Мадагаскарские диковины - Дэвид Эттенборо

Мы заступили на дежурство в девять вечера и каждые десять минут подходили к клеткам. Коконы уже сами по себе являли замечательное зрелище: серебряные нити, из которых они были скручены, отливали тусклым металлическим блеском в свете ручного фонаря. Они висели рядами, не проявляя никаких признаков жизни, словно непроросшие семена.

Около одиннадцати я заметил, что один из них зашевелился. Я быстро снял его с крюка, двумя прыжками пересек двор и повесил кокон на заранее приготовленную проволоку, освещенную всеми приборами и лампами, какие только удалось раздобыть. Джеф нацелил объектив и, едва коричневая головка высунулась из дырочки в верхушке кокона, нажал кнопку мотора. Мотылек с трудом прокладывал себе путь наружу, отчаянно работая лапками; наконец после резкого толчка показался кусочек пухлого желтенького брюшка. Насекомое, подрагивая, застыло в таком положении на несколько секунд, словно выдохшись после тяжких усилий, затем в несколько рывков вылезло полностью. Крылышки мотылька были скомканы и напоминали поверхность ядра грецкого ореха. Он начал заглатывать воздух, спазматически дергаясь телом. При этом брюшко надувалось, перекачивая содержавшуюся в нем жидкость в жилки, расположенные на крылышках, и те начали расправляться прямо на глазах. Бесформенное коричневое пятно в центре каждого крыла постепенно превращалось в похожее на зрачок кольцо.

Насекомое вздрогнуло и засучило лапками. Неотрывно следя за мотыльком, я не заметил, насколько увеличились в размере крылья, но, отойдя и вернувшись через минуту с новой кассетой, я сразу уловил разницу.

За десять минут передние крылья полностью расправились; их красоту, правда, еще трудно было оценить, поскольку они были сложены вместе наподобие двух книжных страниц. Постепенно начали расправляться и задние крылья; свисавшие с их нижнего края влажные коричневые складки стали медленно удлиняться. Они все росли и росли.

Час спустя трансформация закончилась. Мотылек величественно расправил крылья, как бы демонстрируя нам свое фантастическое великолепие. Ширина крыльев составила пятнадцать сантиметров, а длина от верхнего края до нижней бахромы — около двадцати трех.

Происшедшая у нас на глазах метаморфоза оставляет неизгладимое впечатление. Но самые удивительные и загадочные превращения происходят раньше, когда тело гусеницы распадается на клеточные компоненты и дряблый коротконогий червячок превращается в почку, которая за короткое время становится взрослым мотыльком. Но это чудо мы не могли заснять, потому что творится оно в темном тайнике кокона.

Далее наш маршрут пролегал по северо-западной части острова, где обитают уникальные лемуры, ящерицы[4] и другие существа, не встречающиеся нигде больше в мире. Идеальным местом представлялись леса вокруг Анкарафанцики, маленького селения в семидесяти милях от порта Махадзанги. К нашей радости, Жорж смог принять участие в поездке: директор института поручил ему отловить для коллекции нескольких мелких лесных пресмыкающихся. Таким образом, проведя всего неделю в столице, мы вновь тронулись в путь, загрузив продуктами и пленкой подновленный «лендровер».

Поездка и на сей раз не обошлась без приключений. В первый же день, доехав в сумерках до перевала, мы увидели внизу, в долине, оранжевые языки пламени. Зрелище вызывало в памяти образ ярко иллюминированного приморского города, но все было куда прозаичнее. Жители деревни в преддверии сезона дождей выжигали траву и кустарники на болотах, чтобы скоту было легче находить молодые, сочные побеги. В результате весь склон опалился и почернел. В ряде мест пламя добралось до дороги, и нам приходилось прорываться сквозь огонь; языки взметались в воздух на пять метров и выше, от чудовищного треска закладывало уши, а удушливый чад проникал в кабину.

В Анкарафанцику мы попали на второй день. Жорж провез нас через селение по лесной дороге к маленькой хижине. Одни мы никогда бы не нашли ее в глубине леса. Внутри жилье оказалось довольно просторным, хотя снаружи выглядело невзрачно: стены покосились, соломенная крыша облезла, а стропила оголились.

Половину дома занимал молодой лесник-малагасиец с женой и ребенком, а мы с его разрешения разместились в большой пустовавшей комнате в другой половине.

Хозяева оказались людьми очень отзывчивыми. Главной обязанностью лесника была охрана леса от пожаров; занятие это, судя по всему, отнимало немного времени, так что большую часть дня он качал на коленях своего шестимесячного сына. По-французски он говорил еще хуже, чем я, но мы быстро нашли общий язык. Произошло это так. Утром я готовил завтрак и начал рассеянно насвистывать мелодию валлийского гимна. Неожиданно из-за стены кто-то очень ловко стал вторить мне. Я смолк. За стеной тоже замолчали. Я снова начал насвистывать и опять услышал, что кто-то мне вторит. Наверное, ночью прибыл еще один европеец, решил я и пошел посмотреть, кто бы это мог быть.

— Я, — сказал лесник, гордо ударив себя в грудь, — миссионерское общество, Лондон.

Каждое утро мы отправлялись к маленькому озеру недалеко от дома. Из небольшого родника в нескольких метрах от берега набирали питьевую воду, а мылись в самом озере. После той ночи, когда мы стали свидетелями появления на свет мотылька-кометы, мой интерес к мадагаскарским насекомым сильно возрос, а здесь, у озера, их было великое множество. Стайки бабочек собирались на водопой возле источника; потом, разбившись на группы штук по сто в каждой и сложив свои яркие крылья, они тыкали в грязь длинными, похожими на ниточки хоботками.

Умывались мы в одном и том же месте — у камышей, на мелководье; самый высокий стебель облюбовала крупная красавица стрекоза с голубыми пятнами на дымчатых крыльях. Она обозревала с высоты свои охотничьи угодья, потом срывалась с места и неслась над желтоватой поверхностью озера, сложив лапки над головой в форме корзиночки, куда и попадали крохотные насекомые, тучами роившиеся над водой. Часть добычи она съедала прямо ка лету, но частенько тихими вечерами я наблюдал, как она возвращалась на свой сторожевой камыш, усаживалась там и с хрустом съедала муху.

Иногда я видел, как она пьет: спускается, вертикально кружась, словно водяное колесо, зачерпывает с поверхности капельку воды, взлетает вверх, совершает круг и снова несется вниз, касаясь воды в том же самом месте. Этот искусный трюк высшего пилотажа вызывал восхищение. Удивительно было то, что стрекоза делала не просто «мертвую петлю» — фигура была еще сложнее; тело стрекозы оставалось в горизонтальном положении, а голова все время была обращена в одну сторону, так что полкруга она летела «задним ходом». Причем он включался без перехода, без снижения скорости; подобный маневр требует фантастической слаженности в работе крыльев, и ни один из созданных человеком летательных аппаратов не обладает такими свойствами.