Сердце брата - Музафер Дзасохов

— Мне так дочь Гадацци сказала, Фатима…

— Что она тебе сказала?..

— Говорит, в каком-то ветхом домике померла старуха, а теперь там поселились твои брат и сестра…

Как тут человеку не лопнуть от злости?! Привезти из города в село такую небылицу! Наверняка Гадацци и его семейка очень огорчились, когда узнали, что мы получили квартиру. Да и какая добрая весть может обрадовать их?.. Но если это и так, то разве при этом обязательно распускать вздорные слухи?

— Ну, знаешь, ты меня сразила наповал! — Я пытаюсь улыбнуться через силу. — Значит, говорит, ветхий домик? А что если двухэтажный дом? А комната у нас знаешь какая? Просторная, высокая, вздумаешь взглянуть на потолок, так у тебя шапка с головы упадет. Семейка Гадацци нам завидует, вот и несет всякий вздор. Хочешь знать, кто там жил на самом деле? — Как мне сразу не пришло в голову сказать об этом? — Когда из Карджына вслед за Халлой приехали хуындзаута[7], вспомни, кто играл на гармошке?

— Там была высокая, красивая девушка. Дуду ее звали…

— Верно! Так вот, в той комнате жил дядя этой Дуду, Кавдын, теперь ему новую квартиру дали, а старая мне досталась. Понятно?

До чего же мерзкое семейство у Гадацци! Дзыцца, бывало, говорила: «Не хорони достойного человека рядом с могилой мерзавца, не то и о нем пойдет худая слава». Но похоже, еще опаснее, когда этот мерзавец жив, да к тому же приходится тебе соседом. С семьей Гадацци у нас никогда не было ни споров, ни ссор, тем более мы никогда не возводили на них напраслины, а они вот сплетничают, распускают о нас вздорные слухи. Но видно, плохой человек тем и плох, что никогда не может быть хорошим. Добро ему противопоказано от природы.

К тому же Гадацци наверняка затаил на меня злобу за то, что в своей статье о передовой колхозной бригаде я раскрыл людям глаза на его мнимые успехи. Такое он не скоро забудет. Да и дочь его хороша. Однажды она обо мне такое выдумала…

Тогда я еще учился на третьем курсе института. В тот год Дунетхан поступила в техникум. Я часто забегал к ней в общежитие. Жила Дунетхан с такими же скромными девочками, как она сама. Я относился к ее подругам с уважением и добрым чувством. Они отвечали мне тем же. Стоило мне переступить порог их комнаты, как они на радостях не знали, куда меня усадить и чем угостить. Однажды с Дунетхан у нас зашел разговор об ее подружках. Дунетхан сказала:

— Ты им всем очень нравишься. Когда кто-нибудь из них встречает тебя на проспекте, то потом с такой радостью рассказывает мне об этом!..

— На их месте я бы и трех пирогов ради такого события не пожалел, — пошутил я.

— Правда, одно им в тебе не нравится… — продолжала сестра.

— Интересно, что?

— Они говорят, ты волосы на голове завиваешь.

— Ха-ха-ха! — громко рассмеялся я. — Значит, волосы завиваю, шестимесячную завивку делаю…

— Они так уверяют. Я попробовала их разубедить, но, когда они все на меня набросились, я, честно говоря, и сама засомневалась…

— Значит, засомневалась…

— В самом деле, покажи, может, подружки правду говорят! — И она запустила руку в мои волосы.

Мне всегда претили подобные штучки. В общежитии у нас кое-кто из ребят подкрашивал усы. Эти люди вызывали у меня чувство брезгливости. Да и девушкам это не нравилось. Я сам не раз бывал свидетелем того, как они заочно насмехались над такими ребятами, сторонились их. А теперь, выходит, я поступаю еще хуже — завиваю на голове волосы! Действительно, у моих волос была такая особенность, после мытья они становились такими мягкими, пушистыми, так волнились, будто их и в самом деле завили. Проходило не менее двух-трех дней, пока они не принимали свой обычный вид.

Так вот, сплетню о том, что я завиваю волосы, распустила как раз дочь Гадацци, та самая Фатима, которая в далекую послевоенную пору торговала на нашем детском базаре маленькими чуреками с аппетитной золотистой корочкой…

— Откуда же тогда дочь Гадацци взяла эту старуху?

— А вот об этом тебе у нее надо было спросить.

— И спрошу, можешь не сомневаться.

— Ну ладно, а планы у тебя какие?

— О чем ты?

— В город собираешься перебираться?

— Зачем?

— Ну как зачем? Жить…

— Жить?.. А как же наш дом? На кого мы его оставим?..

Этот вопрос я и сам не раз задавал себе, но все никак не мог найти такого решения, которое бы удовлетворяло меня полностью. Вот и сейчас не знаю, как отвечать на него.

