Магия и тайна Тибета - Александра Давид-Неэль

У изгнанного владыки была огромная свита – более ста слуг. Занимались они главным образом бесконечными сплетнями и уборкой нового жилища. Но в выходные или в дни приема важных гостей со всех сторон появлялась целая толпа нанятых служителей и домашних слуг, – они выглядывали из каждого окна, торопливо сновали туда-сюда по небольшой площади перед зданием, крича и жестикулируя. Почти все – в грязных, обтрепанных одеждах, так что чужаку легко ошибиться в том, какое положение они занимают при ламе.

В изгнании уже не соблюдали сложного этикета, принятого в Потале, традиционные приемы потеряли свою красочность и величие. Те, кто видел спешно устроенные лагеря, где глава тибетской теократии ожидал восстановления своего трона, плохо представляли себе его двор в Лхасе.

Британские войска, проникшие на запретные территории и занявшие, несмотря на колдовство самых известных магов, столицу далай-ламы, вероятно, заставили его понять, что иностранные варвары все же обладали некоторой силой, во всяком случае с материальной точки зрения. Новации, которые он заметил во время своего путешествия по Индии, наверное, убедили его и в том, что они способны покорять и использовать материальные элементы природы. Но убеждение, что белая раса умственно отсталая, осталось незыблемым, – в этом он только разделял мнение всех азиатов, от Цейлона до северных окраин Монголии.

Западная женщина, знакомая с буддизмом, показалась ему явлением невероятным. Растворись я в воздухе во время беседы с ним, он, вероятно, удивился бы меньше. Реальность моего существования – вот что поразило его больше всего, и, наконец, поверив в нее, он вежливо стал расспрашивать меня о моем учителе, предполагая, что я могла изучать буддизм только с помощью азиата. Нелегко было убедить его, что тибетские тексты наиболее почитаемых книг буддизма[2] переведены на французский язык еще до моего рождения.

– Все равно, – пробормотал он в конце концов, – даже если несколько иностранцев и сумели выучить наш язык и прочитать наши священные тексты, они, несомненно, мало что поняли в них.

Это мой шанс, и я поспешила им воспользоваться.

– Потому я и решилась обратиться к вам с просьбой. Просветите меня, ибо я подозревала, что некоторые религиозные учения Тибета неверно поняты, – отвечала я.

Мой ответ понравился далай-ламе, и он с готовностью ответил на мои вопросы, а позднее даже предоставил мне письменные объяснения затронутых в нашей беседе тем.

Принц Сиккима и его свита исчезли; мне оставалось лишь сдержать данное ему обещание, и я стала готовиться к поездке в Гангток. Но перед отъездом мне предстояло увидеть кое-что и здесь.

Накануне вечером я была свидетельницей того, как далай-лама благословлял паломников, – картина совершенно непохожая на то, как делал это папа в Риме. Глава католиков единым жестом благословляет все собравшееся множество людей, тогда как тибетцы требуют и ждут от ламы индивидуального благословения.

Форма ламаистского благословения варьируется в зависимости от ранга благословляемых. На голову наиболее уважаемых людей лама опускает обе руки; иногда – только одну руку, два пальца или даже один; наконец, есть благословение в виде простого касания головы цветной лентой, привязанной к короткой палочке.

Но всегда благословение подразумевает прямой или косвенный контакт между ламой и верующим. Этот контакт, по мнению ламаистов, совершенно необходим, так как благословение человека или вещи – это не просто произнесение над ними святых божественных фраз, но главным образом внедрение в них некой благой силы, исходящей от ламы.

Представление о том, насколько велик авторитет далай-ламы, я получила, увидев, как много людей приезжают в Калимпонг, чтобы он к ним прикоснулся. Прежде чем подойти к нему, нужно выстоять несколько часов в очереди; я заметила, что к процессии присоединяются не только ламаисты, но и многие из непальских и бенгальских сект индуизма.

Несколько человек, пришедших просто взглянуть на него, внезапно поддались религиозному пылу и поспешили присоединиться к молящейся толпе. Наблюдая за этой сценой, я выхватила взглядом мужчину, сидевшего на земле, немного в стороне от всех. Пышные его волосы, обернутые вокруг головы наподобие тюрбана, напоминали прическу индуистских аскетов, но чертами он, в грязной, сильно поношенной ламаистской монастырской одежде, не походил на индийца. Рядом с этим бродягой лежала небольшая сумка, выражение лица циничное, – казалось, он наблюдает за толпой. Я указала на него Давасандупу и спросила, кем может быть этот гималайский Диоген.

