Амонд - Владимир Родич

Вы только вслушайтесь, каково звучит: кабан под бересклетом, кряква в росянке. Это вам не ананасы в шампанском, не салака в собственном соку. Прямо в таком первозданном виде – и к столу! И друзей за стол.

Но разве мы можем себе это позволить в наш век разума и сои? Нет и еще раз нет! Другое дело – Амонд. Он ближе к природе, чем мы, а значит, ближе к поэзии. Его за это незачем винить. Поэзия мяса и птицы – разве для Амонда здесь не пахнет Пушкиным и Тютчевым?

В общем, под Борками так много зверья, которому тоже нужно чем-то питаться, что не дай вам Бог оставить на ночь за палаткой хоть что-то из съестного. К утру не будет и объедков.

Новые поселенцы, те самые легендарные боркинские первопроходцы, в целях сохранности провианта построили дощатый лежак, подняв его метра на полтора от земли и спрятав таким образом свой незамысловатый провиант от любопытных местных зверюшек, зверей и зверюг. Если последних Амонд немного опасался, то с первыми и вторыми не упускал возможности познакомиться лично, и зачастую – прямо под лежаком. За ночь он столько раз успевал спрыгнуть вниз, что под утро у него уже не было сил запрыгнуть обратно. В такие тяжелые (и в прямом, и в переносном смысле) минуты он садился у палатки и выл. Протяжно и безысходно.

Просыпался хозяин и затаскивал Амонда наверх, каждый раз убедительно угрожая ему перспективой открытия вакансии цепного пса. Но наступала новая ночь, и история повторялась. А подъем у деревенских строителей очень рано. У всех, за небольшим исключением… Ведь ночные сторожа, как положено, спят до обеда.

Один не наш, но тоже хороший поэт по имени Эмерсон, говаривал, что во всем отрицательном, непременно, есть хоть что-то положительное. В данном случае хозяин на секунду задумался: «что важнее – оторванная от работы минута днем, или восемь часов спокойного сна ночью?». Ответ напросился сам собой, а немного погодя, из него была извлечена выгода. За минуту наши новоявленные столяра сколотили приличные ступени, сильно упростив себе, таким образом, процедуру подъема в палатку не только тяжеленного Амонда, но и собственных тел.

Другая польза от оных событий заключалась в том, что однажды осенью хозяина, случайно вспомнившего эту историю, озарила простая до гениальности мысль: «если зверь сам охотно бежит на ловца, не боясь ни людей ни Амонда, зачем на него охотиться? Положил лакомый кусочек – добыча сама уже тут как тут! Тем более – скоро зима, мороз реку льдом скует, с противоположного берега, из заповедника, кабаны в гости пожалуют на ужин званый. А кабанов там – хоть пруд ими пруди!».

На другой день Амонд отправился со своими хозяевами в заповедник на разведку, по грибы как бы… И обнаружил приятную особенность того берега: он весь, словно государственная граница, перепахан вдоль и поперек какими-то очень вкусными, судя по запаху, пограничниками. Любопытство Амонда было замечено хозяином, и через неделю была разработана и практически проведена грандиозная операция «Кабан, ко мне!»

Смысл операции – охота на кабана из форточки собственной кухни. Вернее, из ружья, конечно, а не из форточки. Но и из форточки, в каком-то смысле, тоже. Оправдание перед законом железное – нечего, мол, диким свиньям по чужим дачам шастать!

И вот уже местные свекловоды на двух «КАМАЗах» везут в Борки приманку и вываливают ее в пристрелянной с позиции «из форточки» зоне. Приманка – сахарная свекла лучшего отечественного сорта! А план – как всегда гениален: лишь только на реке станет лед, из заповедника притопают полопать живые свиные отбивные. Сами нажрутся, и Амонда с хозяевами накормят. Да и сторожа-свекловоды без кабанятинки не останутся.

К слову история.

Одна маленькая девочка спрашивает у другой маленькой девочки:

– А что у тебя за собака?

– Немецкая овчарка, – гордо отвечает подружка.

– Немецкая*, – задумывается первая. – В плен сдалась, что ли?

Так вот, кабан, по мнению генератора идей, хозяина Амонда, сам должен к охотнику явиться, доложить по форме, что так, мол, и так, в плен сдаться, и без всяких там «удобно, не удобно» – прямяком на стол (в виде блюда, а не в смысле поговорки «Посади свинью за стол…».