Мне опять вспомнились слова Дзыцца. Она отнюдь не относилась к числу тех, кто любит браниться по всякому поводу, но когда ей хотелось дать волю своим чувствам, она говорила: «Пусть тебя постигнет раскаяние…»

Я знаю, что это такое, несколько раз на себе испытал это чувство. Раскаяние тяжелым грузом ложится человеку на плечи, спастись от него нет никакой возможности. Даже маленькое сожаление способно довести нас до изнурения, что же касается большого раскаяния, оно способно всю душу вам выворотить, пронзить ее насквозь, подобно тому, как капля пробивает гранит.

В селе многие снялись со своих мест. Вон наши близкие родственники уехали в горы, а дом оставили. Правда, он не пустовал, они пустили квартирантов. А недавно родственники вернулись и как ни в чем не бывало вновь зажили в своем доме. А вот другой пример. Наши соседи по улице переехали жить в город, дом свой бросили, как бросают отслужившее свой век платье, ну, он, конечно, и обветшал, покосился и на дом-то перестал быть похож. Но вот как быть с нашим домом, ума не приложу…

— Может, пока соседи за домом присмотрят? — высказываю я робкое предположение, на что Бади резонно отвечает:

— А потом?

Что мне ответить младшей сестре? Что потом, мол, будет видно, жизнь сама решение подскажет. Все это одни отговорки, и Бади это понимает не хуже меня.

— Ну, а вообще, если здесь тебе лучше, чем…

— Ишь ты! — внезапно перебивает меня сестренка. — Ну-ка поживи тут один среди голых стен, тогда поймешь, что это такое…

— Бади, дорогая, я же об этом и говорю…

— Наше село мне больше любого города нравится, но раз вы с Дунетхан обзавелись квартирой в городе, я тоже с вами…

Мне стало легче. Мне казалось, она наотрез откажется ехать в город и ее придется уговаривать.

Проснулся я в потемках. На дворе темно. Рассвет едва занимался. В соседней комнате заскрипела кровать, и сквозь открытую дверь я услышал заспанный голос Бади:

— Почему ты не спишь?

— Думаю…

— О чем?

— Ну, например, что мы возьмем с собой в город, когда будем переезжать.

— А что мы можем отсюда взять?! — искренне удивилась Бади.

И в самом деле, что? Разве что кур. Только их нам и не хватало в городе! Вообще, из такого дома, как наш, переезжать очень просто — бери чапельник и шагай себе на здоровье!..

— Действительно, нечего… — подытожил я свои мысли.

— И чтобы прийти к этому, надо просыпаться среди ночи?..

Порой я поражаюсь Бади: такое иногда скажет, другому век не додуматься.

В окнах заметно прибавилось света. Сон мой окончательно пропал, я оделся, вышел из дому. Было прохладно. Двор засыпан листвой, опавшей с яблони. На самой макушке дерева виднелось одно-единственное яблоко. Вдруг прямо на моих глазах яблоко отделилось от ветки и с глухим стуком шлепнулось о землю, расколовшись на две части. Я спустился с крыльца и поднял обе половинки. Даже не протерев кожуры, надкусил яблоко. До чего вкусно! Сейчас для яблок наступила самая пора сбора, правда, случалось, мы срывали их и раньше. Каждую осень в нашем доме стоял приятный кисло-сладкий запах яблок. А сколько у нас бывало яблоневых сушек! Недавно я нашел на чердаке в забытом мешочке несколько горстей сушеных фруктов. Они остались еще от тех времен, когда была жива Дзыцца. Среди сушек сохранилось немало таких, которые вполне можно было есть. Это ли не удивительно, столько лет пролежали и не сгнили!

— Доброе утро, Казбек! — послышался с улицы чей-то голос.

Это сын новоселов, наших соседей по улице.

— И тебе добра желаю! — откликнулся я.

Парень гнал скотину на пастбище. Возможно, скоро и в нашем доме появятся новоселы, и вот также рано утром кто-то погонит скот со двора.

Помню, как-то Дзыцца рассказывала об одном человеке, который переехал жить в соседнее село. Родительский дом он оставил, а в чужом селе купил новый дом. Живет себе, а тут свадьба у соседей. Глашатай, созывающий людей на свадьбу, имел от хозяев такое поручение: «Поди пригласи того человека, что купил дом у Богаевых!..» Вновь приехавший услышал эти слова и очень обиделся. Вслух ни слова не сказал, но в тот же день вернулся в родное село. Лучше, говорит, с достоинством жить в своем доме, чем слышать, как тебя называют человеком, купившим дом у Богаевых.

Неглупый, должно быть, это был человек, если одного слова ему было достаточно, чтобы понять, в каком незавидном положении он оказался. Да и решительности ему было не занимать, вмиг исправил свою ошибку.