Завещание для родителей - Владимир Ильин

И токда я дагадался, пацему мне летко пакупают новую одезду и батинки. Мама плосто билёт их в этом скафу. Навелно, эти весси насили мои мама и папа, кокда были маленькими… Ой, кто-то отклывает двель!..

– Ах ты, негодник такой! Ты почему не спишь, а? И почему это вся квартира перевернута вверх дном?!.. Ну, я тебе сейчас покажу!"

"Запись номер двадцать три от третьего июля две тысячи двадцать четвертого года, двадцать часов десять минут.

– Сиводня мы опять хадили к дяде влацу. Сиводня дядя влац узе не клицал на маму. Дядя влац токо сказал, сто опять ницево не полуцаетця. И токда моя мама стала плакать. И исё она миня взяла на луцки и стала целавать как токда, кокда я был сафсем маленьким. И патом, кокда мы сли дамой, она всё влемя плакала и плизимала миня к сибе. А я ее спласил: мамацка, пацему ты плацесь? Дядя влац тебя абидел, да? Но она токо кацала галавой и ницево не гавалила.

Вот…

А исё кокда мы узе плисли дамой, мама сказала, сто мы больсе не пайдём к дяде влацу. Я сплясил – пацему, и мама сказала, сто никакие влаци нам больсе не нузны. Я заклицал "Уля!" и стал обнимать маму и целавать, патамуста мне тозе надаела хадить каздый день к вляцу, токо мама пацему-то опять заплакала…

А кокда дамой плисол папа, мама ему тозе сказала пла влаца, а кокда папа спласил, пацему нам не надо больсе хадить к влацу, мама сказала, сто патом она ему фсё абъяснит. Папа слазу пелестал кусать и стал сматлеть на меня и сматлел долга-долга, а после узина они с мамой усли в сваю комнату и о цём-то долга лазгаваливали, и я слысал, сто мама опять плацет, а папа ее успакаивает. Я хател зайти к ним в комнату, но они меня туда не пустили. А патом я услысал челес двель, как папа гавалит: "Мозет, не надо была всё это затевать? Сансов оцень мала". И токда мама стала вдлук клицать на нево, а я гломко заплакал, стобы они пелестали солиться и высли ис комнаты…

Вот…

А патом мы с папой весь вецел иглали в лазные иглы. И в лато, и в масинки, и в загатки… И я был оцень лат, сто папа со мной иглает, патаму сто в длугие дни у нево не бывает влемени, стобы со мной иглать. А аднаму мне иглать не интелесно…

Вот…"

"Запись номер сорок два от двадцать седьмого июля две тысячи двадцать четвертого года, двенадцать часов тридцать семь минут.

– Сиводня, кокда мы с мамой пасли гулять па магазинам, то встлетили тётю Лаю. Эта наса сасетка. Я иё не люблю, патамуста она всекда плистаёт ка мне с лазными глупыми ваплосами. Особена кокда я адин. Но сицас я был с мамой, и тётя Лая задавала всякие ваплосы маме. А патом она сказаля, сто я оцень бледненький и сто зля мама надееця, сто мозно абмануть плилоду. Токда мама ласселдилась и стала клицать, сто это не иё сабацье деля и сто луцце пусть тетя Лая следит за сваими косками. Но тетя Лая не обиделась. Она токо погладила меня по галофке и дала мне сакаладную канфетку. И исё она сказала, сто я бедный лебёнок…

Но мама не дала мне скусать канфету тети Лаи. Она взяла иё у меня и блосила в мусолопловот. И мы стали спускаца по лесенке дальсе…

Кокда мы высли на улицу, я спласил маму, пацему я бедный. Патамуста у меня нет денезек, сто ли? Но вить у всех детисек не бывает денек, патамуста деньги токо есть у таво, кто лаботает. А я исё маленький, стобы лаботать… И исё я спласил, пацему мама назвала тетю Лаю сабакой. Лазве мозно целавека называть сабакой? Но мама токо засмиялась и сказала, сто инокда мозно. Если целавек плахой.

Патом я иглал на децкой пласятке, и ко мне снова плистал Миска Зотоф. И он апять называл миня клоуном. А я ево токда назвал сабакой, патамуста он плахой мальцик. А Миска меня удалил лапаткой по спине, и я ево схватил и повалил на писок… А патом мама Лена нас лазняла, стобы мы не длались…"

"Запись номер шестьдесят шесть от восьмого августа две тысячи двадцать четвертого года, семнадцать часов ровно.

