Херувим (Том 2) - Полина Дашкова

- А где ваша клиника?

- В центре Москвы, неподалеку от метро "Проспект Мира". Старайтесь беречься прямых солнечных лучей. На улице носите темные очки и кепку с большим козырьком. Брейтесь как можно аккуратнее. Я тут оставила вам специальные гели, жидкое мыло, крем. Пользуйтесь только ими. Там на коробочках все написано.

- Спасибо. Я понял.

- На здоровье, - она улыбнулась одними губами. Глаза оставались серьезными.

-- И все? - спросил, глядя в пол.

-Да. А что?

-Ничего.

Пока она складывала лазерный аппарат в чемоданчик, они оба напряженно молчали.

- Всего доброго,-сухо попрощалась она, подошла к двери и, кашлянув, добавила: - Пожалуйста, будьте осторожны.

Сергей резко поднялся, никак не мог попасть ногой в кроссовок. Юлия Николаевна уже открыла дверь.

- Подождите! - крикнул он так громко, что она вздрогнула. - Подождите, я провожу вас.

Он наконец обулся и так поспешно бросился к ней, что они столкнулись в дверном проеме.

- Простите, - он взял ее за плечи, совершенно машинально, как будто она сейчас упадет и надо удержать. Несколько секунд они стояли, не дыша и стараясь не смотреть друг другу в глаза.

- У вас шнурки развязаны, - сказала она.

- Да, спасибо, - он отступил на шаг, присел на корточки, завязал шнурки кроссовок, - я провожу вас до машины, если не возражаете, - голос у него стал совершенно деревянным.

- Конечно.

Она ходила страшно быстро, и он решил, что она спешит поскорее отделаться от него. Они молча шли по главной аллее к воротам. Он лихорадочно пытался придумать, что бы такое сейчас сказать, но в голове гудел безнадежный идиотский монолог, ни слова из которого нельзя было произнести вслух.

"Я больше никогда ее не увижу. Через месяц все будет по-другому, и неизвестно, удастся ли мне прийти к ней в клинику, потому что вообще ничего не известно. Одиночка, который выходит охотиться на Исмаилова, должен оставить завещание и заказать место на кладбище. Завещать мне нечего и некому. Меня вообще нет, я призрак, безымянная тень какого-то хлипкого мерзавца".

- Райский наконец объяснил вам что-нибудь? - спросила она чуть слышно, когда они подошли к ее вишневой "Шкоде".

- Да, у нас состоялась глобальная беседа.

- Ну и зачем понадобился весь этот жестокий спектакль и почему нельзя было заранее сообщить вам о пластической операции? Впрочем, можете не рассказывать, это, вероятно, тоже государственная тайна.

- Никакой тайны. Просто полковник очень-занятой человек. У него не было времени, чтобы поговорить со мной до операции. А поручить такой важный разговор кому-то другому он не счел возможным. Да Бог с ним, с полковником. Давайте лучше...

- Что? - она смотрела на него блестящими странными глазами. Она была почти одного с ним роста, впрочем, если бы не каблуки, то все-таки ниже на полголовы. Она смотрела и ждала, что еще он скажет на прощание, а он понятия не имел, как задержать ее хотя бы на несколько минут.

- Нет. Ничего, - пробормотал он сердито, - до свидания.

Она молча кивнула, отступила на шаг, открыла машину, села за руль. Он развернулся и, не оборачиваясь, зашагал по аллее. Мотор взревел, потом затих, и машина коротко, звонко просигналила. Он на секунду замедлил шаг и готов был бежать назад, но тут же понял, что Юлия Николаевна просто погудела охране, чтобы открыли ворота.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Владимир Марленович Герасимов долго и необычайно внимательно наблюдал, как колышутся занавески. Каждое движение белого кружевного полотна повторяла сиреневая четкая тень. Полукруглое окно было наполнено идеальной голубизной июльского греческого неба. Трехэтажная вилла Владимира Марленовича венчала невысокую отвесную скалу, округлым фасадом выходила в открытое море. Спальня была на третьем этаже. Из окна открывался строгий и прекрасный вид, море и небо, разделенные линией горизонта. Когда этот единственный пространственный ориентир таял в ночной темноте или в тумане, можно было на несколько секунд почувствовать себя парящим в невесомости.

Занавески бились и трепетали в определенном музыкальном ритме, и Владимиру Марленовичу стало казаться, что это пустые кружевные рукава призрачного дирижера. Таким образом, окно превращалось в живот гигантского маэстро, и если продолжить игру, то головой мог послужить плавно искривленный фарфоровый овал настенных часов.

