Евгений Онегин (С иллюстрациями) - Александр Пушкин

XXI

Всё хлопает. Онегин входит,Идет меж кресел по ногам,Двойной лорнет скосясь наводитНа ложи незнакомых дам;Все ярусы окинул взором,Всё видел: лицами, уборомУжасно недоволен он;С мужчинами со всех сторонРаскланялся, потом на сценуВ большом рассеянье взглянул,Отворотился – и зевнул,И молвил: «Всех пора на смену;Балеты долго я терпел,Но и Дидло мне надоел».

XXII

Еще амуры, черти, змеиНа сцене скачут и шумят;Еще усталые лакеиНа шубах у подъезда спят;Еще не перестали топать,Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;Еще снаружи и внутриВезде блистают фонари;Еще, прозябнув, бьются кони,Наскуча упряжью своей,И кучера, вокруг огней,Бранят господ и бьют в ладони:А уж Онегин вышел вон;Домой одеться едет он.

XXIII

Изображу ль в картине вернойУединенный кабинет,Где мод воспитанник примерныйОдет, раздет и вновь одет?Всё, чем для прихоти обильнойТоргует Лондон щепетильныйИ по Балтическим волнамЗа лес и сало возит нам,Всё, что в Париже вкус голодный,Полезный промысел избрав,Изобретает для забав,Для роскоши, для неги модной, —Всё украшало кабинетФилософа в осьмнадцать лет.

XXIV

Янтарь на трубках Цареграда,Фарфор и бронза на столе,И, чувств изнеженных отрада,Духи в граненом хрустале;Гребенки, пилочки стальные,Прямые ножницы, кривые,И щетки тридцати родовИ для ногтей, и для зубов.Руссо (замечу мимоходом)Не мог понять, как важный ГримСмел чистить ногти перед ним,Красноречивым сумасбродом.[12]Защитник вольности и правВ сем случае совсем неправ.

XXV

Быть можно дельным человекомИ думать о красе ногтей:К чему бесплодно спорить с веком?Обычай деспот меж людей.Второй Чадаев, мой Евгений,Боясь ревнивых осуждений,В своей одежде был педантИ то, что мы назвали франт.Он три часа по крайней мереПред зеркалами проводилИ из уборной выходилПодобный ветреной Венере,Когда, надев мужской наряд,Богиня едет в маскарад.

XXVI

В последнем вкусе туалетомЗаняв ваш любопытный взгляд,Я мог бы пред ученым светомЗдесь описать его наряд;Конечно б, это было смело,Описывать мое же дело:Но панталоны, фрак, жилет,Всех этих слов на русском нет;А вижу я, винюсь пред вами,Что уж и так мой бедный слогПестреть гораздо б меньше могИноплеменными словами,Хоть и заглядывал я встарьВ Академический Словарь.

XXVII

У нас теперь не то в предмете:Мы лучше поспешим на бал,Куда стремглав в ямской каретеУж мой Онегин поскакал.Перед померкшими домамиВдоль сонной улицы рядамиДвойные фонари каретВеселый изливают светИ радуги на снег наводят;Усеян плошками кругом,Блестит великолепный дом;По цельным окнам тени ходят,Мелькают профили головИ дам и модных чудаков.

XXVIII

Вот наш герой подъехал к сеням;Швейцара мимо он стрелойВзлетел по мраморным ступеням,Расправил волоса рукой,Вошел. Полна народу зала;Музыка уж греметь устала;Толпа мазуркой занята;Кругом и шум и теснота;Бренчат кавалергарда шпоры;Летают ножки милых дам;По их пленительным следамЛетают пламенные взоры,И ревом скрыпок заглушенРевнивый шепот модных жен.

XXIX

Во дни веселий и желанийЯ был от балов без ума:Верней нет места для признанийИ для вручения письма.О вы, почтенные супруги!Вам предложу свои услуги;Прошу мою заметить речь:Я вас хочу предостеречь.Вы также, маменьки, построжеЗа дочерьми смотрите вслед:Держите прямо свой лорнет!Не то… не то, избави Боже!Я это потому пишу,Что уж давно я не грешу.

XXX

Увы, на разные забавыЯ много жизни погубил!Но если б не страдали нравы,Я балы б до сих пор любил.Люблю я бешеную младость,И тесноту, и блеск, и радость,И дам обдуманный наряд;Люблю их ножки; только врядНайдете вы в России целойТри пары стройных женских ног.Ах! долго я забыть не могДве ножки… Грустный, охладелый,Я всё их помню, и во снеОни тревожат сердце мне.