– Это, наверное, странствующий налджорпа[3], – ответил он.

Заметив мое любопытство, любезный мой переводчик подошел к тому человеку и вступил с ним в беседу. Затем, с серьезной миной, возвратился ко мне и объяснил:

– Этот лама – странствующий монах из Бутана. Он живет где придется: в пещере, в пустом доме, а то и под деревьями; несколько дней провел в небольшом монастыре неподалеку.

Когда принц и его свита удалились, мысли мои вновь вернулись к бродяге. У меня не было никаких планов на день, и потому я решила: почему бы мне не отправиться в этот гомпа (монастырь) и не поговорить с монахом? Действительно ли он посмеивался над далай-ламой и его приверженцами, как мне показалось? Если да – почему? Ответы могут быть интересными. Я сообщила о своем желании Давасандупу, и он согласился проводить меня.

В лха кханг (комната, где хранятся священные образы) мы нашли налджорпа: сидит на подушке перед низким столом с приготовленной на нем едой. Нам тоже принесли подушки и предложили чаю. Начать беседу с монахом нелегко – рот у него полон риса; на мое вежливое приветствие он лишь что-то промычал. Какую бы придумать фразу, чтобы растопить лед недоверия? Вдруг странник засмеялся и пробормотал несколько слов. Давасандуп, видимо, смутился.

– Что он сказал? – осведомилась я.

– Простите, – ответил переводчик, – эти бродяги иногда довольно грубы. Не знаю, переводить ли.

– Пожалуйста, переведите, – попросила я. – Я здесь, чтобы записывать все, особенно самое любопытное и оригинальное.

– Ну, тогда простите меня; он сказал: «Что эта идиотка здесь делает?»

Такая грубость не очень меня удивила, поскольку некоторые йогины в Индии имели привычку оскорблять любого, кто к ним подходил.

– Скажите ему: я пришла спросить, почему он насмехался над толпой, жаждущей благословения далай– ламы.

– Напыщенные, самодовольные глупцы. Навозные мухи, самодовольно копошащиеся в навозе, – процедил сквозь зубы налджорпа.

Не очень понятно, но так уж эти люди привыкли выражать свои мысли.

– А вы, – задала я еще один вопрос, – совершенно свободны от всех видов самолюбования?

Он громко захохотал.

– Кто хочет выбраться, еще больше завязнет. Я просто купаюсь в этом чувстве, как свинья в грязи. Но я перерабатываю его и превращаю в золотую пыль, в ручей чистой воды. Создавать звезды из собачьего дерьма – тяжелая работа!

Мой друг явно наслаждался собственным красноречием – этакая самодемонстрация, он ощущал себя сверхчеловеком.

– Разве эти паломники не правы, ожидая получить пользу от присутствия и благословения далай-ламы? Это простые люди, не стремящиеся к знанию высшего учения…

Но тут налджорпа перебил меня:

– Благословение будет действенным, если благословляющий обладает силой, которую он способен передать другим.

– Разве Дорогому Спасителю (далай-ламе) требуются солдаты, чтобы драться с китайцами или другими врагами, будь у него такая сила? Разве не вышвырнул бы он тогда любого, кто ему ненавистен, из страны и не окружил Тибет невидимым барьером, которого никто не мог бы пересечь?

– Гуру, рожденный в лотосе[4], имел такую силу, и его благословение до сих пор доходит до тех, кто поклоняется ему, несмотря на то что он живет теперь в далекой земле Ракшасас. Я только скромный его последователь, но все же…

Слова «скромный последователь» показались мне вызывающими – явное самолюбование: это «но все же» сопровождалось весьма многозначительным взглядом.

Переводчик мой тем временем выглядел очень озадаченным: он искренне и глубоко уважал далай-ламу и не желал слышать в его адрес никакой критики. С другой стороны, человек, способный «создавать звезды из собачьего дерьма», внушал ему суеверный ужас.

Собираясь уходить, я протянула Давасандупу несколько рупий для ламы: как я поняла, он на следующее утро уезжал, мне хотелось облегчить ему путешествие. Но подношение не понравилось налджорпе; он отказался принять его – и так уже получил непомерно много провизии и не знает, как унести ее с собой.

Давасандуп подумал, что не обойтись без уговоров; сделал несколько шагов вперед, намереваясь положить деньги на стол перед ламой. Затем я увидела: он напрягся, отшатнулся и ударился спиной о стену, будто его сильно толкнули; вскрикнул и схватился за солнечное сплетение. Налджорпа встал, усмехнулся и вышел из комнаты.