Розовый бриллиант. Очерки уголовного мира царской России - Аркадий Францевич Кошко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Разиня
– Господин начальник, там какой-то человек желает вас видеть.
– Что ему нужно?
– Не говорит.
– Ну, просите.
В кабинет степенно входит человек купеческой складки. Ищет глазами образ; найдя, – не торопясь крестится и, отвесив мне чуть ли не поясной поклон, нерешительно приближается к столу.
Я указываю ему на кресло.
– Присаживайтесь!
– Ничего-с, мы и постоим-с.
– Да уж что ж стоять! Разговаривать-то сидя ловче. Садись!
Садитесь же!
Мой посетитель садится на край кресла и, оглаживая свою рыжеватую лопатообразную бороду, глядит на меня умиленно кроткими, голубоватыми глазками. В комнате распространяется своеобразный и довольно сложный запах: какая-то смесь дегтя, пота, чая и черного хлеба.
– Ну, что же вы мне скажете?
Он откашливается и высоким тенором начинает свой рассказ:
– Мы сами будем ярославские. Работаем по торговой части.
Барышей огромадных не зашибаем, но, между прочим, Бога гневить не будем: кормимся. Вот и нынче пригнал я в Москву-матушку вагон телятинки, продал его без убытку-с. Хорошо-с!
Захотелось это мне побаловаться чайком. Ну, что же, была бы охота! Захожу это я в трактир, что «Якорем» зовется. А мы про здешние трактиры московские наслышавшись: не только оберут тебя как липку, а и самого украдут и цыганам спустят, коль смотреть в оба не будешь. Ну-с, хорошо-с! Вхожу это я, а сам думаю:
«Смотри, Митрич, не зевай! Не ровен час!» Слуга в раздевальне мне говорит:
– Купец, снял бы шубу, а то сопреешь!
«Шалишь! – думаю. – Не на дурака напал! Так я тебе и поверил!»
– Ничего, милый, мы привыкши, – говорю я.
А шубу я себе справил степенную, с широким бобровым воротником – ну, словом, первый сорт. Да нашему брату иначе в Москву носа не показывай, коммерция того требует, опять же и для кредита. Ну, так вот-с, вхожу я в зал и усаживаюсь за столик, а шубы не скидываю. Выпил чайник-другой и взопрел.
Давай, думаю, скидану-ка я шубу здесь же, на спинку стула, и для верности сяду на нее, куда же ей в таком разе деваться? При мне и останется. Так и сделал.
И в такое это я, ваше высокородие, пришел благодушное равновесие, что и сказать нельзя. Без шубы стало вольготно, теляток хорошо продал, на сердцах легко и весело. Выпил это я не торопясь еще парочку чайников, рассчитался со слугою, даже гривенник ему, мошеннику, отвалил, да и встаю, чтобы облечься в шубу: глядь! Мать честная?! А воротника на шубе как не бывало! Я и сюды, я и туды, спрашиваю я половых, а они только смеются:
– Надо было, купец, шубу-то у швейцара оставить, все бы было цело!
Они, поди же, мошенники, сами же и обкорнали ее. Ну ж и жулье московское! Век буду жить – не забуду и внукам прикажу помнить! Явите Божескую милость, господин начальник, прикажите разыскать воротник! Ведь двести целковых заплачен, не сойтить мне с этого места!
Нахал
Сыскной полиции стало известно, что вновь вернулся в Москву, отбыв свой срок высылки, некий ловкий шулер Прутянский. По дошедшим сведениям, Прутянский принялся за старое, и я приказал произвести в номере его, в гостинице, обыск. Обыск ничего не дал.
И я, конечно, забыл об этом ничтожном случае.
На следующее утро мне докладывают, что какой-то чиновник в форме желает меня видеть.
– Просите.
С шумом раскрывается дверь моего кабинета, и высокий, осанистый господин, с гордо поднятой головой, в форменном кителе ведомства учреждений Императрицы Марии и с форменной фуражкой в руках, быстро подходит к столу, небрежно бросает на него фуражку и, не дожидаясь приглашения, плюхается в кресло.
– Что вам угодно?
– Да помилуйте! Это черт знает что такое! Вчера ваши люди ворвались ко мне в гостиницу, перерыли все вверх дном и, не извинясь даже, ушли. Да ведь это что же такое? Житья нет, если каждый будет безнаказанно врываться в твое жилище! Да я, наконец, буду жаловаться на вас в Петербург, если вы только не обуздаете ваших олухов!
– Как ваша фамилия?
– Коллежский советник Прутянский, – бросил он небрежно.
Будучи уже взбешенным необычайно наглым тоном моего посетителя да услышав еще фамилию известного, зарегистрированного шулера, я потерял всякое самообладание и, стукнув изо всей силы кулаком по столу, крикнул:
– Вон! Сию минуту вон, нахал этакий! Да я тебя, шулера, не только из кабинета, но и из Москвы немедленно выставлю! Вон, говорят тебе!
И, встав из-за стола, я стал наступать на него. Нахалы обычно бывают не менее трусливы, чем наглы. Это вполне подтвердилось на Прутянском. Забыв на столе фуражку, он кинулся к выходу и пугливо на меня оборачиваясь, стал царапаться и ломиться в шкаф, стоящий у стены, рядом с дверью.
– Куда в шкаф лезешь? Казенное имущество ломаешь! – крикнул я, притопнув.
Наконец, коллежский советник выбрался из кабинета, оставив на паркете следы своего необычайного волнения.
Гуляка
Ночью вдруг меня будит телефон.
– Алло, я вас слушаю, – проговорил я хрипло.
