Капелька - Валентина Дорошенко

Солнце пекло так сильно, словно это была не середина сентября, а самый разгар лета. Разомлевшая трава источала нежный дурманящий аромат. Василий полной грудью вдохнул знакомый с детства запах разнотравья, такой неповторимо родной, их, зареченский, и сердце его сладко заныло. Он лег в пахучую зелень, подложил под голову рюкзак и стал смотреть в небо. Кучи мошкары вились в прозрачном воздухе. Слабый ветерок волнами гнал траву. Все вокруг шевелилось и звенело. И этот звон все нарастающим протяжным звуком отдавался в его груди. Словно кто-то шарманку раскручивал…

Он встал и пошел вниз по тропинке. Вскоре дорога пошла круто под уклон, и он вышел к речке. За эти годы она еще сильнее усохла, еще дальше отошла от ивняковых зарослей. Да и от зарослей-то одно название осталось.

Вот и мост… Сгнившие доски прогибаются и трещат под его ногами. Замшелые бревенчатые сваи того и гляди рухнут. Василий остановился, перегнулся через шаткие, сохранившиеся лишь с одной стороны перила. Вода у деревянных столбов делала небольшие завихрения и вспенивалась. Здорово рыба здесь когда-то клевала. Водоросли, поднимавшиеся к самой поверхности воды, серебрились маленькими пузырьками воздуха — длинные трепещущие нити, изогнутые по течению.

И вдруг, вынесенная какой-то глубинной струей памяти, перед ним четко встала картина: русская печь в их старом доме, бабушка и он с Нютой. Бабушка склонилась у загнета и сгребает длинной кочергой догорающие поленья. Ее разрумянившееся лицо, освещаемое зыбким голубоватым пламенем, кажется совсем молодым. Василий сидит на лавке вместе с сестренкой Нютой — спиной к теплой печке. На кухонном столе — огромная миска с мочеными яблоками — антоновкой. Сверху, над столом, с потолочной балки свешиваются снизки сушеных боровиков.

Бабушка достает из печки сковороду и насыпает из нее ему и Нюте горячих, только что с жару, семечек.

На дворе непогодь: ветер гнет яблони до земли, швыряет в окно мокрой снежной крупой. Там холодно и уныло. А они с Нютой сидят у натопленной печки, болтают ногами и щелкают жареные семечки. Им хорошо…

Василий прикрыл глаза, втянул в себя теплый осенний воздух и вдруг остро — так, что засосало под ложечкой, — ощутил этот маслянистый, ни с чем не сравнимый запах жареных семечек.

Он выпрямился и быстро зашагал по косогору.

По мере того как он приближался к дому, Василий все явственней ощущал какое-то непонятное беспокойство. И даже не беспокойство — ничего тревожного в этом ощущении не было — просто легкое волнение. Едва уловимое, будто подрагивание водорослей в темной воде. Словно в ожидании чего-то…

Шаг сам собой ускорялся. Последние метры Василий почти бежал. Хоть и понимал, что ждать ему нечего и некого. Толкнул калитку. Она подалась, но не сразу: влажные, набухшие от дождей доски ее плотно прилегали к столбам. От толчка слетело и закружилось несколько листьев сирени. Колыхнулся и сыпанул серебряной порошей поздний жасмин. Старый орешник тоже задрожал. Все заколыхалось, пришло в движение…

Когда-то дом запирался огромным железным ключом с узорчатой головкой. Ключ вешали на длинный ржавый гвоздь тут же, на крылечке. Но позже в этом отпала необходимость, и дверь стояла открытой: заходи любой прохожий. Однако прохожие не заходили, потому как их в этих местах просто-напросто не было.

Вот и сейчас она была открыта настежь. Василий по привычке тщательно обтер ноги на ступеньках, вошел. В сенях его обдало знакомым тепловатым запахом прели. Он постоял, прислушался. В доме стояла глухая, какая-то вязкая тишина. Он переступил с ноги на ногу. Заскрипели, запели половицы — долгий, тягучий звук. Шагнул к двери в комнату, взялся за ручку и вдруг остановился. Ему расхотелось входить, он вспомнил, какой разгром и беспорядок видел тут в последний раз, и возбуждение его спало. Но он пересилил себя и толкнул дверь. То, что предстало его взору, поразило Василия настолько, что он остановился в нерешительности: в доме была идеальная чистота. Василий был готов ко всему, только не к этому.

Мусор исчез. Пол помыт и выскоблен. От порога, по диагонали через всю комнату, чистый половик расстелен. На комоде, как при бабушке, — белая скатерка в мережку. На столе, в вазе, — букет из огненных листьев клена. На окнах — чистые занавески, герань в горшках стоит. Нигде ни пылинки. А в углу — у Василия аж дух захватило — выцветший букетик васильков. Его цвет! Кто же положил их сюда? Кто ждал его в этом доме? Василий подошел, взял хрупкий букетик. Понюхал, повертел в руках. Положил на место. Пошел дальше. В других комнатах тот же идеальный порядок. И нигде ни души. Пришел на кухню — пусто. Но здесь, чувствовалось, кто-то был совсем недавно. На столе чашка с недопитым чаем. На тарелке — печенье, сахар. Заглянул в чайник — заварка еще свежая. Пахнет земляничным цветом (только в их семье знали этот рецепт). Сверху над столом свешиваются снизки белых грибов: так их когда-то бабушка подвешивала — к балке под потолком.

Он подошел к печи — она еще хранила слабое тепло. Печь тщательно побелена, но надписи не замазаны: видно, их старательно обходили. Надписи эти сделаны разными людьми, в разное время. В основном автографы многочисленных обитателей старого дома. «Кораблев, 1957», «Олег-1969»… Были и безымянные авторы: «Здесь ночевал я. 1 апрель XX века». Есть надписи и другого сорта: несколько горячих призывов на манер «Люби, хотя и зла любовь!».

Василий перечитал все эти надписи, несколько потерявшие от времени свою первоначальную яркость, снова прошелся по комнатам. Вернулся в кухню. Из нее была дверь в крытый двор. Это было холодное помещение необъятных размеров, с протекающей крышей, с огромными, теперь уже не раскрывающимися воротами, в которые, по словам бабушки, свободно могла заехать повозка, запряженная парой и даже тройкою лошадей.

Вот куда переместился весь хлам: лошадиные седла, мольберт, отвертки, гаечные ключи… А вот, чуть в стороне, и его старый велосипед! Ржавый, искореженный, без руля и почти без спиц.

Начало темнеть. Василий вернулся в дом. Взял с кухонного стола печенье, сжевал. Сел на лавку возле печки. Блаженно вытянул ноги, закрыл глаза. Вот сейчас придут, как всегда, нахлынут воспоминания.

Однако они почему-то не приходили. Какое-то постороннее, неосознанное желание отвлекало его мысли, уводило в сторону. Какое же?

Он встал, прошелся по кухне. Механически положил в рот еще одно печенье. Снова остановился перед печкой, бездумно глядя на потускневшие надписи. И вдруг понял. Ему нужно залезть наверх, взять старую, пахнущую детством овчину и растянуться там. Почувствовать всей спиной, всем телом нежное тепло твердого камня. Да, это именно то желание, которое он подсознательно чувствовал все это время. Которое все это время тревожило его.

Он встал на лавку, отдернул цветастую занавеску (отметил, что она постирана и даже накрахмалена), влез на полати.

Овчина была на месте. Василий медленно, с удовольствием втянул в себя ее особый, кисловатый запах, распрямил спину, смежил набухшие от многих бессонных ночей веки. В наступившей тишине он слышал, как бьется в его висках кровь.

Вдруг послышался какой-то неясный шорох и что-то вроде слабого позвякивания, доносившегося из сеней. Василий приподнялся на локте — снова тихо. Потом опять — слабый шорох. Он спрыгнул с полатей и пошел на шум. Толкнул дверь, вышел в сени. Сделал в темноте несколько шагов, за что-то зацепился, не удержал равновесия и грохнулся на пол.

Он чертыхнулся, потирая ушибленное колено. «Велосипед! — определил он. — Как он сюда попал?» Василий был уверен, что, когда он входил в дом, никакого велосипеда здесь не было.

В это время послышался скрип ступенек на крылечке, и в светлом дверном проеме появилась девичья фигура.

Девушка подняла руку, пошарила у косяка двери — щелкнул выключатель. Василий зажмурился от неожиданно яркого света.

— Медицинская помощь не понадобится?

Он подумал, как все это, должно быть, смешно выглядит: девушка, которую, казалось, нисколько не смутила эта неожиданная встреча, и распростертый у ног растерянный мужчина в обнимку с велосипедом. Он поспешно встал, поставил велосипед к стенке, повернулся к девушке и онемел: он увидел над правой бровью девушки небольшой шрам. От этого бровь казалась чуть приподнятой, словно на лице ее застыл вопрос. Немой вопрос, на который никак не находилось ответа. Перед ним стояла Капелька!

— Вот уж не ждал… Откуда ты. Нюта?

— А мне удобно здесь жить: работаю-то рядом — на стройке под Глуховом.

«Ничего себе „рядом“», — подумал Василий. Глухово было в десяти — двенадцати верстах от Заречного.

— И ты каждый день накручиваешь больше двадцати километров туда и обратно? — неожиданно спросил Василий. — Неужели ваша стройка не может выделить жилье поближе?

— Может, — ответила девушка. — Но я не прошу, у меня же есть дом. Василию послышался укор в ее словах, и, вероятно, справедливый: он-то в свое детство загородные прогулки совершает.