Журнал "Вокруг Света" №8  за 1997 год - Вокруг Света

Скорее всего найдутся те, кто посчитает все это «детскими» страхами. Но мне нисколько не стыдно признаться в них теперь, когда я знаю, что только еловый чурбан не испытывает похожих ощущений в подобной ситуации. Тем более, что в конце концов мы преодолели страх. Время шло, мы потихоньку осваивались, проложили в тайге свои тропы, вжились в среду и к тому времени, когда должен был прилететь за нами вертолет, уже почти сроднились с этим диким местом.

Однако вертолет нас в условленный день не забрал, не забрал и на следующий, а через два дня начался голод.

Голодом в полном смысле этого слова наше тогдашнее состояние назвать нельзя. У нас оставалась пища — соленая, вяленая и свежая рыба, а кроме того ягоды. И жили-то мы без всего остального не так уж и долго — всего неделю. Однако для нас, горожан, и это казалось голодом.

Хариус и ленок, а иногда и налим кормили нас каждый день первой недели, но к ним были хлеб, колбаса, чай, крупа. Мясо мы надеялись добыть на месте, но охотничье счастье нам, увы, не улыбнулось. Лишь однажды, приняв ястреба за дикого голубя, я выстрелил в крону лиственницы, а потом принес его в лагерь, ощипанного, под видом боровой дичи. Вкус мяса, кстати, оказался замечательным — очень похожим на вкус вареного говяжьего языка. Во всяком случае друзья ели и нахваливали. Все остальное, съеденное нами за две недели, — рыба.

О, хариус! Возношу благодарность тебе, твоим предкам и потомкам твоим. Никогда раньше не ел я вкуснее рыбы и никогда потом не наедался ею до полного физического отвращения...

Не знаю, можно ли считать хлеб наркотиком, но именно его отсутствие ощущалось наиболее остро. Тогда я понял состояние туристов, встретившихся нам год назад. Той же дружной компанией мы спускались тогда на плоту вниз по Северной Сосьве. И повстречались с группой байдарочников. Среди четверых молодых и угрюмых бородачей, подошедших погреться к нашему костру, оказалась одна молоденькая девушка. Как завороженная, она смотрела на хлеб и наконец произнесла:

— Хлебушко...

Оказалось, что они уже несколько дней, как плывут без хлеба — не рассчитали.

Что касается нас, то на нежирном хариусе, чае и голубике мы, конечно же, не растолстели. Животы пропали, щеки подтянулись и на лицах прорезались морщины. Не думаю, что какой-нибудь «суперсжигатель жира», а тем более «Гербалайф» в состоянии был бы сделать что-то подобное. Однако и сил не прибавлялось — в ногах чувствовалась слабость и все время хотелось спать. Впрочем, спать и много пить хотелось все две недели нашего пребывания на берегу этой таежной речушки, но об этом — чуть позже.

Вряд ли мы вообще решились бы забираться в такую глушь, знай заранее все проблемы, с которыми пришлось столкнуться по дороге туда и обратно, да и там, на месте.

Во-первых, мы собирались провести отпуск вовсе не на Богарикте, о которой никогда ничего не слышали (удивительно, что у этой речушки вообще есть какое-то название — настолько она мала), а на Подкаменной Тунгуске, сплавляясь до Ванавары на плоту. Сложности с авиабилетами и провозом боеприпасов оказались настолько серьезными, что за семь дней (с 14 по 20 августа) мы добрались «авиастопом» не до Байкита, а до Туры. Здесь нам крупно повезло: мы попали под крыло (в прямом и переносном смысле) замечательного и знаменитого на всю Эвенкию человека — летчика Юрия Николаевича Вычужанина. Он снабдил нас большой палаткой вместо двух наших крошечных, металлической печкой, надувной авиалодкой, накомарниками и прочими необходимыми в тайге вещами, а кроме того, отправил нас на вертолете подальше от любопытных глаз — туда, где мы могли ловить рыбу и любоваться местными красотами. Так мы оказались на Богарикте. И в первый же день совершили глупость — не спрятав вещей в палатку, улеглись спать. Ночью начался проливной дождь, мы метались под холодными струями, затаскивая мешки, ящики и кули под брезент. Едва дождь кончился, наши шеи, руки и физиономии облепила мошка. Я переношу этот «подарок» природы относительно спокойно, друзья же опухли, как с перепоя. В накомарниках мы рыбачили, чистили рыбу, делали записи в дневнике. Операция «Туалет», извините за подробности, занимала 12-14 секунд, и долавливать докучливых насекомых приходилось уже в штанах. Слава Создателю, в палатке мошки не было. Почему-то она стеснялась туда залетать и спать нам не мешала.

