Затерянный город Z. Повесть о гибельной одержимости Амазонией - Гранн Дэвид

Первым городком на фронтире, куда попали Фосетт и Чиверс, был Рурренабаке, располагавшийся на северо-западе Боливии. На карте Фосетта город был обозначен прописными буквами, в действительности же представлял собой, можно сказать, просто полоску грязи с бамбуковыми хижинами, над которыми кружились грифы. «Я был крайне разочарован, — писал Фосетт в дневнике, — и начинал осознавать, насколько примитивен этот речной край».

Эта территория находилась в отдалении от любой центральной или местной власти. В 1872 году Боливия и Бразилия предприняли попытку провести железную дорогу через здешние джунгли, однако от болезней и нападений индейцев полегло столько рабочих, что проект стали именовать Дорогой мертвецов. Поговаривали, что за каждую шпалу положил жизнь один человек. Когда, более трех десятилетий спустя, сюда прибыл Фосетт, дорогу все еще строили, этим занималась третья по счету компания; однако было проложено лишь пять миль пути — идущего, как выразился Фосетт, «из ниоткуда в никуда». Поскольку амазонский фронтир был столь удален от цивилизации, здесь властвовали свои законы, и американский Дикий Запад, как заметил один из исследователей, выглядел по сравнению с этими местами «чинным, точно молитвенное собрание». Британский путешественник, проезжавший через этот край в 1911 году, вспоминал, как один из местных жителей сказал ему: «Правительство? Что это такое? Мы тут знать не знаем никакого правительства!» Этот регион стал настоящим раем для бандитов, беглых преступников и авантюристов, носивших по пистолету на каждом боку, со скуки ловивших ягуаров своим лассо и убивавших без особых колебаний.

Забираясь все дальше в глубь этого мира, Фосетт и Чиверс достигли отдаленного форпоста под названием Риберальта. Там Фосетт заметил судно, причаливавшее к берегу. Один из рабочих крикнул: «Вон скот везут!» — и Фосетт увидел надсмотрщиков с кнутами, выволакивавших три десятка индейских мужчин и женщин, скованных цепью, на берег, где покупатели начинали их осматривать. Фосетт спросил у таможенника, кто это. Рабы, ответил тот.

Потрясенный Фосетт узнал, что, поскольку многие добытчики каучука погибают в джунглях, каучуковые бароны, стремясь восполнить нехватку рабочей силы, направляют вооруженные отряды в лес, чтобы захватывать аборигенов, обращая их в рабство. Так, в одном из районов на перуанской реке Путумайо обращение с индейцами было настолько вопиющим, что британское правительство начало расследование, в ходе которого выяснилось, что виновные преспокойно продавали акции своей компании на лондонской бирже. Были собраны доказательства, подтверждавшие, что Перуанская амазонская компания практически осуществляла геноцид в попытке усмирить и обратить в рабство туземное население: она кастрировала и обезглавливала индейцев, обливала их бензином и поджигала, распинала их, подвесив вниз головой, избивала, калечила, морила голодом, топила, скармливала собакам. Кроме того, приспешники каучуковых баронов насиловали местных женщин и девушек и разбивали головы детям. «В некоторых местах вонь от множества разлагающихся трупов жертв такова, что эти участки приходится на время покидать», — отмечает инженер, посетивший край, который мрачно называли «раем для дьявола». По оценкам сэра Роджера Кейсмента, британского генерального консула, руководившего расследованием, от рук одной только этой каучуковой компании погибло около тридцати тысяч индейцев. Британский дипломат заключал: «Не будет преувеличением сказать, что информация касательно методов, использовавшихся при сборе каучука представителями данной компании, показывает, что эти методы намного чудовищнее любых подобных приемов, о которых сообщалось цивилизованному миру за прошедшее столетие».

