Земля Кузнецкая - Александр Волошин

— Очень сочувствую… — приподняв одно плечо, Дробот уткнулся в бумаги. — Очень сочувствую, но все это решается в тресте.

— Подождите, — вступил в разговор Стародубцев и быстро повернулся к Рогову: — Мне кажется, Павел Гордеевич, что мы сможем понять друг друга, если будем говорить прямо.

Рогов молчал. Дробот потянулся было к телефонной трубке, но раздумал; Филенков настороженно застыл у оконной занавески. Стародубцев продолжал:

— Я как раз и хочу прямо обо всем сказать — это не лишнее, потому что тебе придется и на десятой работать с людьми, которые ничем не лучше и не хуже нас. Напрасно ты представляешь таких, как Дробот и я, консерваторами и рутинерами. Во-первых, это слишком элементарно, во-вторых…

Рогов рассмеялся.

— Это что же, продолжение стахановского слета или просто комментарии к моему выступлению там?

— Это не комментарии, но и не так это весело, — сухо оборвал Дробот.

— Чудесно! — Сжав губы, Рогов вырвал из лежавшего на столе блокнота листок и, набросав несколько слов, подал Дроботу. — Прошу предоставить мне отпуск на десять дней. На это я имею право. Район сдаю сегодня. А с шахты не уйду. Слышите? Не уйду! — он стремительно вышел из кабинета.

Аннушка все еще сидела в приемной и встретила Рогова приветным взмахом ресниц.

— Значит, свадьба, Аннушка? — спросил он и невольно прислушался к своему изменившемуся голосу. — Свадьба… Хорошее дело! И я у вас обязательно буду.

— Павел Гордеевич!.. — или слышала Аннушка разговор в кабинете, или поняла по глазам Рогова, что случилось нехорошее, потянулась к нему: — Павел Гордеевич, вы и потом будете к нам приходить?

А когда вечернее солнце коснулось оранжевым краем далеких фиолетовых гор и Рогов вышел из комби-пата, он вдруг без всяких, казалось бы, причин ощутил необычайную легкость во всем теле, свежую ясность в мыслях. Давно у него не было такого чувства — с самой войны. Тогда, во время войны, это случалось с ним обычно после того, как решение об операции прекращало томительную неопределенность ожидания. Это случалось перед атакой.

На тротуаре сидели несколько незнакомых шахтеров; видать, только что поднялись на-гора. Они поглядели вслед Рогову, кто-то сказал:

— Боевой парень.

Он рассмеялся про себя: «Ну, конечно, боевой!» И тут же столкнулся лицом к лицу с Черновым.

— А-а, журналист! — обрадовался Рогов. — Ну, как разговор с бригадой?

— Павел Гордеевич… — Чернов по-мальчишески смутился. — Честное слово, спасибо! Такие люди у Некрасова… Я у них полсмены в забое пробыл. Очерк хочу писать.

— Вот видишь! — подхватил Рогов. — А у меня еще одна чудесная тема есть. Написать нужно о бригаде Черепанова, да так написать, чтоб дух захватывало! Только ты мне все-таки скажи, как это получилось с заметкой о некрасовцах?

— Как? Да очень просто — заведующий отделом вызвал и говорит, что звонил товарищ Дробот, сообщил факты, сказал — написать нужно. А бежать на шахту, чтобы проверить, некогда было. А потом — ведь сообщил-то все же начальник?

— И ты, значит, ошельмовал людей, даже не поглядев на них?

Чернов на секунду отвернулся, потом сжал локоть Рогова.

— Не случится больше такого, Павел Гордеевич!

— Не верю! — Рогов покрутил головой. — Вот если будешь чаще бывать на районе да разговаривать с людьми, да писать о них, об их живом опыте…

— Даже стихи! — воскликнул Чернов и влюбленно оглядел инженера. — Я столько наслушался сегодня о вас, Павел Гордеевич… Некрасов меня, как щенка, тыкал носом в дела на районе и все приговаривал: «Это Рогов! В этом нас тоже поддержал Рогов».

Рогов с досадой отмахнулся.

— И опять ошибка, опять ты увлекаешься! Не во мне дело, а в таких, как Некрасов, Вощин, Черепанов, — вот куда внимательнее смотри.

С шахты они шли через стадион, по узким извилистым аллейкам. На волейбольной площадке тренировалась какая-то команда, слышались тугие удары в мяч, короткие возгласы.

Медленно смеркалось, и все постепенно приобретало легкий, голубоватый оттенок.

— Ох, какие они мне слова говорили! — снова сказал Чернов и неожиданно присвистнул.

