна Цветаева. Из записной книжки 1919–1920 гг.:

Природа на меня действует несравненно сильнее (искусства. — Сост.), природа — часть меня, за небо душу отдам.

Поняла: в природе — просто отмечаю — мне дороже то, что наверху: солнце, небо, деревья — tout се qui plane[8]. Чего я не люблю в природе, это подробностей: — tout се qui grouille[9], изобилия ее не люблю, землю мало люблю. (Люблю сухую, как камень, чтобы нога, как копыто.)

В природе, должно быть, я люблю ее Романтизм, ее Высокий Лад. Меня не тянет ни к огороду (подробности), ни к сажанию и выращиванию, — я не Мать — вечернее небо (апофеоз, где все мои боги!) меня опьяняет больше, чем запах весенней земли. — Вспаханная земля! — это не сводит меня с ума — непосредственно — мне надо стать другой — другим! — чтобы это полюбить. Это не родилось со мной. Когда я говорю «на ласковой земле», «на землю нежную» я вижу большие, большие деревья и людей под ними.

Это не искусственность — я же не люблю искусства! — это та моя — во всем — особенность, как в выборе людей, книг, платьев.

Вспаханная земля мне ближе Лаокоона, но оба мне— в общем — не нужны.

Вспаханная земля — это и Младенчество и Мать — умиляюсь, преклоняюсь и прохожу мимо.

Кроме того, я в природе чувствую обиду, — слишком всему и всем в ней не до меня. Я хочу, мне надо, чтобы меня любили.

Поэтому мои 2 тополя перед крыльцом мне, пожалуй, дороже больших лесов, они — волей неволей за 6 лет успели привыкнуть ко мне, отметить меня, — кто так часто на рассвете глядел на них с крыльца? <…>

Что я еще люблю в природе: это превозможение. Опасные переходы <…> — скалы, горы, 30-тиверстные прогулки, — действенность!

Чтобы все устали, а я нет! Чтобы все боялись, а я перепрыгнула! Чтобы никто ничего не нес, а я всё! И чтобы все жаловались, а я бежала! — Приключение! — Авантюру! — Казанову в природе. И не только Казанову!

В природе — в такой природе — я более, чем когда-либо — тот юный спартанец с лисенком.

Больно — трудно — ноги не идут, — нет, буду смеяться, буду бежать, возьму на себя все тяжести!

Чем труднее — тем лучше! Только тогда живу.

Ту блаженную, божественную, олимпийскую природу, где я только зритель, я д<олжно> б<ыть> не люблю par exces de sensibilite[10] — и опустошает она меня так только потому что я ее слишком сильно чувствую, — каждое дуновение

— Как Музыка — как любовь [12; 159–161].

Ариадна Сергеевна Эфрон:

С природой была связана воистину кровными узами, любила ее — горы, скалы, лес — языческой обожествляющей и вместе с тем преодолевающей ее любовью, без примеси созерцательности, поэтому с морем, которого не одолеть ни пешком, ни вплавь, не знала что делать. Просто любоваться им не умела [1; 144–145].

Марина Ивановна Цветаева. Из письма А. А. Тесковой. St. Gilles-sur-Vie, 8 июня 1926 г.:

Океан. Сознаю величие, но не люблю (никогда не любила моря, только раз, в первый раз — в детстве, под знаком пушкинского: «Прощай, свободная стихия!»).

Она свободная, а я на ней — связанная. Свобода моря равна только моей несвободе на нем. Что мне с морем делать? Глядеть. Мне этого мало. Плавать? Не люблю горизонтального положения. Плавать, ведь это лежать, ехать. Я люблю вертикаль: ходьбу, гору. Равнодействующую сил: высоты и моей. На Океане я зритель: в театре: полулежа: в ложе. Пляж — партер. Люблю в театре только раёк (верх), т. е. горы, которых здесь нет.

Кроме того, море либо устрашает, либо разнеживает. Море слишком похоже на любовь. Не люблю любви. (Сидеть и ждать, что она со мной сделает.) Люблю дружбу: гору… [8; 346]

Ариадна Сергеевна Эфрон:

Низменный, равнинный пейзаж удручал ее, так же, как сырые, болотистые, камышовые места, так же, как влажные месяцы года, когда почва становится недостоверной под ногой пешехода, а горизонт расплывчат.

Навсегда родными в памяти ее остались Таруса ее детства и Коктебель — юности, их она искала постоянно и изредка находила в холмистости бывших «королевских охотничьих угодий» Медонского леса, в гористости, красках и запахах Средиземноморского побережья.

Легко переносила жару, трудно — холод.

Была равнодушна к срезанным цветам, к букетам, ко всему, распускающемуся в вазах или в горшках на подоконниках; цветам же, растущим в садах, предпочитала, за их мускулистость и долговечность, — плющ, вереск, дикий виноград, кустарники.