В 1912 году, задолго до того, как доклад Кейсмента стал достоянием общественности, Фосетт рассказывал об этих зверствах в редакционных статьях, публикуемых в британских газетах, и на встречах с правительственными чиновниками. Однажды он назвал работорговцев «дикарями» и «подонками». Более того, он понимал, что каучуковая лихорадка сделала его собственную экспедицию гораздо труднее и опаснее. Даже дружелюбно настроенные племена теперь стали относиться к чужакам враждебно. Фосетту рассказывали об отряде из восьмидесяти человек, в котором «столько человек было убито отравленными стрелами, что остальные прервали путь и ретировались»; других путешественников находили зарытыми по пояс в землю: их живьем оставляли на растерзание огненным муравьям, личинкам и пчелам. В журнале Королевского географического общества Фосетт писал, что «извращенная политика, породившая работорговлю и открыто поощрявшая безжалостное уничтожение индейцев-аборигенов, многие из которых отличаются весьма развитым умом», побудила индейцев к «кровавой мести чужеземцам» и представляет собой одну из «величайших опасностей при изучении Южной Америки».

25 сентября 1906 года Фосетт вышел из Риберальты вместе с Чиверсом и в сопровождении двадцати смельчаков-добровольцев, настоящих «десперадо», и туземных проводников, которых он завербовал на фронтире. Среди них был старатель с Ямайки по фамилии Уиллис, который, несмотря на пристрастие к спиртному, был превосходным поваром и рыболовом («Он мог унюхать пищу и питье, как собака вынюхивает зайца», — шутил Фосетт), а также бывший боливийский офицер, который свободно говорил по-английски и мог служить переводчиком. Фосетт постарался, чтобы все уяснили себе, на что идут. Каждый, кто там, в глубине джунглей, сломает себе руку или ногу либо заболеет, едва ли сумеет выжить. Попытка же вынести оттуда пострадавшего поставит под угрозу благополучие всего отряда; логика джунглей предписывала оставить его — или, как мрачно выражался Фосетт: «У него есть выбор: пилюли опиума, смерть от голода либо пытки — если его найдут дикари».

На нескольких каноэ, которые они выдолбили из стволов деревьев, Фосетт и его люди плыли по петляющей реке на запад, намереваясь преодолеть около шестисот миль вдоль условной границы между Бразилией и Боливией. Река была местами забаррикадирована упавшими в воду деревьями, и со своих каноэ Чиверс и Фосетт пытались прорубиться сквозь них с помощью мачете. Пираньи водились здесь в изобилии, и путешественники, соблюдая осторожность, старались не касаться пальцами поверхности воды. Теодор Рузвельт, занимавшийся исследованиями одного из притоков Амазонки в 1914 году, называл пиранью «самой свирепой рыбой на свете». И добавлял: «Они растерзают и сожрут живьем любого раненого человека или зверя, так как кровь, попавшая в воду, приводит их в исступление… С короткой морды глядят ненавидящие глазки и щерятся жадные, устрашающего вида челюсти. Это воплощение злобной ярости».

Во время купания Фосетт опасливо проверял, нет ли у него на теле нарывов или царапин. Он говорил, что в первый раз, когда он переплывал реку, у него «неприятно засосало под ложечкой». В придачу к пираньям он опасался рыбок кандиру и электрических угрей, или пурак.[42] Последние — длиной футов шесть, с плоской головой и глазами, которые, казалось, сидят почти на верхней губе, — были своего рода живыми батареями: они пропускали через тело своей жертвы ток напряжением до шестисот пятидесяти вольт. В резервуаре с водой они способны были убить электрическим разрядом лягушку или рыбу, даже не прикасаясь к ней. Немецкий ученый и путешественник Александр фон Гумбольдт, странствовавший вдоль реки Ориноко в бассейне Амазонки в начале XIX века, как-то раз с помощью индейцев с гарпунами завел тридцать лошадей и мулов в болотце, полное электрических угрей, чтобы посмотреть, что будет. Лошади и мулы (гривы дыбом, горящие глаза) стали в ужасе пятиться, когда угри окружили их. Некоторые лошади пытались выпрыгнуть из воды, но индейцы загоняли их гарпунами обратно. В считаные секунды две лошади утонули, а остальным животным в конце концов удалось прорвать кольцо индейцев и выбраться на берег, в изнеможении свалившись на землю. «Один удар угря достаточен, чтобы парализовать человека и отправить его на дно, однако электрический угорь имеет обыкновение повторять удары, чтобы поразить свою жертву наверняка», — писал Фосетт. Он заключал: человек в этих краях должен действовать, «не надеясь на эпитафию, — действовать хладнокровно, зачастую — после только что разыгравшейся трагедии».