Стихотворения. Поэмы - Борис Корнилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
< 1933>
Ящик моего письменного стола
В. Стеничу
Я из ряда вон выходящихсочинений не сочиню,я запрячу в далекий ящикто, чего не предам огню.
И, покрытые пыльным смрадом,потемневшие до костей,как покойники, лягут рядомклочья мягкие повестей.
Вы заглянете в стол.И вдруг выотшатнетесь —тоска и страх:как могильные черви, буквыизвиваются на листах.
Муха дохлая — кверху лапки,слюдяные крылья в пыли,А вот в этой багровой папкестихотворные думы легли.
Слушай —и дребезжанье лирыдонесется через годапро любовные сувениры,про январские холода,про звенящую сталь Турксибаи «Путиловца» жирный дым,о моем комсомоле — ибоя когда-то был молодым.
Осторожно,рукой не трогай —расползется бумага. Тутвсе о девушке босоногой —я забыл, как ее зовут.И качаюсь, большой, как тень, яудаляюсь в края тишины,на халате моем сплетеньяи цветы изображены.
И какого дьявола ради,одуревший от пустоты,я разглядываю тетрадии раскладываю листы?
Но наполнено сердце спесью,и в зрачках моих торжество,потому что я слышу песнюсочинения моего.
Вот летит она, молодая,а какое горло у ней!Запевают ее, сидаяс маху конники на коней.
Я сижу над столом разрытым,песня наземь идет с высот,и подкованным бьет копытом,и железо в зубах несет.
И дрожу от озноба весь я —радость мне потому дана,что из этого ящика песняв люди выбилась хоть одна.
И сижу я — копаю ящик,и ушла моя пустота.Нет ли в нем каких завалящих,но таких же хороших, как та?
1933
«Без тоски, без грусти, без оглядки…»
Без тоски, без грусти, без оглядки,сокращая житие на треть,я хотел бы на шестом десяткеот разрыва сердца умереть.
День бы синей изморозью капал,небо бы тускнело вдалеке,я бы, задыхаясь, падал на пол,кровь еще бежала бы в руке.
Песни похоронные противны.Саван из легчайшей кисеи.Медные бы положили гривнына глаза заплывшие мои.
И уснул я без галлюцинаций,белый и холодный, как клинок.От общественных организацийпоступает за венком венок.
Их положат вперемешку, вместе —к телу собирается народ,жалко — большинство венков из жести, —дескать, ладно, прах не разберет.
Я с таким бы предложеньем вылеззаживо, покуда не угас,чтобы на живые разорились —умирают в жизни только раз.
Ну, да ладно. И на том спасибо.Это так, для пущей красоты.Вы правы, пожалуй, больше, ибомертвому и мертвые цветы.
Грянет музыка. И в этом разе,чтобы каждый скорбь воспринимал,все склоняются.Однообразенпохоронный церемониал.… … … … …Впрочем, скучно говорить о смерти,попрошу вас не склонять главу,вы стихотворению не верьте, —я еще, товарищи, живу.Лучше мы о том сейчас напишем,как по полированным снегаммы летим на лыжах,песней дышими работаем на страх врагам.
1933
«Под елью изнуренной и громоздкой…»
Под елью изнуренной и громоздкой,что выросла, не плача ни о ком,меня кормили мякишем и соской,парным голубоватым молоком.
Она как раз качалась на пригорке,природе изумрудная свеча.От мякиша избавленные коркисобака поедала клокоча.
Не признавала горести и скукимладенчества животная пора.Но ель упала, простирая руки,погибла от пилы и топора.
Пушистую траву примяла около,и ветер иглы начал развевать.Потом собака старая подохла,а я остался жить да поживать.
Я землю рыл,я тосковал в овине,я голодал во сне и наяву,но не уйду теперь на половинеи до конца как надо доживу.
И по чьему-то верному веленью —такого никогда не утаю —я своему большому поколеньюбольшое предпочтенье отдаю.
