Буря - Мария Голованивская

Навеки Ваша А. К."

Письмо это было незамедлительно написано и отправлено.

Болезнь продержала меня в постели около недели. Силы возвращались медленно, особенно учитывая пресную однообразность дозволенного мне питания. За эту неделю я не видела никого, кроме Жоржа, которому при первой встрече я подарила прадедов бриллиантовый перстенек и поклялась в вечной преданности и любви. Я за эту неделю, признаться, изрядно истомилась и исскучалась, да и душевная рана, нанесенная мне вынужденным расставанием с А.П., кровоточащим своим отблеском озаряла все мои мысли. В это время я отписала несколько писем маменьке, а также отослала одно письмецо моей старейшей подруге по пансиону, жалуясь на суровость и несправедливость жизни, обращающей все юношеские устремления нашей души, устремления, быть может, самые светлые, трепетные и пронизанные истинным светом, в прах, ложащийся непроницаемой пеленой на очи наши. На протяжении всей недели я не принимала никого, так как находилась в состоянии преплачевнейшем, но когда уже на излете оной мне доложили, что Наталья Николаевна пожаловали, дабы проведать меня, я не утерпела и решилась принять ее. Одевание отняло у меня немало времени и сил. Хоть я и обливалась хладным потом, но все же не забыла придать, при помощи пудры и румян, лицу своему некоторые краски жизни, однако когда я увидела в гостиной Натали, то вся обмерла, так хороша и свежа была она в тот день. Разговор долго вращался вокруг различных пробуждаемых весною хворей, вызванных суровостями российского климата - в марте хоть и звенит первая капель, но надежды на скорое тепло тщетны, в апреле слякотно и грязно, а в конце апреля не преминет последняя снежная буря напоследок облагородить знаменитые своею развороченностью мостовые наши, а к маю как раз и дозревает, если есть в каком организме какой изъянишко, раздразненный осенне-зимне-весенней непогодой, до разрешения своего, разрешения мучительного и часто смертоносного. И только под конец нашего не слишком долгого соразмерно случаю свидания разговор как бы вскользь коснулся Пушкина. Наталья Николаевна сказала, что видела его за прошедшую неделю дважды на балах, что он произвел на нее уже не такое мрачное впечатление, как во время их первой встречи, он якобы даже несколько раз блистательно пошутил в ее присутствии, что скорее соответствует тому представлению, которое Наталья Николаевна сложила о нем по многочисленным сплетням, изображающим поэта как дамского угодника, острослова и сердцееда. Это последнее из сказанного Натальей Николаевной причинило мне прямо-таки адские муки, поскольку явно свидетельствовало о том, что Пушкин не слишком опечален нашим разрывом и готов найти утешение в первой же первой красавице, попавшейся на его пушечном пути. Указав без церемоний на то, что я не оправилась еще окончательно, я прервала Натали почти что на полуслове и стремительно простилась с ней, не забыв, правда, пригласить ее на прощальный обед, который мы давали с Жоржем в честь моего выздоровления, а также в связи с нашим отъездом в деревню, мысль о котором ввергала Жоржа в состояние, близкое к отчаянию, выражавшееся в непрерывной порке конюха. Обед, как сейчас помню, был назначен на среду, таким образом, ему надлежало состояться через четыре дня. Прощаясь, я даже не осмелилась поднять глаз, зная, какое горе отображали они. Что поделаешь, время радоваться, время и страдать.

Приготовления к обеду соответствовали случаю. На кухне с утра хлопотали три поварихи, из погреба извлекли баранью ногу, две дюжины свиных хвостов, соленья, квашенья, ягоды брусничные моченые, вина, в лавках закупили всяческую экзотическую снедь, включая и бразилианский кофе. Блюда были приготовлены самые изысканные: салаты по рецептам французской кухни - ламартин и беранже, селедка по-андалузски с подливой из вишневой настойки с кореньями, фрикальде из баранины с гороховым суфле, сливочный митерлинг со свиными хвостами, а также к кофию горчичный торт с малиновыми сахарными ягодами. Из напитков, помимо шампанских вин, полагались также мускильоры и зубровка в запотевшем хрустальном графинчике. Стол сиял великолепием, равно как и Жорж, проведший весь день в добросовестных подборах туалета, истинной жемчужиной которого являлся подаренный мною бриллиантовый перстень, чудесным образом шедший к его юношескому румянцу на щеках. На мне в этот день было божественное платье из лилового в красную тончайшую полоску шелка, сшитое моей портнихой по последней парижской моде. Оно прекрасно шло к моей фигуре, сделавшейся еще более изящной вследствие перенесенного недуга, и подчеркивало, там где требовалось, наличие нужных форм, равно как и их отсутствие там, где им полагалось отсутствовать. Рядом с Натальей Николаевной сидел ослепительной наружности молодой гусар, начавший было ухлестывать за ней без всякой меры, но также без всякой меры и напившийся во время долгого обсуждения за столом русской вольности, относительно которой каждый из гостей придерживался своих особенных взглядов. Я тогда только позволила себе заметить, что никто кроме Руссо не говорил лучше о самой сущности этой самой свободы, подразумевая процветание естественных форм бытия, которые нигде, как в России, достигли наиболее полного своего воплощения. Взгляды мои были подвергнуты критике Натальей Николаевной, усмотревшей в них проявления моего излишнего консерватизма. Сама она, надо отдать ей должное, была человеком вольнодумным и просвещенным. Далее, именно в связи с вольностью, разговор коснулся Пушкина, творчество которого - и здесь все были единодушны - пробуждает российские умы к новой жизни, но тут же все заговорили о вольностях самого Пушкина в обращении с дамами, от чего Наталья Николаевна вся зарделась, а Жорж, наоборот, стал белее бумаги. Он устремил на меня столь тяжелый и полный мрачности взгляд, что разговор о Пушкине был немедленно прекращен, так как каждый из присутствующих гостей по дороге успел перехватить его, этот взгляд, и оценить по достоинству. Обед удался на славу, гости разъезжались в прекраснейшем расположении духа, гусар был препровожден на свою квартиру нашим дворником, исполнявшим во время обеда роль лакея, в этот вечер Жорж был особенно доволен, что и послужило окончательному нашему примирению, в результате которого, уже в усадьбе, родился наш первенец Сашенька, подаривший мне не только истинную радость материнства, но и особенные отношения со всем вселенским мирозданием.

