Герр Вольф - Александр Тавровский

К нам же пришел еврей. Он принес эту скотскую идею о том, что жизнь продолжается в потустороннем мире: можно губить человеческие жизни, все равно на том свете их ждет лучшая участь, хотя на самом деле человек прекращает свое существование, как только теряет свое тело. Под видом религии еврей внес нетерпимость туда, где именно терпимость считалась подлинной религией: чудо человеческого разума, уверенное, независимое поведение, с одной стороны, смиренное осознание ограниченности всех человеческих возможностей и знаний – с другой. Это он построил алтари неведомому богу. Тот же самый еврей, который некогда тайком протащил христианство в античный мир и погубил это чудо, он же вновь нашел слабое место: больную совесть современного мира!

Так как даже в отличную погоду окна в столовой в присутствии Гитлера были наглухо закрыты и шторы никогда не раздвигались, воздух в помещении был тяжелый. Вентиляция включалась только после ужина, поскольку фюрер полагал, что она создает «избыточное давление». Люди в зале томились, как осенние снулые мухи. Но у самого Гитлера избыток углекислоты открывал второе дыхание.

– Еврей сменил имя: тогда из Савла стал Павлом, теперь из Мордухая – Марксом, – без зазрения совести кощунствовал фюрер. – Еврейство разрушило естественный миропорядок. Подлость, низость и глупость помогли ему одержать победу. 1400 лет потребовалось христианству, чтобы дойти до предела падения. Поэтому мы не имеем права говорить, что большевизм уже побежден. Чем решительнее будет расправа с евреями, тем быстрее будет устранена эта опасность. Еврей – это катализатор, воспламеняющий горючие вещества. Народ, среди которого нет евреев, непременно вернется к естественному миропорядку.

Насколько мы, немцы, чувствительны, видно хотя бы из того, что пределом жестокости для нас было освобождение нашей страны от 600 тысяч евреев. Такая сверхчувствительность смертельно опасна, так как делает нас беззащитными перед лицом беспощадного в своем коварстве и мерзости мирового еврейства.

Однако Гитлер не был бы Гитлером, если бы даже в разгар самого острого приступа антисемитизма не попытался быть политкорректным.

– Перед нами встал вопрос, справедливо ли попрекать женщину в том, что у нее после взятия нами власти не хватило решимости развестись со своим мужем-евреем. Некоторые заявляют, что уже тот факт, что она вообще вышла замуж за еврея, говорит об отсутствии расового инстинкта. Не говорите так! Десять лет назад народ, весь наш интеллектуальный мир даже не представлял себе, что же такое еврей. Сами евреи не осознают деструктивный характер своего бытия! Но тот, кто разрушает жизнь, обрекает себя на смерть! Мы не знаем, почему так заведено, что еврей губит народы. Может быть, природа создала его для того, чтобы он оказывал губительное воздействие на народы, стимулируя их активность. В таком случае из всех евреев наиболее достойны уважения Павел и Троцкий. Они действовали подобно бацилле, проникая в тело и раздражая его. Господа! Дитрих Эккарт как-то сказал мне, что знал только одного порядочного еврея, который, осознав, что евреи живут за счет разложения других наций, покончил с собой!

Но, когда натура вопиет, разум, как правило, молчит:

– Время, в котором мы живем, являет нам крах христианской веры. Но это может продлиться еще 100–200 лет. Мне очень жаль, что я увижу это из недосягаемой дали, как Моисей страну обетованную. Но это время придет! Мы должны лишь предотвратить появление новой, еще большей лжи: еврейско-большевистского мира. Его я должен уничтожить!

Сидящий среди гостей ставки по правую руку от фюрера главный архитектор Третьего рейха и министр вооружений Альберт Шпеер тихо скучал, невольно сравнивая роскошные трапезы в новой рейхсканцелярии с этой, в бедной армейской столовой, больше похожей на привокзальный ресторанчик провинциального городка, стены которой были обшиты сосновыми досками, окна – как в обычных солдатских казармах, и ничего, кроме длинного стола и самых заурядных стульев.

Шпеер немножко сердился на Гитлера, перешедшего под конец с высокого пафоса на какое-то занудное брюзжание, смысл которого ввиду позднего времени до него так и не дошел.

В этот миг Шпеера как архитектора гораздо больше занимали воспоминания о недавнем посещении оккупированного Киева, о его Дворце Советов, который вполне мог быть спроектирован прилежным студентом Академии изящных искусств. Ему даже пришла в голову мысль разыскать этого студента и воспользоваться его услугами в Германии.

