Посол Урус-Шайтана - Владимир Малик

Словом, со временем я стал настоящим меддахом. В высоком кауке42 и поношенном джеббе43, в стоптанных чарухах44 из телячьей кожи, с торбой за плечами, в которой лежал саз и несколько ячневых лепёшек, заросший густой чёрной бородой, — таким я вышел однажды тёмным вечером из замка воеводы и направился в Загору.

Там я убедился, что меня действительно обвиняют в измене и что за мою голову, как и за голову воеводы Младена, от имени беглер-бея обещана большая награда.

Там я выведал, что Ненко беглер-бей сначала хотел посадить на кол, чтобы нанести воеводе удар в самое сердце, но почему-то передумал и отослал в Стамбул, в корпус янычар, где из маленького болгарина могли сделать преданного защитника Османской империи. Про Златку никто ничего не слышал.

В одном я не имел успеха — нигде не мог разыскать Гамида. Он как сквозь землю провалился. Видно, предчувствовал опасность и временно исчез из Загоры. Я осторожно расспрашивал о нем у янычар и спагиев, у торговцев и слуг беглер-бея, но никто не знал, куда он делся, хотя многие видели его при дворе беглер-бея недели две или три тому назад.

После этого я почти три года бродил по Болгарии в поисках своего врага. Не было того полка или заставы, где бы я не побывал, не было той дороги, по которой бы я не прошёл. Но все напрасно! Гамид как в воду канул.

И тогда я решил обойти всю страну, начиная со Стамбула до отдалённейших уголков её. Всюду я расспрашивал, смотрел, слушал. Ничто не проходило мимо моего внимания. Так прошло ещё несколько лет. И наконец я нашёл того, кого так долго искал.

Однажды я приехал в селение Аксу, которое носит то же название, что и речка и этот проклятый замок, привязал к дереву своего мула и нараспев стал зазывать к себе правоверных. Вдруг я увидел трех всадников. Они приближались ко мне. Передний, роскошно одетый, на чистокровном коне, показался мне знакомым. У меня ёкнуло сердце, хотя, по правде говоря, я почти потерял надежду встретить Гамида и бродил по стране больше по привычке, чем в надежде найти своего врага.

Когда они подъехали ближе, я чуть не вскрикнул: это и вправду был Гамид! Он растолстел, отяжелел, изменился, но я его узнал бы и в аду под личиной самого шайтана.

Он остановился передо мной, надменно поглядывая с коня. Должно быть, ждал, что я поклонюсь такому важному спахии. А я словно онемел — стою и не могу вымолвить ни слова! Только смотрю широко открытыми глазами и улыбаюсь, словно дурень, улыбаюсь от радости, что встретил его все же после стольких лет поисков.

Наконец я спохватился и стал кланяться.

— Слава аллаху, что дал мне счастье увидеть такого вельможного бея, — сказал я. — В этих горах я привык встречать одних пастухов и каратюрков45. И все они так бедны, что меддаху приходится питаться чёрствыми лепёшками и родниковой водой.

— Если ты потешишь нас сладкозвучными песнями, то можешь рассчитывать на хороший кусок жареной баранины с перцем и кувшин холодного айрана46, — сказал Гамид.

— Благодарю, эфенди, — ответил я с радостью, ибо приглашение в замок приближало, как я думал, время мести. — Когда мне прийти?

— Вечером.

Перед заходом солнца я был в замке. Под джеббе у меня был пистолет, а в потайном кармане — небольшой кривой кинжал.

Весь день я не находил себе места, думая о предстоящей встрече с Гамидом. Мне представлялись разные картины этой встречи, мысленно я повторял слова, которые должен был ему сказать. Мне виделось лицо Гамида, его выражение, когда мы останемся наедине и он узнает, кто я такой… Почему-то я думал, что меня оставят ночевать в замке, я проберусь в спальню Гамида — и он умрёт в своей кровати! С такими мыслями я переступил порог селямлика47.

О себе я не думал. Страха не было.

Кроме Гамида, который, словно султан, сидел не на миндере, а в высоком мягком кресле под шёлковым балдахином, в зале было два или три телохранителя, а на галерее, задрапированной цветастой кисеёй, слышались женские и детские голоса. Гамид, очевидно, собрал всех домочадцев, чтобы послушать бродячего меддаха.

Слуги разостлали посреди зала красивый ковёр, положили для меня широкую подушку, а рядом поставили кувшин айрана, чтобы я мог, когда буду петь, промочить горло.

Я начал волноваться. Старая ненависть, помноженная на многолетние мытарства, которые я познал, разыскивая Гамида, теснила мне грудь. Я смотрел на сытое, самодовольное лицо спахии, на массивные золотые перстни на толстых пальцах, на дорогие ковры, что висели на стенах, на всю роскошь, которая окружала моего врага, и вспоминал выстрел в спину, похищение Ненко и Златки, гибель моего полка, обвинение меня в измене. Разве до песен мне было тогда?

Неудивительно, что мой голос, когда я начал петь, забренчал, как разлаженный саз. Потом он окреп, но все же в нем чувствовалось волнение. Гамид с подозрением взглянул на меня и уже не сводил пристального взора с моего лица. Неужели он что-нибудь заподозрил? Неужели догадался, что под личиной меддаха скрывается его бывший товарищ по оружию, которого он когда-то так бесчестно предал?

Видя напряжённое лицо хозяина, слуги и домочадцы сохраняли могильную тишину даже тогда, когда пелись шуточные песни. Все как в рот воды набрали.

Я невольно нащупал локтем под джеббе пистолет — он был заряжён тяжёлой свинцовой пулей. Это немного успокоило меня.

Наконец я взял последний аккорд на сазе и отпил из кувшинчика немного айрана.

— А ты неплохо научился петь, Якуб, — вдруг произнёс Гамид. — Спасибо, повеселил старого друга!

Если бы подо мной провалилась земля, если бы небо упало на голову, это не так ошеломило бы меня, как эти слова. Я сразу понял: если в этот же миг не покончу с Гамидом, то будет поздно. Я вскочил на ноги, выхватил пистолет и, почти не целясь, так как было близко, выстрелил в него.

Гамид громко вскрикнул и схватился за плечо. «Плохо попал», — подумал я и, отбросив ненужный теперь пистолет, ринулся к нему с кинжалом. Женский крик на галерее как бы подстегнул меня. Ещё два прыжка — и сцепился с Гамидом врукопашную! Но кто-то сзади бросился на меня и свалил на пол. Мне скрутили руки, ударили чем-то тупым по голове. Я ещё метался, стараясь вырваться, но силы были неравны. Два великана-телохранителя держали меня, как свирепые псы.

Бледный, перепуганный насмерть Гамид, поглядывая на левое предплечье, из которого лилась кровь, выкрикнул:

— Заткните ему тряпкой рот! Закуйте в кандалы и отведите в подземелье! Это не меддах — это подосланный убийца! Я потом сам допрошу его!