Отчаяние - Владимир Набоков

Ардалион, мечтательно улыбаясь, играл ложечкой. Его толстое лицо с львиной переносицей было наклонено, и рыжие веки в бородавках ресниц полуприкрывали его возмутительно яркие глаза. Вдруг, блеснув на меня, он сказал:

«Если бы я съездил в Италию, то действительно написал бы роскошные вещи. Из выручки за них я бы сразу погасил свой долг».

«Долг? У вас есть долги?» – спросил я насмешливо.

«Полноте, Герман Карлович, – проговорил он, впервые, кажется, назвав меня по имени-отчеству, – вы же понимаете, куда я гну. Одолжите мне сотенку-другую, и я буду молиться за вас во всех флорентийских церквах».

«Вот вам пока что на визу, – сказал я, распахнув бумажник. – Только сделайте это немедленно, а то пропьете. Завтра же утром пойдите».

«Дай лапу», – сказал Ардалион.

Некоторое время мы оба молчали, – он от избытка малоинтересных мне чувств, я – потому, что дело было сделано, говорить же было не о чем.

«Идея, – вдруг воскликнул Ардалион, – почему бы вам, дорогой, не отпустить со мной Лидку, ведь тут тощища страшная, барыньке нужны развлечения. Я, знаете, если поеду один… Она ведь ревнючая, – ей все будет казаться, что где-то нализываюсь. Право же, отпустите ее со мной на месяц, а?»

«Может быть, погодя приедет, – оба приедем, – я тоже давно мечтаю о небольшом путешествии. Ну-с, мне нужно идти. Два кофе, – все, кажется».

Глава VIII

На следующий день спозаранку – не было еще девяти – я отправился на одну из центральных станций подземной дороги и там у выхода занял стратегическую позицию. Через ровные промежутки времени из каменных недр вырывалась наружу очередная партия людей с портфелями – вверх по лестнице, шаркая, топая, иногда со звяком стукался носок о металл объявления, которым какая-то фирма находит уместным облицовывать подъем ступеней. На предпоследней, спиной к стене, держа перед собою шляпу (кто был первый гениальный нищий, применивший шляпу к своей профессии?), нарочито сутулился пожилой оборванец. Повыше стояли, увешанные плакатами, газетчики в шутовских фуражках. Был темный жалкий день; несмотря на гетры, у меня мерзли ноги. Наконец, ровно без пяти девять, как я и рассчитывал, появилась из глубины фигура Орловиуса. Я тотчас повернулся и медленно пошел прочь. Орловиус перегнал меня, оглянулся, оскалил свои прекрасные, но фальшивые зубы. Встреча вышла как бы случайной, что мне и нужно было.

«Да, по пути, – ответил я на его вопрос. – Хочу зайти в банк».

«Собачья погода, – сказал Орловиус, шлепая рядом со мной. – Как поживает ваша супруга?»

«Спасибо, благополучно».

«А у вас все идет хорошо?» – учтиво продолжал он.

«Не очень. Нервное настроение, бессонница, всякие пустяки, которые прежде забавляли бы меня, а теперь раздражают».

«Кушайте лимоны», – вставил Орловиус.

«Прежде забавляли бы, а теперь раздражают. Вот, например… – я усмехнулся и вынул бумажник, – …получил я дурацкое шантажное письмо, и оно как-то повлияло на меня. Кстати, прочтите, – курьезно».

Орловиус остановился и близко придвинул листок к очкам. Пока он читал, я рассматривал витрину, где торжественно и глупо белели две ванны и разные другие туалетные снаряды, – а рядом был магазин гробов, и там тоже все было торжественно и глупо.

«Однако, – сказал Орловиус. – Знаете ли вы, кто это написал?»

Я положил письмо обратно в бумажник и ответил, посмеиваясь:

«Да, конечно знаю. Проходимец. Служил когда-то у знакомых. Ненормальный, даже просто безумный субъект. Вбил себе в голову, что я лишил его какого-то наследства, – знаете, как это бывает, – навязчивая идея, и ничем ее не вышибешь».

Орловиус подробно объяснил мне, какую опасность безумцы представляют для общества, и спросил, не собираюсь ли я обратиться в полицию.

Я пожал плечами. «Ерунда, в общем не стоит об этом говорить. Что вы думаете о речи канцлера, – читали?»

Мы продолжали идти рядом, мирно беседуя о внешней и внутренней политике. У дверей его конторы я, по правилу русской вежливости, стал снимать перчатку.

«Вы нервозны, это плохо, – сказал Орловиус. – Прошу вас, кланяйтесь вашей супруге».

«Поклонюсь, поклонюсь. Только знаете, – я вам завидую, что вы не женаты».

«Как так?» – спросил Орловиус.

«А так. Тяжело касаться этого, но брак мой несчастлив. Моя супруга сердце имеет зыбковатое, да и есть у нее привязанность на стороне, – да, легкое и холодное существо, так что не думаю, чтоб она долго плакала, если бы со мною… если бы я… Однако, простите, все это очень личные печали».

