Долгая ночь - Григол Абашидзе

Рамка для картины была невелика. Но и всю Грузию Павлиа воображал такой же прекрасной.

Слава об учености и мудрости Павлиа распространилась по Грузинскому царству. Переписанные им книги ценились в монастырях, нашли дорогу в дома богатых вельмож, а в конце концов проникли и во дворец.

Настоятеля Гелатской академии привлекли однажды примечания и комментарии, которыми снабдил Павлиа переписанную им «Балавариани». Настоятель удивился глубине рассуждений, смелости мыслей и пожелал увидеть книжника. Он приехал в Тбилиси на венчание нового царя и через златокузнеца Мамуку вызвал в столицу Павлиа.

На далеком кольце дороги Ваче не различал уж отдельно Цаго и Павлиа на ослике. Мерещилось черное пятнышко. Но мысли его, как и дорога, делают новый виток, и вот он снова с ними на долгом пути в столицу.

Не только книжное дело привязывало и влекло Ваче к дому безногого мудреца. Цаго была почти ровесницей Ваче. Вместе играли они в камушки, потом вместе собирали цветы, потом вместе заглядывали в книги Павлиа. Между прочим, и любовь к рисованию пробудилась у Ваче тоже в этом доме.

Однажды на дороге показались путники, двигающиеся в сторону Бетании. Деревенские ребятишки, и Ваче в том числе, увязались за незнакомцами. А незнакомцы достигли храма, раскинули во дворе шатры, принялись воздвигать леса. Это были живописцы, приехавшие расписывать новый храм.

Другие деревенские мальчишки, узнав, в чем дело, и удовлетворив таким образом свое любопытство, занялись обычными мальчишескими делами и больше не показывались под сенью храма. Один только Ваче каждый день приходил сюда и подолгу глядел на работу живописцев.

Живописцы тоже приметили любознательного мальчишку, подозвали, расспросили, откуда и как зовут. Потом один живописец и говорит:

– Слушай, мальчик, принеси-ка мне из ручья холодной воды.

Ваче охотно исполнил поручение.

– А теперь, – попросил живописец, – вымой вон эти кисти.

На другой день Ваче растирал уже яркие краски. На третий день старшина живописцев Деметре Икалтоели показал мальчику на кисть – возьми, попробуй.

Ваче взял кисть, окунул ее в краску. Тогда мастер взял руку Ваче и помог ему провести несколько первых линий. Так, без всякого договора, Ваче сделался учеником знаменитого художника. В деревню он бегал только ночевать, а так весь день ни на шаг не отходил от учителя.

Медленно, истово трудился Икалтоели. Под его чудодейственной кистью постепенно возникало лицо великолепной Тамар. Юноша дивился тому, как незаметно оживали линии, которые мгновение назад были еще мертвы, как начинали говорить краски, которые мгновение назад еще молчали.

Ваче чувствовал теперь замысел художника, понимал его мысли и чувства, и вот – удивительнее всего было наблюдать, как эти мысли и чувства на глазах претворялись в краски и линии.

Когда Икалтоели подошел к стене, она была чиста, бела, холодна. Горяча и полна была душа живописца. Прошло два года, и что же? Все, чем была полна душа Икалтоели, волшебным образом переместилось на холодную чистую стену, и стена ожила, согрелась, заговорила.

Царица дышала. Ее тело источало тепло, и это дыхание тепла угадывалось даже сквозь тяжелые царские одежды, в которые художник столь блистательно одел божественную царицу.

Ваче не заметил, как пролетели два года, очнулся он, когда работа пришла к концу.

Странная привычка овладела художником Деметре. Часами он стоял на лесах, и не работая, и не спускаясь на землю. Он стоял перед ликом Тамар и безмолвно созерцал его. Забывал поесть. Никто не осмеливался напомнить ему, что по-прежнему идет время, никто не осмеливался заговорить с ним в эти часы, более того, никто не осмеливался даже войти в храм, и художник, вызвавший к жизни богоподобную Тамар, оставался наедине со своим великим творением.

Ночью же, когда засыпали не только люди, но, казалось, и сама земля, Деметре уходил в горы, садился на плоский уступ скалы и молчал, неотрывно глядя вверх, в бездонное звездное небо.

Однажды ночью Ваче проснулся и услышал шум в храме. В узких проемах окон виднелся свет. Двери храма заперты изнутри. Ваче сделалось жутко, но он пересилил боязнь и заглянул в окно. В храме был один только Деметре. При зажженных свечах живописец разбирал леса перед изображением Тамар.

Ваче подтянулся на руках и залез на окно, чтобы получше видеть. Вот Деметре снял последнюю доску, положил ее в угол, вздохнул и присел на нее. Сидя на доске, он некоторое время смотрел на Тамар, и странная улыбка бродила по его лицу. Потом он зашел с другой стороны и снова долго смотрел в глаза царице. Куда бы ни переходил художник, откуда бы ни кидал взгляд, Тамар глазами следовала за ним, и все время они смотрели в глаза друг другу. Должно быть, художнику лицо Тамар казалось совсем живым, потому что он вдруг упал на колени и бережно коснулся губами ее одежд. Потом резко поднялся, погасил свечи и покинул храм.

Утром все это показалось Ваче странным, хотя и красивым сном. Первым делом ему хотелось встретиться с Деметре, чтобы вместе с ним пойти в церковь и посмотреть на Тамар, освобожденную от лесов. Но художника нигде не было. Думали сначала, что он, как и всегда, спозаранку за работой с кистью в руках. Но кисти и краски были упакованы для дороги и лежали в углу.

Не удивлялись исчезновению художника только старые ученики Икалтоели. Они знали обычай этого необыкновенного человека. Закончив работу, он уходил, надолго скрывался, так что искать его было бесполезно.

В охоте, в пирах он должен был отвлечься от того, чем так долго жил. Помимо этого, он не любил выслушивать похвалы своей работе.

Пока он писал, доступ в храм был закрыт для всех. Но как только пронесся слух, что Деметре закончил роспись храма, тотчас появились зрители. Шли знатные вельможи и бедные пастухи, шли церковные и мирские правители, шли приближенные царей и сами цари. Но больше всех набралось живописцев, собратьев Деметре по искусству. Они приехали из Абхазии и Эрети, из Лекети и Трапезунда. Часами стояли перед новым творением, тихо переговаривались между собой, обсуждали, иногда горячились и спорили. Они уходили, покачивая головами от удивления, чтобы потом линию Деметре и чистоту его тона, свет и тень Деметре повторить во дворцах и замках Самцхэ и Джикети, Эрети Лекети и Трапезунда.

Когда Деметре ушел из Бетании, Ваче понял, что ему здесь делать больше нечего. Он уложил кисти и краски – подарок учителя – и вернулся в родную деревню. Однако переходить к повседневным деревенским делам после того, как два года жил только искусством, было не так-то просто. Ваче и совсем не смог бы привыкнуть к этим делам и ушел бы из дому куда глаза глядят, если бы не Цаго и Павлиа.

К тому же Павлиа вскоре нашел для Ваче дело по душе и сердцу. Сначала он попросил его начертить карту Грузии. Ваче начертил превосходную карту. Затем Павлиа решил украсить свою книгу "Описание царства Грузинского" рисунками, изображающими различные достопримечательности страны. Ваче с радостью взялся и за эту работу.

Ваче остепенился раньше Цаго. Она все еще казалась ребенком, играла на дворе с такими же, как она, девочками, бегала в лес по ежевику, пропадала целыми днями и, загорелая, исцарапанная, приходила домой лишь затем, чтобы поесть, в то время как Ваче трудился рядом с Павлиа, украшал его мудрую книгу.

Цаго удивлялась, как это Ваче не тянет на волю: в лес, в ущелье, к реке, собирать ежевику или кизил. Его занятие было непонятно ей, пока однажды через его плечо не взглянула она на разрисованную страницу. То, что она увидела, так поразило ее, что она схватила книгу из-под рук Ваче, прижала ее к себе и выскочила на улицу. Сбежались дети. Цаго листала перед ними страницу за страницей, дети тянулись к ярким красивым картинкам, но Цаго никому не дала дотронуться до книги. Она снова прижала книгу к груди и теперь уж тихо вернулась в дом и положила книгу на место.

С этого дня сверстница стала смотреть на Ваче с особенным уважением, но, что самое главное, и у нее изменился нрав. Она подолгу приглядывалась к работе Ваче, а потом выпросила у матери шелковой материи и принялась вышивать.

Усидчивости и терпения не было у нее. Вдруг она оставляла вышивание и бралась за чонгури, ударяла по струнам, заводила негромкую песню:

Ахалдаба, Ахалдаба,Рублю в бою врагов,Осталась девушка однаУ милых берегов.

Ваче начинал вторить, не поднимая головы и не оставляя работы. Даже Павлиа подпевал:

В зеленом платьице она,Как летняя лоза.Нет, не враги сразят меня,Пронзят ее глаза.

Но и песня надоедала Цаго. Она откладывала чонгури и убегала в поле, туда, где просторно, где гуляет веселый ветерок.

Однажды, откладывая рукоделие, девушка обмолвилась: