Волчий блокнот - Мариуш Вильк

Напомню, что Жозеф де Местр был послом короля Сардинии при дворе Александра I в 1802–1817 годах, а кроме того мыслителем, писателем и тонким комментатором политических интриг и европейского театра военных действий. Причем наблюдал он мир отстраненно, словно оперу-буфф, в чем сам признавался на полях официальных депеш. И ничего удивительного, де Местр повидал на своем веку немало капризов фортуны, сметавшей с лица земли династии, армии и города, познал низость героев и вероломство слуг. В своих «Петербургских письмах» он не только рисует образ эпохи, отмеченной множеством событий, вроде похода Наполеона на Россию или попытки Александра I провести ряд преобразований, но и дает хлесткий комментарий. Выше я цитировал фрагмент «Записок о свободе», касающийся проекта Сперанского, одного из первых российских реформаторов, который предлагал уравнять всех царских подданных перед лицом закона, а все инстанции власти, начиная с волости, сделать выборными…

X

…Ибо нет ничего более занимательного, нежели наблюдать сегодняшнюю Россию.

«Здесь власть не советская, а соловецкая», — говаривал Ногтев, начальник СЛОНа, подчеркивая специфику местного правления. Это выражение я слыхал здесь не раз. Постлагерная администрация Островов, сей партийно-армейский ублюдок, родилась от скрещивания двух порядков — военного и гражданского и состояла из исполнительного и законодательного органов. Рекомендацию в них давала партия, которая затем охотно дергала своих марионеток за веревочки. Этот монстр о трех ногах (армия, музей, поселок) и неясных компетенциях продержался до перестройки, когда функции руководителей обоих органов объединились в руках главы администрации, мичмана Небоженко. В 1991 году на смену военным в соловецком триумвирате власти пришел монастырь, а Острова получили статус особо охраняемой территории. Потом, уже на моих глазах, распался Советский Союз, коммунисты разбежались, состав российского парламента дважды обновился, вспыхнула и угасла война с Чечней, вновь был избран Президент, а Небоженко по-прежнему правит Соловками как бог на душу положит.

Здесь власть не московская, а свояческая — вот как стоило бы перефразировать формулу Ногтева. Иначе говоря, правят здесь свояки. Чиновничий аппарат на Соловках — жены бывших офицеров и приятели Небоженко — насчитывает двадцать пять человек. Когда-то хватало трех! Пока в Москве выясняли отношения, здесь подбирали остатки государственного пирога: левые кредиты и налоговые льготы по блату, ростовщический оборот квот, предназначенных для выплат и пенсий… (Торговец водкой, к примеру, платит всего двадцать процентов налога — в отличие от того, кто занимается другими продуктами питания, в результате бутылка «Русской» стоит столько, сколько три буханки хлеба, а прибыль, минуя кассу, ложится прямо в карман…) Вместо того чтобы дотировать школу, чиновники сами заочно заканчивают факультет права и администрирования, из средств ветеранского фонда покупают себе квартиры на стороне… в итоге на Островах царит полнейшая разруха, предприятия обанкротились, мужики мрут как мухи, от водяры или недоедания, дети роются в мусорных кучах или воруют, и только Небоженко с кликой наушников жиреет себе при кормушке.

5 ноября

«Долой Небоженко!» — под таким лозунгом проходил митинг перед зданием администрации Островов. Замечу, что его устроили в рамках общероссийской акции протеста в связи с приостановкой выплат зарплат, пенсий и пособий. Неплатежеспособность государства переполнила чашу человеческого терпения: работники коммунальных служб не получают денег с позапрошлой зимы, врачи и учителя — с мая, пенсии и пособия последний раз выдавали летом. На Островах поговаривают, будто глава администрации пускает предназначенные для этих нужд бюджетные квоты в оборот под проценты. Море замерзает, близится конец навигации, зима, а соловчанам не на что закупить продукты. В магазине перестали давать в кредит даже хлеб. А за дрова чем платить? Учитывая, что год оказался не грибной, сельди тоже не было, а картошку поели вредители, можно представить себе отчаяние людей.

Сегодня с утра идет мокрый снег. Крупными хлопьями — и сразу тает. Белое море штормит уже неделю. Порывистый ледяной ветер чуть с ног не валит, стоит выбраться из-за монастырской стены на открытое пространство Святого озера. Перед зданием администрации вязкая раскисшая каша. Летом здесь раскопали канаву да так и бросили. У входа народ — человек сто грязь месят. Соловецкие старухи — костлявые, сгорбленные, закутанные, как куклы. Вижу знакомые лица. Больница в полном составе, то есть ординатор, две медсестры и пьяненькая уборщица, рядом группа учителей, комитет ветеранов выстроился, несколько рабочих с электростанции, Надежда Кирилловна из библиотеки, банщица, репортер с радио, лесничий, Тюлень и говносос, как называют здесь хозяина ассенизаторской машины. Немного дальше, возле зеленой прогнившей трибуны, реликта брежневского «застоя», мужики в ватниках, валенках, ушанках — мрачные, с похмелья, соловецкие безработные. Люди возмущаются, матерятся. Никто не знает, чего ждать. Обещал вроде выйти Небоженко. В данный момент он якобы звонит в Архангельск, выясняет, когда пришлют деньги. Будто раньше не мог.