ГЛАВА ХIII

Очерк Чернова об истории рудника Рогову очень понравился. Сделал из него несколько выписок для своего доклада о пятилетке шахты. После этого просмотрел свежий номер толстого журнала, потом разложил чертеж нового угольного поля, но тут же поспешно свернул. Все-таки, как он ни хотел казаться спокойным, ему это не удавалось. Ну что как будто особенного в том, что его перебрасывают с одного места на другое? Случается ведь это с десятками инженеров, многие даже радуются перемене обстановки. И в то же время не верилось, не хотелось верить, что кому-то удастся оторвать его от только что начатых дел. Позвонил дежурному по шахте, чтобы справиться, как идет смена на участках района.

— Часовую добычу я передал районному инженеру Очередько, — ответил дежурный.

В трубке звонко щелкнуло.

Рогов невесело усмехнулся, походил по комнате. Потом поставил на письменный стол портрет Вали, сел и долго смотрел на него, положив подбородок на ладони. Наконец сказал:

— Ладно, Валюша, ты не думай, что я раскис. Только мне очень нехватает тебя, девочка, очень…

Зазвонил телефон. Взял трубку и услышал голос Бондарчука.

— Как самочувствие? — спрашивал парторг. — Хорошее? Не лукавишь? Ну, это самое главное. А я задержался на бюро горкома и о скоропалительном решении треста узнал поздно. Все это не серьезно. А потом эта недостача угля в штабелях. Теперь тебе ясно, что все это одно к одному? Черт-те, как только люди докатились до этого! Горком уже принял справедливое решение, а тебе надо продолжать работу. Понятно? Вот и хорошо. Да, еще вот что: сегодня ночью я выезжаю в комбинат, дня на два. И, кстати, у тебя там есть листок по учету кадров? Есть? Значит, все хорошо. Привет.

В телефоне пискнуло, и девушка со станции спросила:

— Вы закончили?

— Закончили, закончили! — Рогов вскочил, бросил трубку. «Как это хорошо, что есть на свете Бондарчук, Валя, товарищи!»

Почти смешным показалось минутное чувство одиночества. Какое тут к черту одиночество! Вот хотя бы вчерашний вечер: к нему пришли сразу три гостя — Хмельченко, Некрасов и Вощин, сели рядком на диванчике, попросили разрешения закурить; завели беседу, и все четверо хитрили. Рогов не показал виду, как глубоко тронуло его это посещение, хотя он знал причину, вызвавшую его, а шахтеры тоже вели себя так, словно с инженером ничего не случилось.

— Мы от секретаря горкома, — сообщил Хмельченко. — Разговор был о всяких житейских делах.

— Хорошо поговорили, — подтвердил Вощин.

Рогов не стал выспрашивать, о чем они разговаривали в горкоме, и тут же попросил Некрасова, который был старшиной на курсах горных мастеров, чтобы на завтра отменили его занятие.

— Что так? — спросил Некрасов.

— Тоже всякие житейские дела.

Некрасов опустил взгляд на свою маленькую круглую ладонь, потом поглядел на товарищей. А когда встретился глазами с Роговым, лицо у него было неулыбчивое, почти суровое.

— Зря, Павел Гордеевич, — сказал он сухо. — Останавливаться нельзя. Мы, наоборот, попросить хотели тебя еще об одном деле… Соберутся завтра все три наши бригады, а ты бы лекцию провел или просто беседу: «Что такое работа по циклу». Надо, чтобы люди до конца дело поняли…

— И черепановцев нужно пригласить. Так мы решили, — вставил Хмельченко.

Припомнив сейчас еще раз этот разговор, Рогов нетерпеливо прошелся по комнате, словно опаздывая куда-то, потом включил электроплитку, поставил чайник, вытащил из тумбочки непочатую бутылку коньяка и налил рюмку. Валя на портрете улыбалась явно с хитрецой, одними уголками глаз.

— А ты не суди строго, — возразил Рогов, поднимая рюмку, — это я за твое здоровье…

Но он не успел пригубить вино. В коридоре кто-то тихо поскребся, отыскивая в темноте ручку, потом раза два тихонько стукнул. Рогов повернул ключ, открыл дверь. На площадке, почти невидимый в темноте, стоял человек в военной форме.

— Войдите! — сказал Рогов.

Человек стоял, словно боясь ступить через порог.

— Ну, входите же, что вы? — повторил Рогов.

Человек сделал шаг вперед и, остановившись у косяка, вытянул руки по швам. Еще не понимая, что это значит, еще не услышав голоса вошедшего, Рогов почувствовал, как кровь горячей волной хлынула от сердца к лицу.

— Гвардии сержант?

— Так точно, товарищ гвардии капитан! — у парня так и брызнул из глаз лучистый свет, но он еще строже вытянулся и особенно твердо отчеканил: — Разрешите доложить, товарищ гвардии капитан, до Берлина дошли! Жарко Берлину было!

Рогов порывисто шагнул вперед и раскрыл объятия.

— Солдат ты мой дорогой! Каким ветром тебя?..