Исчезновение дяди Генри - Монтегю Джеймс

Несколько позже. Мистер Лукас уже ушел, и я от него ничего не услышал, кроме обычных в таких случаях изъявлений чувств. По-видимому, он не надеется, что дядя Генри жив, и искренне сожалеет о случившемся… насколько это в его силах. Я вполне понимаю, что дядя Генри вряд ли вызвал бы сильную привязанность даже у более эмоционального человека, нежели мистер Лукас.

Кроме мистера Лукаса был у меня и другой посетитель – хозяин «Королевской головы», явившийся узнать, имеется ли у меня все, чего я желаю. Поистине требуется перо Боза,[2] чтобы воздать ему должное. Вначале он был весьма торжественным и велеречивым.

– Итак, сэр, – сказал он, – я полагаю, что мы должны склонить голову под ударом, как бывало говаривала моя бедная жена. Насколько я могу судить, пока что ни слуху ни духу о почтенном покойном священнике.

Я ответил, что пока ничего не известно, но не удержался и добавил, что, как я слышал, с ним порой было трудновато иметь дело. Мистер Боумен с минуту внимательно вглядывался в меня, а потом в мгновение ока перешел от торжественного изъявления сочувствия к пламенной декламации.

– Как только вспомню о том, – начал он, – какие выражения этот человек считал уместными по отношению ко мне, в этом самом зале, и все из-за какого-то бочонка пива! Я ответил ему тогда, что такое может случиться в любой день недели с человеком, обремененным семьей. Правда, оказалось, что он ошибся, впрочем, я и тогда это знал, но был так потрясен его нападками, что не мог слова вымолвить!

Тут он резко умолк и в смущении взглянул на меня. Я сказал лишь:

– О господи, мне жаль, что у вас были небольшие разногласия. Полагаю, моего дяди будет сильно не хватать в приходе?

Мистер Боумен глубоко вздохнул.

– Ах да! – воскликнул он. – Ваш дядя! Вы меня поймете, если я скажу, что у меня на какое-то мгновение выпало из головы, что он ваш родственник. И немудрено: ведь сама мысль о ваше сходстве с… с ним абсолютно нелепа. И тем не менее, если бы я об этом помнил, мои уста никогда не произнесли бы ничего подобного.

Я заверил его, что все понимаю, и собирался задать еще несколько вопросов, но его вызвали по какому-то делу. Не подумай только, что у него есть основания опасаться расследования происшествия с бедным дядей Генри. Но в бессонные часы ночи ему самому придет в голову, что я именно так и думаю.

Поэтому надо ожидать, что завтра последуют объяснения.

Я должен заканчивать письмо: нужно отправить его с вечерней почтовой каретой.

Письмо III

25 декабря 1837

Немного странно писать такое письмо в Рождество, но в конце концов, может быть, в нем и нет ничего особенного, а может быть, и есть – судить тебе. Сыщики полицейского суда сказали, что у них нет каких зацепок. Прошло слишком много времени, так что при нынешней погоде от следов ничего не осталось. Не было найдено ничего из вещей, принадлежавших покойному – боюсь, другое слово тут не подойдет.

Как я и ожидал, сегодня утром у мистера Боумена было неспокойно на душе. Было совсем рано, когда я услышал, его зычный голос. Думаю, он намеренно говорил громко. Боумен распинался в баре перед сыщиками с Боу-стрит о невосполнимой потере, которую понес город в лице приходского священника, а также о необходимости перевернуть каждый камень (он произнес эту фразу с большим пафосом), дабы докопаться до истины. Я подозреваю, что у него репутация признанного оратора на пирушках.

Когда я завтракал, он явился мне прислуживать и, подавая горячую булочку, воспользовался случаем, чтобы сказать, понизив голос:

– Надеюсь, вы понимаете, сэр, что я не питаю к вашему родственнику и тени недобрых чувств – ты можешь идти, Элиза, я сам пригляжу за тем, чтобы у джентльмена было все, что ему нужно. Прошу прощения, сэр, но вам, наверно, известно, что человек не всегда властен над своими чувствами. А когда этот человек оскорблен до глубины души выражениями, которые – да, зайду так далеко, чтобы сказать: их вообще не следует употреблять! – его голос все повышался, а лицо побагровело. – Нет, сэр, я хотел бы в нескольких словах объяснить, в чем суть яблока раздора. Этот бочонок – совсем маленький, всего восемь галлонов – так вот, этот бочонок пива…

Я почувствовал, что пора его перебить, и заметил, что если мы углубимся в детали данной темы, делу это особо не поможет. Мистер Боумен охотно со мной согласился и продолжил более спокойным тоном:

– Итак, сэр, я склоняюсь перед вашей волей, и, как вы говорите, история с бочонком не очень-то много даст для решения вопроса, стоящего перед нами. Все, чего я хочу – это чтобы вы поняли, что, подобно вам, я готов оказать всяческое содействие в деле, которым мы должны заняться, и – именно так я сказал офицерам полиции с полчаса назад – перевернуть каждый камень, что может пролить хотя бы слабый луч света на это тягостное дело.

Мистер Боумен действительно сопровождал нас в наших поисках, но, хотя я уверен в его искреннем желании помочь, боюсь, что от него было мало проку. По-видимому, он вообразил, что мы вполне можем встретить либо самого дядю Генри, либо человека, виновного в его исчезновении, разгуливающего по полям. Он то и дело приставлял руку к глазам и указывал своей палкой на работников и на скот, видневшихся вдали, призывая нас обратить на них внимание. Он также вел продолжительные беседы с какими-то старухами, повстречавшимися нам в пути, и говорил с ними весьма сурово. Однако он каждый раз возвращался к нам со словами:

– Итак, я обнаружил, что она, судя по всему, непричастна к этому прискорбному делу. Думаю, вы можете поверить мне на слово, сэр, что оттуда не прольется свет на наше дело, и что она вряд ли что-то намеренно скрывает.

Как я уже сообщил тебе вначале, мы не добились заметных результатов. Сыщики с Боу-стрит уехали из городка – не знаю, в Лондон или куда-нибудь еще.

Этот вечер я провел в компании старьевщика, оказавшегося довольно-таки разбитным малым. Он был в курсе случившегося, но, хотя за последние дни исходил все дороги в этой округе, не встретил никаких подозрительных личностей: бродяг, цыган или праздношатающихся матросов. Старьевщик был переполнен впечатлениями от превосходного спектакля с Панчем и Джуди,[3] который видел в тот день в У… Он спросил, не давали ли еще здесь это представление, и посоветовал ни в коем случае его не пропустить. Самый лучший Панч и самый лучший пес Тоби, каких ему приходилось видеть, сказал он. Пес Тоби – это, знаете ли, последняя новинка в таких спектаклях. Он видел только одного, но скоро пса заведут во всех труппах.

А теперь ты захочешь узнать, для чего я пишу тебе обо всем этом? Мне приходится так поступать, потому что это имеет отношение к еще одному нелепому вздору (как ты непременно выразишься), который в моем теперешнем состоянии я должен записать. Я собираюсь изложить свой сон, именно так, сэр, и должен сказать, это один из самых странных снов, какие мне снились. Содержится ли в нем что-либо помимо того, что могла навеять беседа со старьевщиком и исчезновение дяди Генри? Судить тебе. Я сейчас недостаточно хладнокровен и рассудителен.