Иванькиада - Владимир Войнович

Все смешалось.

Но еще не все померли и не все уехали. Есть и сейчас в нашем доме интересные люди. Потолкавшись в нашем дворе, самого Симонова вы можете встретить.

А вот еще персонаж: бежит по двору тетенька не первой молодости, курит длинную папиросу, бравирует произнесением нецензурных словечек и несет в авоське… – ни за что не догадаетесь… произнести страшно… дух захватывает… «Архипелаг ГУЛаг». И всем наперебой предлагает, совсем не скрываясь, прочесть. Батюшки, что же это в нашем дворе творится, если таскают открыто подрывную литературу? Да где ж наш свисток? Не пора ли свистнуть кому надо? Не спешите, тетенька и сама вас сведет куда надо при случае, ибо именно там она книжечку и взяла. И вам она предлагает ее не за так, а за то, что вы, ознакомившись с отдельными абзацами насчет генерала Власова, напишете в газету отклик, разумеется, не положительный.

Допустим, вы отказываетесь. «Знаете, я с удовольствием бы, но вот как раз именно сейчас еду в Новосибирск…» – и начинаете рыться в карманах как бы в поисках билетов, которых вы не покупали. Ну, нет так нет, наша тетенька не обижается и бежит за другим товарищем, возможно, у того поезд еще не подошел. А вот и за ней бежит человек, дайте ему почитать или хотя бы подписать отклик без чтения… он давно не печатался, ему хотя бы фамилию свою где-нибудь тиснуть, ан нет, не дорос еще, тут нужны писатели авторитетные, с именами.

Но если уж очень хочется публично выступить и заявить «вот он я», для этого нужно только дождаться очередного собрания пайщиков. Там почти полная демократия. Хочешь высказаться, тяни повыше руку, заметят – дадут слово, не то что в Союзе писателей.

Собрания эти проходят, как правило, бурно. Кипят неутоленные общественные страсти, скрещиваются копья, возникают и распадаются враждующие между собой группировки.

На одном из таких собраний, а именно 27 января 1973 года, я впервые услышал фамилию человека, которому впоследствии суждено было стать героем этих записок. Собрание это запомнилось мне прежде всего потому, что на нем решалось, кому будет принадлежать освободившаяся двухкомнатная квартира. Претендентов было двое – автор этих строк и некий Павел Липатов, сын жены писателя Воробьева. Выступали болельщики с обеих сторон. Один из выступавших в мою пользу призвал собравшихся учесть ошибки прошлого и заботиться о писателях, пока они живы. Поскольку выступавший был человеком эмоциональным, он неожиданно для всех, а может быть, даже для самого себя, сравнил происходящее с событием гораздо более крупного масштаба.

– Я помню, – сказал он, – казнь Пастернака…

Наверное, казнь Пастернака здесь была ни при чем. Собрание в основном было на моей стороне и потом, когда дошло до голосования, предоставило квартиру мне подавляющим большинством голосов. Я от квартиры отказался в пользу Липатова, который был первым по очереди, но попросил собрание подтвердить мое право на следующую двухкомнатную квартиру. Собрание мою просьбу поддержало единогласно, что и было записано в протоколе.

Я не упоминал бы этого небольшого события, если бы оно не имело значения для дальнейшего развития нашего сюжета.

А теперь вернемся к выступлению моего болельщика. Итак, он сказал:

– Я помню казнь Пастернака…

Договорить фразу до конца ему не дали. В заднем ряду поднялся хорошо упитанный человек средних лет в белой водолазке со скучным лицом, которое трудно запомнить. Редкие волосы были зачесаны с боку на бок и аккуратно распределены по темени, которого все-таки полностью не прикрывали.

– Я, как коммунист, – сказал он, ни на кого не глядя, – протестую против этих слов «казнь Пастернака».

Сказав это, человек сел на свое место и равнодушно отвернулся к окну. Похоже было, что его заявление сделано им было без всякого энтузиазма и не в порыве действительного негодования, а чтобы никто не мог упрекнуть его, что он был, слышал такие слова и смолчал.

Присутствовавшие на собрании удивленно повернули головы к этому человеку, произошла небольшая заминка, а дальше все продолжалось своим чередом.

После собрания я кого-то спросил, кто был тот бдительный коммунист. Мне сказали: какой-то не то ИвАнько, не то ИванькО, член правления нашего кооператива. Этим ответом я был вполне удовлетворен и о человеке из заднего ряда тут же забыл.

Я не знал, что, не пройдет и месяца, как судьба столкнет меня с этим человеком, и на протяжении долгого времени он будет занимать все мои мысли и разжигать мое любопытство.

Арон Купершток отбывает на историческую родину

Ура! Ура! Писатель Андрей Кленов, он же Арон Купершток, получил разрешение на выезд в Израиль. Он оставляет двухкомнатную квартиру. Говорят, это отличная квартира. Комнаты по семнадцать квадратных метров, с окнами на две стороны, с двумя балконами… Наше с женой терпение вознаграждается. Пять лет мы жили в однокомнатной квартире, пять лет ждали своей очереди. Наша однокомнатная квартира в доме – единственная. Мы дольше других ждали, мы больше других нуждаемся, мы эту квартиру получим. Наше право на нее бесспорно и подтверждено последним собранием. Теперь у меня будет своя комната, где в благодатной тишине я смогу творить свои бессмертные или какие получатся сочинения. Вы представляете, отдельная комната! Сколько живу, никогда не знал такой роскоши. Вот явился бы какой-нибудь добрый волшебник и спросил бы единственное желание, я сказал бы: хочу отдельную комнату.

Идя по двору, встретил одного мудреца (фамилию его опушу). Он говорит:

– Вам надо быть бдительным, чтобы не упустить квартиру Кленова.

– Зачем же мне быть бдительным, – спрашиваю, – если, кроме меня, на эту квартиру нет реальных претендентов?

– Вы так думаете? – усмехается он. – Я квартиру Кленова знаю. Это очень хорошая квартира. Хотите точный прогноз?

– Ну?

– Вы эту квартиру получите, но с очень большим трудом.

– Вы знаете какие-то факты?

– Я знаю один факт: это очень хорошая квартира, и не может того быть, чтобы кто-то на нее не позарился.

Иду дальше. Кивая головой, бежит навстречу переводчик Яков Козловский. У него, как всегда, вид собаки, которая спешит что-то разнюхать, но при этом опасается, как бы кто из прохожих не огрел палкой. Говорит в обычной своей манере, приседая, оглядываясь и шепотом:

– Старик, не надейся напрасно, эту квартиру ты не получишь.

– Почему?

Он опять оглядывается (никто не следит?).

– Старик, я тебе сказал все, что мог.

И, оставив меня в недоумении, бежит дальше.

Поневоле начинаю волноваться. Вокруг освобождающейся квартиры что-то происходит, плетутся какие-то интриги. На каждом шагу встречаю доброжелателей, которые предупреждают: