Черные Земли - Белинда Бауэр

Самый младший толкнул Стивена в грудь, и ему пришлось отступить на шаг вверх по склону.

— Ты же сказал, нет денег.

Стивен пожал плечами. Высокий развернул письмо.

— «Пришли мне фото, будь добр!» Это от кого?

— Не ваше дело.

Высокий посмотрел на Стивена, потом на письмо, решая, стоит связываться или нет. Наконец он просто разорвал листок и пустил клочки по ветру. Младший снова толкнул Стивена, на этот раз в плечо. Стивен чувствовал: они ждут, что он будет защищаться и даст им повод отколотить его. Поскольку он не реагировал, третий мальчишка, средний, дернул с его плеч анорак. Стивену ничего не осталось, как растопырить локти, сопротивляясь.

— Пусти.

Голос предательски дрогнул. Не говорить же им, что Летти сойдет с ума, если он явится домой без анорака. Анорак, конечно, уже не новый и уже промокает, но жизнь ему, по мнению матери, предстояла еще долгая. Говорить дома, что анорак отняли, тоже нельзя: мать помчится к родителям обидчиков, и после этого можно будет просто повеситься. А если сказать ей, что он забыл анорак на плато или потерял в школе… От этой мысли Стивен едва не расплакался. Средний дернул сильнее, довольный реакцией.

Стивен закусил губу, чтобы не унизиться до просьб. За локти тянули сильнее, и он начал терять равновесие. Средний тут же заметил это и подтолкнул. Стивен опустился коленями в колючий утесник. Запястье больно натянулось, приняв всю тяжесть тела, но тут же выскользнуло из нейлонового рукава. Стивен упал.

Колючки впивались в ладони, в лицо, прокалывали даже джинсы и свитер. Стивен дернул головой и услышал смех.

— Снимайте с него кроссовки.

Злость, начавшая закипать внутри, когда снимали анорак, достигла предела, и он лягался изо всех сил. Кроссовки, подаренные на Рождество! Летти рассердилась, когда он испачкал их. Если она узнает, что их больше нет, то просто убьет его!

Мальчишки ухватили его за щиколотки, он попытался изогнуть ногу так, чтобы кроссовок было труднее стащить, — но безуспешно.

Стивен заплакал от злости. Он готов был убить их, оторвать им уши, схватить камень, похожий на человечка, и бить по ухмыляющимся физиономиям, прямо по зубам.

Они сняли второй кроссовок и с гоготом двинули прочь.

Он плакал, вздрагивая от уколов утесника, выжидая, пока они отойдут подальше.

Наконец встал и, пошатываясь, пошел к тропе.

Один носок слез с ноги. Это были его любимые носки, бабушка связала их на день рождения два года назад, он надевал их только по особым дням. Серые, в рубчик, с «французской пяткой» — даже снятые с ноги, они держали форму, точно картонные. Тогда, два года назад, они были ему немного велики, теперь немного малы, но он все равно носил их только в особых случаях. Сегодня он надел их из-за Данкери-Бикон. Впрочем, сегодняшний день запомнится не только этим. Он снова заплакал, слезы мешали разглядеть камень в форме человечка. Наконец он нашел его, подобрал фотоаппарат и пошел вниз. Идти было больно, приходилось ступать осторожно. Когда он добрался до перелаза, выходящего к задним дворам и дороге, оба носка были уже в дырах.

— Что значит «потерял»?

Летти еще сохраняла спокойствие, но Стивен прекрасно знал, что это ненадолго.

— Я не нарочно.

— Как можно потерять сразу и анорак, и кроссовки? Где ты их оставил?

— И носки изорвал! — вклинилась бабушка. — Я их не одну неделю вязала, с моим-то артритом. Нет, он и в грош не ставит…

— Я любил эти носки! — возмутился Стивен.

Она что, совсем ничего не понимает? Она даже не заметила, что он надевал их только по особым дням? От этой мысли снова потекли слезы. Стивен подумал, что уже столько плакал сегодня, странно, что у него остались на это силы…

— Мама, Стиви плачет! — изумленно закричал Дэйви.

— Заткнись! — рявкнул Стивен.

— Как ты смеешь?

Летти хлопнула его по затылку — несильно, но это так ошеломило их всех, что в комнате на мгновение наступила страшная, звенящая тишина.

Мать никогда раньше не била его по голове. Она могла шлепнуть его по руке, по ноге, но голова была неприкосновенна: неписаный закон гласил, что по голове детей бьют только пьяницы и отчаянные бедняки.

Стивену хотелось извиниться. На самом деле хотелось. Хотелось, чтобы мать снова обняла его, хотелось положить голову ей на плечо и побыть ребенком. Хотелось не думать о носках, кроссовках, анораке, лопате, трупах и маньяках. Хотелось выпить горячего молока с сахаром и свернуться клубочком в кровати, и чтобы кто-нибудь спел ему колыбельную и гладил по волосам, пока он не уснет.

Он устал от такой жизни.

И тут она еще бьет его по голове.

Поэтому вместо извинений он крикнул: «И ты заткнись, дура!» — оттолкнул ее, взбежал наверх и так хлопнул дверью, что Летти в бешенстве бросилась следом.

Стивен понимал, что зашел слишком далеко.

Если бы Летти не была так возмущена, она заметила бы, как напуган старший сын. Он стоял возле кровати — глаза расширены, руки вытянуты вперед в знак обороны, — понимая, что и она сейчас не в себе.

— Ма, я больше не буду!

Но было уже слишком поздно. Она принялась бить его куда попало: по голове, рукам, ушам, спине — слабыми, девчоночьими ударами, а он упал на кровать, прикрывая руками голову.

Испуганный крик Дэйви привел ее в чувство. Летти подхватила младшего на руки и ласково шикнула на него.

— Видишь, как ты напугал Дэйви! — крикнула она. Голос у нее уже виновато дрожал. — Пойдем вниз. Чай стынет.

— Не хочу никакого чая, — буркнул он в подушку.

— Ну, не хочешь — не надо. — Летти перехватила Дэйви поудобнее и пошла вниз.

Стивен слышал сверху ее голос — с Дэйви она говорила спокойно и ласково, точно стараясь искупить свою вину, пусть и не перед тем, перед кем действительно виновата.

Он хлюпнул носом и принялся ощупывать те места, куда впечаталось кольцо Летти, — левое ухо, левое запястье, саднящее плечо. Потрогал ухо, на пальце осталась кровь. В голове звенело, левая щека горела. Он обхватил себя руками и отвернулся к стене. Лежать без одеяла было холодно, но шевелиться не хотелось.

Он почувствовал, как кто-то прикоснулся к его плечу. Бабушка расправила скомканное одеяло и укрыла его. На секунду он встретился с ней глазами, но она тут же выпрямилась, собираясь уйти.

— Ба?

Он думал, что она остановится и взглянет на него, — во всяком случае, так обычно происходило в фильмах. Но она не останавливаясь вышла за дверь.

Срывающимся от слез голосом он все-таки проговорил — как будто она могла его слышать, как будто ей было до этого дело:

— Я любил эти носки. Я надевал их только в особые дни.

Стивену показалось, что шаги на секунду замедлились. Впрочем, может, только показалось.

20

Фотографии получились отвратительно.

Первые, снятые сверху, просто размазались, а на последней, с парковки, слева в кадр влезло крыло чужого автомобиля.

Но поскольку Стивен истратил на проявку и печать последние деньги и поскольку одно фото было хотя бы четким, он отправил его Арнольду Эйвери.

21

Надзиратель Райан Финлей обожал изымать фотографии, присланные заключенным, и этот день не был исключением.

Обычно на мутных фотографиях красовались жены и подружки заключенных на незаправленной постели в безвкусном нижнем белье. Иногда попадалась по-домашнему легкомысленная деталь, способная окончательно разрушить чью-то хрупкую психику, — полосатый кот; чумазый ребенок, выглядывающий из-за прутьев кроватки; упаковка куриной тушенки на полу спальни.

Порой фотографии находили адресатов, порой — нет. В этом смысле Райан Финлей был богом.

Обнаженная натура подлежала немедленной конфискации — равно как и любая фотография, содержащая хоть слабый намек на непристойность. Фотографии следовало уничтожать, и их действительно уничтожали, но лишь после того, как снимки проходили по рукам всего персонала в тюремной столовой, удостоившись презрительных замечаний. Заключенный в результате получал лишь письмо (если таковое было вложено) с печатью «Содержимое изъято».

На письмах Сина Эллиса печать стояла всегда. Его жена была настолько страстной и лишенной комплексов, что ее фото составили основу личной коллекции Райана Финлея, а банковский грабитель, застреливший в упор двоих кассиров мелкого филиала «Барклайс» в Глочестершире, напрочь забыл, как его благоверная выглядит под скромным бежевым плащиком, в котором она всегда приезжала его навестить. Эллис никогда не жаловался и этим вызывал новые издевки Финлея сотоварищи: похоже, бедолага считал, что женушка посылает ему фотографии любимой болонки.

Финлей с Энди Ральфом, офицером по личному составу, сидели за столом в почтовом отделении и методично вскрывали конверты, адресованные заключенным.