«Кое-что я давно наблюдал», – сказал Орловиус, качая головой, глубокомысленно и сокрушенно.

Я пожал его шерстяную руку, мы расстались. Вышло великолепно. Таких людей, как Орловиус, весьма легко провести, ибо порядочность плюс сентиментальность как раз равняется глупости. Готовый всякому сочувствовать, он не только стал тотчас на сторону благородного любящего мужа, когда я оклеветал мою примерную жену, но еще решил про себя, что сам кое-что заметил, «наблюдал» – как он выразился. Мне было бы презанятно узнать, что этот подслеповатый осел мог заметить в наших безоблачных отношениях. Да, вышло великолепно. Я был доволен. Я был бы еще более доволен, кабы не заминка с визой. Ардалион с помощью Лиды заполнил анкетные листы, но оказалось, что он визу получит не раньше чем через две недели. Оставалось около месяца до девятого марта, – в крайнем случае, я всегда мог написать Феликсу о перемене даты.

Наконец – в последних числах февраля – Ардалиону визу поставили, и он купил себе билет. Кроме денег на билет я дал ему еще двести марок. Он решил ехать первого марта, – но вдруг выяснилось, что успел он деньги кому-то одолжить и принужден ждать их возвращения. К нему будто бы явился приятель, схватился за виски и простонал: «Если я к вечеру не добуду двухсот марок, все погибло». Довольно таинственный случай; Ардалион говорил, что тут «дело чести», – я же питаю сильнейшее недоверие к туманным делам, где замешана честь, причем, заметьте, не своя, голодранцева, а всегда честь какого-то третьего или даже четвертого лица, имя которого хранится в секрете. Ардалион будто бы деньги ему дал, и тот поклялся, что вернет их через три дня – обычный срок у этих потомков феодалов. По истечении сего срока Ардалион пошел должника разыскивать и, разумеется, нигде не нашел. В ледяном бешенстве я спросил, как его зовут. Ардалион помялся и сказал: «Помните, тот, который к вам раз заходил». Я, как говорится, света не взвидел.

Успокоившись, я, пожалуй, и возместил бы ему убыток, если бы дело не усложнялось тем, что у меня самого денег было в обрез, – а мне следовало непременно иметь при себе некоторую сумму. Я сказал ему, что пусть едет так, как есть, с билетом и несколькими марками в кармане, – потом дошлю. Он ответил, что так и сделает, но еще обождет денька два, авось деньги вернутся. Действительно, третьего марта он сообщил мне по телефону, что долг ему возвращен и что завтра вечером он едет. Четвертого оказалось, что Лида, у которой почему-то хранился Ардалионов билет, не может теперь вспомнить, куда его положила. Ардалион мрачно сидел в прихожей и повторял: «Ну что ж, значит – не судьба». Издали доносился стук ящиков, неистовое шерошение бумаги, – это Лида искала билет. Через час Ардалион махнул рукой и ушел. Лида сидела на постели, плача навзрыд. Пятого утром она нашла билет среди грязного белья, приготовленного для прачки, а шестого мы поехали Ардалиона провожать.

Поезд отходил в 10.10. Стрелка часов делала стойку, нацеливаясь на минуту, вдруг прыгала на нее, и вот уже нацеливалась на следующую. Ардалиона все не было. Мы ждали у вагона с надписью «Милан». «В чем дело? – причитывала Лида. – Почему его нет, я беспокоюсь». Вся эта идиотская канитель с Ардалионовым отъездом меня так бесила, что теперь я боялся разжать зубы, – иначе со мной бы тут же на вокзале сделался какой-нибудь припадок. К нам подошли двое мизерных господ – один в синем макинтоше, другой в русском пальто с облезлым барашковым воротником – и, минуя меня, любезно поздоровались с Лидой.

«Почему его нет? Как вы думаете?» – спросила Лида, глядя на них испуганными глазами и держа на отлете букетик фиалок, который она нашла нужным для этой скотины купить. Макинтош развел руками, а барашковый проговорил басом:

«Несцимус. Мы не знаем».

Я почувствовал, что не могу дольше сдерживаться, и, круто повернувшись, пошел к выходу. Лида меня догнала: «Куда ты, погоди, – я уверена, что…»

В эту минуту появился вдали Ардалион. Угрюмый человек с напряженным лицом поддерживал его под локоть и нес его чемодан. Ардалион был так пьян, что едва держался на ногах; вином несло и от угрюмца.

«Он в таком виде не может ехать!» – крикнула Лида.

Красный, с бисером пота на лбу, растерянный, валкий, без пальто (смутный расчет на тепло юга), Ардалион полез со всеми лобызаться. Я едва успел отстраниться.

«Художник Керн, – отрекомендовался угрюмец, сунув мне влажную руку. – Имел счастье с вами встречаться в притонах Каира».