Часы эти Владимир Марленович купил пару лет назад в маленьком городке Фигерасе на границе Испании и Франции в театре-музее Дали. Знаменитыми мягкими часами были заполнены все сувенирные лавки городка. Расплавленное время в виде ювелирных украшений, кофейных чашек, статуэток из дерева, серебра, хрусталя, фарфора, вазочек, пепельниц, зажигалок и собственно часов, от огромных напольных и настенных до маленьких наручных, смотрело на толпы оголенных туристов и усмехалось кривым шутовским циферблатом. Владимир Марленович купил на память один из самых дорогих образцов и повесил над окном спальни своей греческой виллы. Как и все часы в доме, эти показывали не местное время, а московское. Сейчас обе стрелки сомкнулись на двенадцати и получился тонкий правильный нос. За рот вполне могло сойти треугольное фирменное клеймо внизу.

Маэстро покачивал своей кривой овальной головой в такт неслышной, но безусловно патетической музыке, размахивал пустыми рукавами и был настолько отчетлив, что Владимир Марленович не сумел избавиться от него, даже зажмурившись.

Следовало встать и начать день. Дверь бесшумно открылась, вошла горничная Оксана, беловолосая, маленькая, с тонкой талией и полными тупыми щиколотками. Ее каждый раз привозили с собой из Москвы. За первые два дня она обгорала до красноты, но все равно все свое свободное время проводила на пляже.

Владимир Марленович требовал, чтобы прислуга в доме ходила в мягких тапочках на плоской резиновой подошве. Оксана стеснялась своего маленького роста и постоянно приподнималась на цыпочки. Несколько секунд Владимир? Марленович слушал ее тихое, тактичное сопение. Она стояла у двери и не знала, что делать.

- Я не сплю, детка, - произнес он, - заходи, не стесняйся.

- Доброе утро, Владимир Марленович, - голос ее прозвучал как далекий сухой шелест. Он заметил, что она избегает смотреть ему в глаза, и быстро, равнодушно спросил:

-Стас не появлялся?

Она вздохнула и отрицательно помотала головой.

- Ну что ж, пора вставать, - Владимир Марленович спустил на пол худые безволосые ноги. Оксана поспешно подала ему халат и отвернулась.

Пронзительно, неприятно крикнула чайка у самого окна. За стеной послышался легкий резиновый скрип. Замерев на миг, Владимир Mapленович увидел совершенно отчетливо, словно стена была прозрачной, как охранник Николай подкатил кресло ближе к телевизору, бережно погрузил в бархатную мякоть свой железный зад, не глядя, нащупал пульт на журнальном столе. Огромный плоский экран несколько секунд мерцал и переливался, как ртуть, потом наполнился яркими рекламными красками, визгом и грохотом молодежной музыки. Николай переключил на другой канал. Там звучал знакомый голос русского комментатора.

- Что должно было произойти, чтобы наш Коля опоздал к двенадцатичасовым новостям на целых пять минут? - громко спросил Владимир Марленович и подмигнул Оксане. Она улыбнулась не разжимая губ и стала похожа на ярко-розового игрушечного лягушонка. - Ну да, конечно, вчера вечером он слишком увлекся омарами и, вероятно, провел бессонную ночь. Надеюсь, ты дала ему активированный уголь?

На отдыхе за границей отношения между хозяевами и прислугой становились теплее и проще, чем в Москве.

За стеной гудели голоса. Ведущий переключался на корреспондентов. Слов невозможно было разобрать. Владимир Марленович отправился в ванную и, уже закрывая дверь, услышал треньканье телефона. Оксана взяла трубку, и по ее спокойному тону он понял, что это был вовсе не тот звонок, которого он ждал уже вторые сутки.

Стас уехал на мотоцикле, сказав, что вернется к вечеру, и исчез. Здесь, на маленьком Корфу, Владимир Марленович не волновался за жизнь сына. О том, что Стас отправился в Грецию вместе с родителями, никто посторонний не знал. Однако генерала раздражало хамство, наплевательство. После всего пережитого? после долгих серьезных разговоров, после всех этих смиренных "я понял... больше не буду...",! Стас опять выключил телефон и с тупым упорством не давал знать о себе.

Генерал скинул халат перед зеркальной стеной. В ярком свете кожа его казалась страшно бледной, даже чуть зеленоватой. Врачи запретили ему загорать, в этом году солнце было слишком активным. Впервые он ни разу не вышел на свой уютный пляж, не окунулся в море. Он оглядел себя с ног до головы, внимательное и равнодушно, как будто это было чье-то чужое, безобразное тело. Правда, безобразное, с тонкими руками и ногами, узкими покатыми плечами, но массивным туловищем, дряблым брюхом, складчатым обвислым валиком вокруг талии.