Совсем позабыв о Гитлере, Шпеер иронично улыбнулся, припомнив фигуры атлетов, украшавших киевский стадион. Похожие на античные скульптуры, они были с трогательной застенчивостью одеты в строгие купальные костюмы.

Во время путешествия по Украине его внимание как министра вооружений привлек индустриальный Днепропетровск с недостроенным университетским комплексом, превосходящим все, что имелось в Германии, а также взорванная русскими запорожская гидроэлектростанция.

Словом, первый архитектор рейха и министр вооружений, впрочем, как и все остальные невольные слушатели фюрера, томился от черной скуки и спасался от нее, как мог.

Неудивительно, что Шпеер – неутомимейший и, быть может, самый продуктивный двигатель экономики Третьего рейха, без отчаянных усилий которого война запросто могла закончиться еще в конце сорок второго, человек, присутствовавший почти на всех самых судьбоносных совещаниях с участием фюрера, официальных приемах и домашних интимных вечеринках и даже по негласному желанию фюрера по-мужски под занавес утешивший Еву Браун, – позднее вполне искренне напишет, что при нем о евреях Гитлер говорил крайне редко и отнюдь не агрессивно.

– Мы должны лишь предотвратить появление новой, еще большей лжи: еврейско-большевистского мира! – как кровь в висках, в это время бился под сводами офицерской столовой клокочущий от ненависти хриплый голос Гитлера. – Его я должен уничтожить!

…Уничтожить!.. Уничтожить!..

– Господи, ну о чем это он?! – почти засыпая, вместе со Шпеером подумали многие сидящие в зале. – Два часа ночи! Это какой-то… тихий ужас!

Глава 23

Утром дежурный камердинер Юнге, как обычно, принес Гитлеру его заранее вычищенные и отутюженные черные брюки. Фюрер так же привычно натянул их на себя, но только на выходе из апартаментов впервые обнаружил, что брюки, пошитые на заказ у лучшего портного рейха, вдруг оказались слишком коротки.

Он безжалостно разругал шедшего по пятам камердинера, и песочил бы его всю дорогу до зала совещаний, но, столкнувшись у входа с поджидавшими его офицерами, мгновенно забыл про злосчастного Юнге и стал отменно любезен.

Буквально перед его приходом офицеры живо обсуждали слух о том, что совсем недалеко от ставки, где-то в районе Винницы, эсэсовцы в упор расстреляли то ли большую партию военнопленных, то ли каких-то местных аборигенов. Кажется, это видел возвращавшийся из экспедиционной поездки адъютант Гитлера фон Белов. Но самого Белова рядом не было, и все были немножко шокированы и, кажется, даже в некотором роде возмущены.

Поговаривали, что сам доктор Геббельс как-то высказался весьма критически по поводу «чересчур жесткого обращения с населением оккупированных территорий». И все согласились, что убивать скопом безоружных – не совсем конструктивно, как-то противоречит офицерской чести и даже где-то чревато.

Но гораздо больший интерес вызвало сообщение о посещении рейхсмаршала Геринга винницкого театра. Побаловав себя провинциальным балетом, Геринг остался крайне недоволен «непозволительной худобой балерин».

– Всего год оккупации, – негодовал не в меру упитанный ас Первой мировой, – и украинские пампушечки превратились в… атлантических селедок! Что подумает о нас, немцах, мировая богема!

После спектакля он лично посетил балерин и тут же велел выписать им дополнительный паек: жиры, масло, изюм, шоколад…

Офицеры даже поспорили: не собирается ли заядлый балетоман Геринг зачислить балерин в штат люфтваффе, а если нет, то за чей, собственно, счет он позволил себе так расщедриться? Но очень быстро пришли к общему мнению, что, безо всякого сомнения, за счет несчастного люфтваффе!

– А не посетить ли нам прямо сейчас винницкий театр?! – на полном серьезе предложил кто-то. – Пока они там еще не все съели!

Но как раз в этот момент из бункера показался раздраженный камердинером Юнге Гитлер, и посещение театра само собой было отложено.

И, как обычно, в этот день состоялось очередное судьбоносное совещание с генералитетом, продлившееся около трех часов. И, как всегда, Гитлер восседал в кресле с плетеным сидением, а так как Геринг отсутствовал, был унесен и персональный табурет, на котором тот по специальному разрешению фюрера восседал рядом с ним.