*Справка для непосвященных

НЕМЕЦКАЯ ОВЧАРКА

Выведена в Германии во второй половине 19 века. Впервые была представлена на выставке в Ганновере в 1882 году. Вскоре немецких овчарок начали широко использовать в полиции в качестве конвойно-сторожевых и розыскных собак. Во время первой и второй мировых войн овчарки служили в армии связными, минерами и санитарами. Немецкая овчарка известна своей сообразительностью, способностью к любым видам дрессировки, преданностью хозяину, выносливостью, однако без дела становится злобной и неуправляемой.

Та зимовка для новых хозяев Борок на новом месте была первой, так что невдомек было людям, что льда в здешних местах на Воронеже ждать иной раз годами приходится. Да что там! – щуку в феврале ловить на спиннинг можно. И клюет, еще как клюет. В феврале-то…

Так вот, льда в том году не дождались, а заснеженная свекольная куча, вырабатывая своим гниением приличное, по мышиным меркам, тепло, стала приманкой не только для отбивных, но и для всей прочей живности, волей судьбы поселившейся не в Графском Государственном заповеднике, а на противоположном берегу Воронежа, вокруг Борок. Для кого пир – горой, а для кого – кучей сахарносвекольной.

Мышей развелось столько, что им стало тесно в свекольной куче, и они заселили весь дом. Лисы до того обнаглели, что стали приходить «на мышатинку» даже днем, причем по нескольку штук сразу. Потом повадились волки. Серые преследовали одну цель: доказать людям, что лиса – это не только полшапки рыжего меха, но и пара килограммов удобоваримого мяса. Удобоваримого для волков.

Хозяин Амонда имел репутацию опытного и весьма образованного медика, не понаслышке знавшего некоторые научные работы выдающегося француза Паре и знаменитого немца Бильрота. Поэтому, когда к порогу Борок стала подкрадываться весна, он, проходя мимо кучи «недоделанного сахара», заметно ускорял шаг и затыкал нос, дабы не подцепить какой-нибудь страшной инфекции.

В ту зиму Амонд вообще забыл, что такое «скучать». Ежедневная охота его ничуть не утомляла, а наоборот веселила и отвлекала от рутинной домашней работы, добыча же неизменно радовала его своим разнообразием и обилием. Поэтому, когда вдруг из деревни приехали люди в ватных телогрейках, погрузили кучу с мышами обратно в машины и куда-то увезли, он был просто вне себя от гнева. И это был единственный раз в его жизни, когда он понимал котов. Не даром говорят, чтобы кого-то по-настоящему понять – нужно поставить себя на его место.

Правда, как-то раз Амонд лизнул водку, и какое-то время своего хозяина не понимал совершенно.

Глава четвертая

Об Амонде и мороженом (со слезами смеха и сочувствия)

Мороженое любят все. Мужчины и женщины. Французы и немцы. Дети и взрослые. Собаки и кошки. Муравьи, и те любят мороженое. Но Амонд не муравей. И мороженое он не просто любил – боготворил. А иногда ему даже молился. В одном, пожалуй, религия Амонда в корне отличалась ото всех остальных, известных ныне религий. Обычно, помолившись на мороженое, Амонд его съедал. Если мог.

Как-то Амонду улыбнулась своей плутоватой улыбкой госпожа Фортуна. Из Воронежа на выходные приехали гости. И в их сумках мороженого оказалось столько, что оно даже не уместилось в морозилке. Как только Амонд унюхал свое божество, сразу принялся усердно ему молиться, и не напрасно. Уже через час, когда люди поняли, что самим им с такой прорвой мороженого не справиться, Амонд в очередной раз убедился в волшебной силе веры, потому что хозяева, это было видно по их умиротворенным лицам, наконец-то решили устроить своему любимчику большой праздник жизни. И тут началось… Пломбиры, эскимо, замороженный сок… В шоколадной глазури, в вафельных стаканчиках и брикетах… На палочке и без. Обжора нализался мороженого до такой степени, что в него больше не лезло. Но в пакете оставалось пять брикетов пломбира, которые, несомненно, еще могли пригодиться. Амонд знал, что нужно делать, главное потом не забыть место, куда спрятал. Вкусное холодное божество, видимо, не очень хотело прятаться, поэтому Амонду долго не удавалось остановиться на чем-то определенном.

В конце концов, драгоценный пакет с мороженым был спрятан в единственной прогулочной лодке и тщательно укутан старым хозяйским бушлатом. Весь день Амонд бдел неподалеку в кустах и никого не подпускал к священной лодке. Ближе к вечеру, когда жара немного спала, а вкус утреннего счастья постепенно полностью улетучился, Амонд полез под бушлат и – о, горе!