Пребывание в поместье наполнило мою истерзанную последними московскими событиями душу истинным отдохновением и покоем, если не считать тех естественных неудобств, которые причиняет ношение плода, особенно в первые три месяца оного. Усадьба наша располагалась на возвышении, и внизу, прорезая словно лезвием чарующие лесные пространства, серебрилась река. Мне были показаны прогулки, и я предавалась этому занятию с особенным рвением. В первые недели Жорж тяжко запил, но впоследствии он сумел подружиться с окрестными помещиками, приобрел вкус к охоте, а также обратился к изучению дел в поместье, что немало радовало меня. Уже через несколько месяцев он был хороший хозяин, постоянно совершенствовавший свои знания чтением и практикой. Время мое, помимо прогулок, было также занято чтением. Среди прочитанных в это лето книг - такие жемчужины литературного творчества, как "Блаженные похождения" доктора Мойсхена, "Наука любить и рассуждать" Цысса, "Смутная и заблудшая жизнь господина Генриха Дебинье" Лафриманса и многое, многое другое. Книги были прочитаны в основном французские, и всякий раз, усаживаясь в беседке читать, я с грустию и тоскою думала о Пушкине, от которого до того момента не получила ни единого письмеца. Знала я о нем только кое-что, совсем немного, из писем, которые регулярно получала от моих сердечнейших приятельниц, одной московской - Т.Г. - и одной петербуржской - Е.Р. Обе они писали, что настроения российские смрадны и копотны, улицы грязны, народ неопрятен, а из государственных чиновников никто, решительно никто не умеет более служить. Письма их были пропитаны горькою иронией и отличались выражением опустошенности сердца, столь свойственного нам, русским, когда возраст наш переходит за определенный, не слишком далекий от самого начала жизни рубеж. О Пушкине обе они писали следующее: только и разговоров в свете, что о его романе с Натальей Николаевной, всякий имеет на этот счет свое мнение и торопится высказать его. Кто считает, что она не пара ему, кто считает, что он ей, но Пушкин кажется окрыленным и пребывает все время в настроении приподнятом, из чего напрашивается вывод, что он удовлетворен течением дел с Натальей Николаевной, и речь в ближайшее же время может пойти о женитьбе. Я должна признаться в том, что известия эти хоть и производили на меня некоторые впечатления, но все же уже не те, буря в душе моей несколько поутихла, и разрушительные ее последствия начали постепенно сглаживаться, в особенности при помощи моих неуемных ожиданий первенца, который подавал яростные признаки жизни в моем чреве. С появлением его на свет все остальное окончательно померкло для меня. Чудесный розовощекий белокурый ангел явился для меня воплощением той неисчерпаемой радости, которую может в себе содержать человеческое бытие, я перестала замечать на какое-то время и себя самое, мне сделалась абсолютно безразлична и естественная полнота моего тела и одутловатость лица. Появление Сашеньки привнесло в наши отношения с Жоржем небывалую теплоту и сердечность, никогда еще в моей жизни я не чувствовала такой близости с самой природой, окружающей меня здесь отовсюду во всем своем великолепии. Я не в силах выразить того глубочайшего душевного отклика и волнения, который вызывали во мне головокружительные закаты, волнующиеся нивы, пасущиеся стада, крестьянки, полощущие в речке белье, колокольный звон, разносимый ветерком по округе, нарядный воскресный народ, идущий к обедне, все это сделалось частичкой меня самой. Я пребывала в состоянии глубочайшей и совершеннейшей из гармоний со всем вселенским мирозданием, и мне казалось, что состояние мое теперешнее продлится вечно, столь счастлива я была им. Жорж поговаривал о путешествии в Италию, и как только это сделалось возможным, мы начали к нему приготовляться. Буквально накануне отъезда я получила письмо Т.Г., которое обратило в прах все это благолепие. Даже сейчас, хотя меня отделяет от этих событий добрая половина жизни, я вспоминаю о них с превеликим содроганием. В письме сообщались ужаснейшие и трагичнейшие факты: Наталья Николаевна Гончарова в самом расцвете лет и красоты своей нелепейшим образом оставила этот мир. Трагедия эта разразилась в последнее воскресение августа, когда она, поддавшись соблазну и побуждаемая неизвестно откуда взявшейся в это время жарой, решила, находясь в своем родовом имении, искупаться в речушке, вследствие чего и утопла, попав в холодный и мощный водоворот, образовавшийся всего в нескольких метрах от берега, где пологость и мягкость песчаного дна внезапно прерывалась, уступая место глубочайшей и засасывающей бездне. Известие это потрясло Москву и Петербург, на похороны Натальи Николаевны собрались лучшие люди России, Пушкин был вне себя, он плакал как дитя, ведь они с Натали были уже помолвлены, и через несколько дней после похорон он пропал. Его искали повсюду, вначале друзья, а потом уже и сыскная полиция, но все усилия были тщетны. Относительно его исчезновения предполагали и самое худшее, отношение его с властями было крайне натянутое, свет хоть и признавал его таланты, но все ж посмеивался над ним, к чему он и сам давал немалые поводы, а в довершение всего еще и личная драма с Натальей Николаевной! Какое человеческое сердце в состоянии вынести такие невзгоды, такие беды?! Т. Г. в окончании письма сообщила, что относительно исчезновения Пушкина ведется дознание, и многие достойнейшие люди подвергаются несправедливым расспросам и допросам. После чтения письма со мной сделалась истерика, я пролежала в беспамятстве около двух дней, и как только немного оправилась, убедила Жоржа ехать немедленно. Душа моя с жадностью запросила перемен, а бедное сердце не желало более внимать унылому однообразию деревенской жизни. Через несколько дней мы отправились.