Прекрасные,тяжелые ребята, —кто не видал — воочию взгляни, —они на промыслах Биби-Эйбата,и на пучине Каспия они.
Звенящие и чистые, как стекла,над ними ветер дует боевой…Вот жалко только,что собака сдохлаи ель упала книзу головой.
1933
«Лес над нами огромным навесом…»
Лес над нами огромным навесом —корабельные сосны,казна, —мы с тобою шатаемся лесом,незабвенный товарищ Кузьма.
Только птицы лохматые, воя,промелькнут, устрашая, грозя,за плечами центрального бояодноствольные наши друзья.
Наша молодость, песня и слава,тошнотворный душок белены,чернораменье до лесосплава,занимает собой полстраны.
Так и мучимся, в лешего веря,в этом логове, тяжком, густом;нас порою пугает тетеря,поднимая себя над кустом.
На болоте ни звона, ни стука,все загублено злой беленой;тут жила, по рассказам, гадюкав половину болота длиной.
Но не верится все-таки — что бытишина означала сия?Может, гадина сдохла со злобыи поблекла ее чешуя?
Знаю, слышу, куда ни сунусь,что не вечна ни песня, ни тьма,что осыплется осень, как юность,словно лиственница, Кузьма.
Колет руку неловкая хвояподбородка и верхней губы,На планете, что мчится воя,мы поднимемся, как дубы.
Ночь ли,осень ли,легкий свет ли,мы летим, как планета вся,толстых рук золотые ветвинад собой к небесам занеся.
И, не тешась любовью и снами,мы шагаем, навеки сильны;в ногу вместе с тяжелыми, с нами,ветер с левой идет стороны.
И деревьев огромные трубына песчаные лезут бугры,и навстречу поют лесорубыи камнями вострят топоры.
1933
Из летних стихов
Всё цвело.Деревья шли по краюрозовой, пылающей воды;я, свою разыскивая кралю,кинулся в глубокие сады.Щеголяя шелковой обновой,шла она.Кругом росла трава.А над ней — над кралею бубновой —разного размера дерева.Просто куст, осыпанный сиренью,золотому дубу не под стать,птичьему смешному населеньювсе равно приказано свистать.И на дубе темном, на огромном,тоже на шиповнике густом,в каждом малом уголке укромноми под начинающим кустом,в голубых болотах и долинахзнай свистии отдыха не жди,но на тонких на ногах, на длинныхподошли,рассыпались дожди.Пролетели.Осветило сновазолотом зеленые края —как твоя хорошая обнова,Лидия веселая моя?Полиняла иль не полиняла,как не полиняли зеленя, —променяла иль не променяла,не забыла, милая, меня?
Вечером мы ехали на дачу,я запел, веселья не тая, —может, не на дачу —на удачу, —где удача верная моя?Нас обдуло ветром подогретыми туманом с медленной воды,над твоим торгсиновским беретомплавали две белые звезды.Я промолвил пару слов резонных,что тепла по Цельсию вода,что цветут в тюльпанах и газонахнаши областные города,что летит особенного вида —вырезная — улицей листва,что меня порадовала, Лида,вся подряд зеленая Москва.Хорошо — забавно — право слово,этим летом красивее я.Мне понравилась твоя обнова,кофточка зеленая твоя.Ты зашелестела, как осина,глазом повела своим большим:— Это самый лучший…Из Торгсина…Импортный…Не правда ль?Крепдешин…Я смолчал.Пахнýло теплым летомот листвы, от песен, от воды —над твоим торгсиновским беретомплавали две белые звезды.Доплыли до дачи запыленнойи без уважительных причинвстали там, где над Москвой зеленойзвезды всех цветов и величин.
Я сегодня вечером — не скрою —одинокой птицей просвищу.Завтра эти звезды над Москвоюс видимой любовью разыщу.
<1934>