— Долой Небоженко! — захрипели со стороны трибуны.

На пороге появился Валентин Викторович. Грузный, красномордый, пучеглазый, в кожаной куртке и надвинутой на лоб клетчатой кепке. Разъяренная толпа затихла и приблизилась, прижав Небоженко к зданию. Тот попятился и замер.

— Ну, чего вам?

Все загалдели. Бабки — пискливо, перебивая друг друга, — кричали, что мочи нет терпеть, нельзя так, это ж хуже, чем в войну было, — тогда хоть хлеб выдавали, а тут уже собак и кошек начали жрать, и досок на гробы не хватает, а они себе в администрации пузо набивают…

— Чего-о?! — рявкнул Небоженко, побагровев. Бабки замолчали, а посыпаемый снегом Глава орал, что засудит их к черту: мол, оскорбление чиновника при исполнении обязанностей, в России теперь законность и порядок, руки прочь от государственной власти, это все предвыборные интриги, козел отпущения вам нужен, так другого ищите… Попросил спокойно задавать вопросы, пообещал на все ответить. Только без ругательств, без криков и без демагогии.

Выступила ординатор, Лина Ц. Коек в больнице двадцать шесть, а еды всего на четверых, лекарств нет, иглы закончились, спирт разворовали. С углем тоже катастрофа, топят еле-еле, только что капельницы не замерзают. Вчера одна медсестра упала в голодный обморок. Самолет теперь не каждому по карману, и закрыть соловецкую больницу — все равно что старикам смертный приговор подписать. Из Архангельска звонили, что деньги перевели, но до больницы не дошло ни рубля. Куда они подевались?

Глава послал за документами, чтобы продемонстрировать народу свою честность — черным по белому. Тем временем слово взял представитель электростанции. Моторы на последнем издыхании, малейшая авария — и все, крышка. А без электричества вода в трубах замерзнет и система водоснабжения немедленно полетит к черту. Люди в бешенстве, готовы начать забастовку и плевать хотели, что электрикам бастовать запрещено, — они просто не выйдут на работу от голода.

Принесли бумаги. Руки у Небоженко дрожат, листочки шелестят. Ищет, читает, приводит цифры…

— Суки, всех бы перевешал, — взвыл вдруг пьяный бомж из-за трибуны и, шатаясь, двинулся к Небоженко. К счастью, товарищи придержали его за полы, немного поддали, заехали кулаком в морду, кровь из носу пустили, чтоб успокоился. Он еще полуплакал-полубормотал, что всех их, блядей, сверху донизу, от Москвы до Соловков, надо вымести к чертовой матери. Небоженко сделал вид, что ничего не заметил, и продолжил читать.

Сделалось скучно. Кому интересны отвлеченные цифры? Народ стал потихоньку расходиться. Ветер усилился, снег повалил гуще. На площадке перед администрацией осталась горстка людей, у трибуны пусто. Небоженко наконец закончил, но так ничего путного и не вычитал:

— Денег нет!

Кто-то со всей силы пнул пробегавшего мимо пса. Тот коротко заскулил, поджал хвост и спрятался под трибуну. Народ растаял, словно снег, растворился в сумраке. Я вспомнил ярость покойного Лехи Рыжего, который не раз повторял, что надо бы в конце концов навести порядок и всех на х… повесить: и монахов, и начальников-чиновников, и музейщиков-дармоедов. Русский мужик терпелив, но если его довести до бешенства, то как дым поползет и глаза выест…

Россия выбирает — по-русски, со страстью. По телевизору выборы, в прессе выборы, в поселке выборы, куда ни зайдешь — в любую кухню, в баню, — все болтают о выборах. Едва закончилась баталия за Думу, разгорелась битва за президентское кресло, не успел Президент прийти в себя после этой кампании, уже принимаются ставки на выборы в регионах. Газеты, радио и телевидение трубят: наконец, мол, впервые в истории и вообще — событие! Народ с гиканьем бросился к урнам, каждому селу собственную Думу подавай. Выбирают президентов, губернаторов, мэров и начальников всех мастей: от Чукотки до Клина, от Магадана до Соловков. Соловецкие выборы представляют интерес по двум причинам: во-первых, для Островов это и впрямь историческое, совершенно беспрецедентное мероприятие, во-вторых, Соловки олицетворяют весь букет явлений и проблем российской провинции. Итак…