XXXI

Когда ж и где, в какой пустыне,Безумец, их забудешь ты?Ах, ножки, ножки! где вы ныне?Где мнете вешние цветы?Взлелеяны в восточной неге,На северном, печальном снегеВы не оставили следов:Любили мягких вы ковровРоскошное прикосновенье.Давно ль для вас я забывалИ жажду славы и похвал,И край отцов, и заточенье?Исчезло счастье юных лет,Как на лугах ваш легкий след.

XXXII

Дианы грудь, ланиты[13] ФлорыПрелестны, милые друзья!Однако ножка ТерпсихорыПрелестней чем-то для меня.Она, пророчествуя взглядуНеоцененную награду,Влечет условною красойЖеланий своевольный рой.Люблю ее, мой друг Эльвина,Под длинной скатертью столов,Весной на мураве лугов,Зимой на чугуне камина,На зеркальном паркете зал,У моря на граните скал.

XXXIII

Я помню море пред грозою:Как я завидовал волнам,Бегущим бурной чередоюС любовью лечь к ее ногам!Как я желал тогда с волнамиКоснуться милых ног устами!Нет, никогда средь пылких днейКипящей младости моейЯ не желал с таким мученьемЛобзать уста младых Армид,Иль розы пламенных ланит,Иль перси, полные томленьем;Нет, никогда порыв страстейТак не терзал души моей!

XXXIV

Мне памятно другое время!В заветных иногда мечтахДержу я счастливое стремя…И ножку чувствую в руках;Опять кипит воображенье,Опять ее прикосновеньеЗажгло в увядшем сердце кровь,Опять тоска, опять любовь!..Но полно прославлять надменныхБолтливой лирою своей;Они не стоят ни страстей,Ни песен, ими вдохновенных:Слова и взор волшебниц сихОбманчивы… как ножки их.

XXXV

Что ж мой Онегин? ПолусонныйВ постелю с бала едет он:А Петербург неугомонныйУж барабаном пробужден.Встает купец, идет разносчик,На биржу тянется извозчик,С кувшином охтенка спешит,Под ней снег утренний хрустит.Проснулся утра шум приятный.Открыты ставни; трубный дымСтолбом восходит голубым,И хлебник, немец аккуратный,В бумажном колпаке, не разУж отворял свой васисдас.[14]

XXXVI

Но, шумом бала утомленный,И утро в полночь обратя,Спокойно спит в тени блаженнойЗабав и роскоши дитя.Проснется зá полдень, и сноваДо утра жизнь его готова,Однообразна и пестра,И завтра то же, что вчера.Но был ли счастлив мой Евгений,Свободный, в цвете лучших лет,Среди блистательных побед,Среди вседневных наслаждений?Вотще ли был он средь пировНеосторожен и здоров?

XXXVII

Нет: рано чувства в нем остыли;Ему наскучил света шум;Красавицы не долго былиПредмет его привычных дум;Измены утомить успели;Друзья и дружба надоели,Затем, что не всегда же могBeef-steaks и страсбургский пирогШампанской обливать бутылкойИ сыпать острые слова,Когда болела голова;И хоть он был повеса пылкой,Но разлюбил он наконецИ брань, и саблю, и свинец.

XXXVIII

Недуг, которого причинуДавно бы отыскать пора,Подобный английскому сплину,Короче: русская хандраИм овладела понемногу;Он застрелиться, слава Богу,Попробовать не захотел,Но к жизни вовсе охладел.Как Child-Harold, угрюмый, томныйВ гостиных появлялся он;Ни сплетни света, ни бостон,Ни милый взгляд, ни вздох нескромный,Ничто не трогало его,Не замечал он ничего.

XXXIX. XL. XLI

………………………………………………………………………………………………………………

XLII

Причудницы большого света!Всех прежде вас оставил он;И правда то, что в наши летаДовольно скучен высший тон;Хоть, может быть, иная дамаТолкует Сея и Бентама,Но вообще их разговорНесносный, хоть невинный вздор;К тому ж они так непорочны,Так величавы, так умны,Так благочестия полны,Так осмотрительны, так точны,Так неприступны для мужчин,Что вид их уж рождает сплин.[15]

XLIII

И вы, красотки молодые,Которых позднею поройУносят дрожки удалыеПо петербургской мостовой,И вас покинул мой Евгений.Отступник бурных наслаждений,Онегин дома заперся,Зевая, за перо взялся,Хотел писать – но труд упорныйЕму был тошен; ничегоНе вышло из пера его,И не попал он в цех задорныйЛюдей, о коих не сужу,Затем, что к ним принадлежу.

XLIV