Могу только представить, как бы мы провели две последние ночи, если бы у нас не было печки. Холодновато вообще-то было все время, а в эти две ночи температура падала до -8 градусов по Цельсию, и к утру вода в чайнике замерзала, а стремительные струи Богарикты были отрезаны от суши белой полосой ледяных заберегов.

Сами по себе эти проблемы не выглядят, по-видимому, значительными. Однако все вместе для не слишком опытных путешественников-горожан они представлялись чуть ли не бедой. Особенно если учесть, что все это происходило на фоне непривычных условий пониженного давления — наш лагерь располагался на высоте около километра над уровнем моря. Воздух, как говорится, был чист и свеж, но все время хотелось спать, мы быстро уставали и постоянно пили чай. Сказывалось и смещение во временных поясах и приближение полярной ночи — день заметно укорачивался. Батареек к фонарику для освещения палатки по вечерам нам хватило лишь на несколько дней. В ход пошли магазинные свечи, а потом и самодельные, сделанные Борисом и Виктором из перетопленного стеарина и толстого фитиля. Из бересты делали форму, скручивали проволокой и, залив стеарином, быстро опускали в воду. Такая свеча горела вчетверо дольше и заметно ярче. Но и свечи кончились за неделю до отлета с Богарикты.

...Трудно назвать причину неожиданной ссоры. Тем более, что поводом оказался, как обычно, пустяк — началось со спора Бориса и Валентина, нашего четвертого спутника о правилах преферанса, потом перешли на взаимные упреки. Уверенный в том, что Валентин не прав, я тоже незаметно для себя втянулся в спор, а следом и Витя Гладких. Тот день закончился гробовым молчанием. Каждый держал про себя обиду, а мужская обида часто бывает долгой. Слава Богу, на следующий день за общими делами натянутость в отношениях прошла как-то сама собой.

Вот, наверное, и все, что я хотел рассказать о нашем путешествии в Эвенкию. Почему? Наверное, потому, что человек не может не рассказывать о том, что его волнует. Тем более, что наш отрицательный во многом опыт наверняка не остановит новых искателей приключений, но может пригодиться им в экстремальных условиях, а то и избежать их.

Анатолий Афанасьев

Чтение с продолжением: Подлинная история Ивана Тревогина, таинственного узника Бастилии

Окончание. Начало в №7/97 г.

Не было еще и девяти часов утра, а карета профессора де Верженна уже подкатила к воротам Бастилии. Полицейский офицер поклонился профессору и по длинным зловещим коридорам и переходам Внутреннего замка провел его в ту гулкую и темную залу в башне, где обычно проходили допросы.

Офицер предложил кресло профессору и сказал, что сейчас приведут арестанта.

— Хорошо, хорошо, — захохотал почему-то профессор, — давайте сюда Голкондского принца. Комиссар Ле Нуар любезно предоставил мне протоколы допроса, и я превосходно знаю историю этого несчастного малыша. Малыша, не так? — смеясь, обратился профессор к офицеру. — Двадцати двух лет еще нет, а уже узник Бастилии. Но история знает и другие примеры, когда и дети попадали к вам. Не правда ли?

Офицер промолчал и только пожал плечами.

— Ведите, ведите сюда Нао Толонда, мы с ним приятно побеседуем. — И профессор снова захохотал.

Профессор ориентальных языков, переводчик восточной литературы был добрейший, веселый, жизнерадостный человек. Его, когда-то кудрявые, волосы теперь клоками торчали на голове. Профессор объездил полмира, был на Малабарском берегу, и на острове Ява, и в Сиаме, добрался даже до Филиппинских островов на терпящем бедствие корабле. В университетах Парижа, Лиона да, впрочем, почти во всех европейских странах изучали восточные языки по его вокабюлярам, то есть словарям. Казалось, в восточном мире не существует ничего такого, чего бы не знал профессор де Верженн.

Теперь, вертя тонкую трость, он с нетерпением ждал появления Голкондского принца.

Ввели арестанта, сняли с него железа. Он потер запястья и медленно, словно во сне, подошел к профессору де Верженну.

— Садись, садись, любезнейший, я не могу разговаривать с человеком, когда он стоит перед тобой, как столб.

Полицейский придвинул арестанту стул, тот сел и, выпрямившись, стал неподвижно смотреть поверх головы профессора.

— Я профессор ле Верженн, знаю 26 восточных языков и наречий и хотел бы поговорить с Голкондским принцем Нао Толонда на его родном языке, которым он разговаривает, — сказал по-французски профессор.

Арестант не шелохнулся, промолчал и все каким-то отрешенным взглядом смотрел вдаль.