Преодоление - Михаил Одинцов

Через полминуты, накренившись на крыло, "Ил" выписывал в небе большой круг ― летчик и стрелок рассматривали очередной полковой аэродром, искали затерявшиеся команды, очень надеясь, что они уже на месте.

Оказывается, их ждали. Самолет не сделал над полем и трех кругов, как на зелень травы снеговыми полотнищами уже легло посадочное "Т", а в небо взвились друг за другом три зеленые ракеты ― разрешение на посадку и доклад о готовности к приему.

― Ремизов, две зеленые ракеты.

В задней кабине хлопнули негромкие выстрелы…

Пока все: сигналы приняты и поняты. Земля доложила: "Команды на месте, готовы к работе". Действия Сохатого тоже предельно ясны: "Сейчас прилетят!"

Курс ― обратно.

…Под лучами медно-красного солнца земля запарила ночной влагой. В воздухе стали появляться хлопья тумана, быстро превращающиеся в сплошную белую пену.

Сохатый набрал пятьсот метров. Осмотрелся. Кругом, насколько хватало взгляда, расстилалась гладь леденяще спокойной, блестящей под солнечными лучами белой пустыни.

"Красиво, но совсем не вовремя, ― подумал он. ― Горючего самое большое на час. А как пробить эту белую завесу?…"

― Ремизов, как самочувствие?

― Пока хорошее. Только как сядем, командир?

― Если б знал, сейчас мы с тобой песню спели… Красотища в небе. А у земли сейчас промозглая сырость и серый мрак. Птички, наверное, на ветках сидят нахохлившись, как в дождливый день.

― Командир, это лирика. Наша пташечка погоды ждать не может и сиднем не отсидится, ее еще сначала посадить надо.

― Умный ты человек, Петя. Критикуешь хорошо, а предложений деловых не слышу. Сейчас должен быть аэродром, запрошу у земли погоду.

Сохатый переключился на рацию и нажал кнопку передатчика:

― "Ромашка", я ― триста двенадцатый, прошу вашу погоду! ― Подождал, послушал тишину в эфире, перевел рычаг абонентского аппарата на Ремизова. Ответа нет! Молчат. Что ж, будем нырять в молочное море на глубину до пятидесяти метров. Смотри вниз, прямо под самолет. Увидишь землю ― скажешь.

― Хорошо, командир!

― Разворачиваю "Ил", как мне кажется, на аэродром, шасси выпускаю. Снижаемся.

Начал снижение, вошел в туман и сразу понял: "Плохо. Верхняя кромка тумана ровная. Самолет не качнет, не болтнет, как будто грузило опускается в стоячую воду. Видимо, убаюкивающая своим спокойствием водянистая вата стелется чуть ли не до самой земли". Догадывался, но продолжал снижаться: как действовать иначе ― не знал. Уплывали вверх последние метры высоты, нагнетая напряжение. Ивану очень хотелось оторвать взгляд от приборов, посмотреть за борт, но убедил себя: отвлекаться нельзя. Бросишь приборы потеряешь ориентацию в пространстве.

― Петь, как у тебя?

― Земля чуть мелькает под нами.

― Дрянь дело… Ниже нельзя. Пошли вверх.

Сохатый положил машину в разворот и на высоте метров двести снова оказался в голубом, заполненном солнечными лучами просторе.

― Петя, попробуем еще раз? Убавим минимальную высоту метров на десять. Тут только одна опасность ― церковь. Но будем надеяться на лучшее… Думай, что после посадки пойдем пить горячий чай с булочкой и маслом, ― легче станет на душе. Сейчас еще запрошу землю.

― "Ромашка", я ― триста двенадцатый. Почему молчите? "Ромашка", я триста двенадцатый. Отвечайте! Помогите человеку в беде!

Ответа по-прежнему не было. Новый заход ― новый риск. И снова безуспешно. Снизившись еще на десяток метров, Иван, так и не увидев земли, повел самолет вверх.

"Если спущусь еще ниже, то, пожалуй, будет полный рот земли. Хватит экспериментировать. Буду загорать на солнышке, пока есть горючее".

И тут наконец-то долгожданный голос земли:

― Триста двенадцатый, я ― "Ромашка"! Запрещаю лазить в тумане. Находишься надо мной. Иди на Харьков. Там местность посуше и ветерок у земли есть. Метео говорит, что дождей там почти не было и туман севернее нас быстрее разойдется. Сядешь на наш прежний аэродром.

― "Ромашка", я ― триста двенадцатый, вас понял. ― И сержанту: ― Петя, слышал радио?

― Слышал, командир. Что ж они сразу не отвечали?

― Я думаю, командир отлучился куда-нибудь, а радист не уполномочен разговаривать. Больше купаться в этом молоке нельзя. Если горючее кончится раньше, чем разойдется туман, будем прыгать.

― Прыгать?! А я без парашюта.

― Отставить шуточки, сержант! Я серьезно…

― И я серьезно, старший лейтенант. Парашют в кабине, только под самолетными чехлами и чемоданчиками нашими. Мы же с техником все приготовили к перелету на новое место.

― Вот это фокус! Немедленно достать и надеть парашют, как положено!

Сохатый развернул самолет на север. Он слышал по переговорному устройству громкое дыхание стрелка, беззлобную его ругань на самого себя, на чехлы и прочие вещи, которые мешали ему подобраться к парашюту.

"Пусть помучается, ― улыбаясь, думал Иван, ― впредь будет знать, что в авиации есть порядок и закон: лететь пять минут, а собирайся на год".

Он до предела убавил обороты винта и мощность мотора. "Ил" уже не летел, а висел в воздухе. Теперь у Сохатого была только одна задача: как можно дольше продержаться наверху. Переведя машину на минимальную скорость, Иван думал о том, что сейчас не зима и солнце все равно разгонит туман. Только что кончится раньше: туман или бензин?…

― Командир, как с горючим? ― услышал он голос Ремизова.

― Что, жарко стало? Работай, пока летим!

― Я-то работаю, да ничего не получается. Не могу добраться до парашюта. Тут у нас в кабине один из трех лишний. Как думаешь, кто: я, пулемет или чемоданы?

― А сам ты как думаешь? Кого выбросить? Дурака или есть другой вариант?

В ответ ― в задней кабине громкий хохот.

― Дурака учить надо, командир. Разреши чемоданы выкинуть. Фонарь открою и кому-нибудь посылочку с барахлом прямо на голову.

― Давай. Но чемоданчики-то открой для начала, а то, чего доброго, сдуру и гимнастерки с орденами выкинешь. Самые необходимые вещи сложи в узел и пристрой в фюзеляже. Только смотри, чтобы в тросы управления не попало.

― Понятно, командир!

Через несколько минут возни и невнятного бормотания Сохатый услышал:

― Готово, командир! Узелочек в фюзеляже. Парашют надел. Фонарь закрыл.

― Молодец! А теперь посмотри-ка вниз. Видишь, туман барашками и волнами пошел? Скоро конец ему будет. Прыгать, думаю, не придется. Так что чемоданчики и что ты там еще выкинул ― на свои денежки нам с техником покупать будешь. Смотри, разорим мы тебя.

― Смеетесь, командир. А у меня пот аж сквозь сапоги течет от этой операции… Бог с ними, с деньгами-то. Деньги на войне ― мусор. Была бы жизнь ― деньги будут.