– Сиводня мама опять куда-то усла и оставила миня дома адново. Я спласил, куда она идет, а она сказала, сто па делам. Я не хател оставацця дома, патамуста баюсь быть адин. Кокда сидись дома адин, то казеця, сто в квалтиле исё кто-та есть. Патамуста в длугих комнатах инокда склипит пол. Паэтаму я плакал, пака мама сабилалась ухадить. Но она все лавно не взяла миня с сабой. Она токо сказала, сто я узе бальсой и магу побыть дома адин. И исё стобы я пасматлел мультики па телевизалу. И исё она сказала, стобы я вел себя халасо и не вклюцал электлаплиболы, инаце мозет быть пазал. Я спласил, кокда она плидёт дамой, и мама сказала, сто пасталаеця не заделзиваця. И исё она пообессала мне сто-то купить.

И токда я согласился остаця дома.

Снацала я сматлел мультик пла Зайца и Волка. Патом пелеклюцил на длугую плагламу, и сматлел мультик пла Тома и Дзелли. А патом по телевизалу все мультики законцились, и нацалась какая-то пеледаца пла клоунов. Снацала я иё сматлел, патамуста я люблю, кокда клоуны выступают в цилке. Мы с папой узе многа лас хадили в цилк, и ис фсех выступлений мне больсе всех понлавились клоуны, патаму ста они оцень смесные. Но в этай пеледаце были вофсе не клоуны ис цилка. Там токо сидели много дядей за клуглым бальсым сталом и лазгаваливали. Я узе хател выклюцить телевизал, но услысал, сто они фсе-таки гавалят пла клоунов. Токо пла длугих клоунаф, не таких, как в цилке. И такда я вспомнил, как Миска Зотов длазнит меня клоунам, и лесил паслусать. Токо дяди в телевизале гавалили непанятными славами, и я пацти ницево не понял. А патом один из дядей сказал, сто некаталые люди напласно делают клоунаф, патамуста не фсе дети могут вызить из-за каких-та балесней. И исё он сто-то гавалил, токо я узе не понимал, сто он хоцет сказать. Он гавалил пла какие-то законы, котолые исё не действуют, и сто слиском лано целовецество дало зелёный свет кланилованию… В опсем, мне стала скуцно, и я выклюцил телевизал.

А патом я паиглал в лазные иглы. Но мне было неинтелесно иглять адному, и я стал сматлеть в окоско на улицу. Там иглали детиски, и я хател пайти к ним, но не мок отклыть двель, патамуста мама, кокда уходила, заклыла миня на клюц.

А патом мне апять стало скуцно. И я стал хадить по квалтире, стобы найти сто-нибуть интелесное. И такда я вспомнил про тот ясик, котолый мама всекда заклываит на клюцик. Это ясик в насем бальсом скафу, котолый стоит в бальсой комнате. И я падумал, сто там далзно быть сто-то оцень интелесное, патамуста если бы там ницево не была, то мама не заклывала бы ево на клюц. И я стал искать клюцик от этого ясицка. Я искал, искал – и всё-таки ево насол. Он лезал в скатулоцке, где мама хланит все свои залатые цепоцки, селёзки и колецки…

Я отклыл ясик, но там ницево такова не было. Там токо лезали какие-то бумаги, на котолых было сто-то написано. Навелно, это были документы мамы и папы. Токо я не мог их плацитать, патаму сто я исё знаю не фсе буквы. А исё там были фотоглафии, и я дастал их и стал сматлеть. На всех этих фотоглафиях был я. Снацала я там был исё совсем маленьким и лезал голеньким на адеяле. Патом я был в калясоцке, патом в лесу, в панамке. А на одной фотоглафии был тозе я, токо на мне была какая-то смесная лубаска и солты. Я не помню, стобы у меня были кокда-нибудь такая лубаска и такие солты.

А исё на длугих фотоглафиях был какой-то мальцик, католый был оцень пахоз на миня. Но он был узе бальсой, патамуста он хадил в сколу. Он стоял пелед насым домом, и в луке у нево был палтфель.

И я токда падумал, сто это мок быть мой сталсый блатик. Сто он вылос и куда-то уехал. Токо мама мне ницево не гавалила, сто у меня есть блатик. И папа тозе… Пацему они мне ницево не гавалили пла эта, пацему?

Кокда мама плидёт дамой, я обязательно спласу у нее пла блатика.

А тепель я выклюцаю свою иглуску, патаму сто у меня узе балит галова…"

"Запись номер двести восемнадцать от 24 сентября две тысячи двадцать четвертого года, восемнадцать часов сорок три минуты.