Когда идет дождь - Таня Иванова

– Вот я и говорю, мямля, – заключила Машка, накинула пальто и вышла из офиса.

Каждый день за ней приезжал ее сожитель. Виктория знала, что Машку он бьет, но никогда не говорила с ней об этом, боясь обидеть.

Наступила осень. Солнце упало с неба и рассыпалось по земле в виде желтых листьев, будто преклоняясь перед всем живым и давая себе отдохнуть. Тяжело быть всегда выше всех. Стараясь понять и прозреть, оно падает так низко, что каждый может наступить на него, сплюнуть или растоптать. Оно не ропщет. А люди, насытившись своим превосходством, сгребают униженные, раздавленные и помятые листья и сжигают их, отпуская на волю, позволяя зимой вернуться солнцу уже более ярким и мудрым.

Виктория шла по краю тротуара, поднимая носом сапога жертвенное подношение. Они шелестят, убаюкивая, успокаивая. Она знает, что сегодняшнее осеннее унижение их вернется к ней в виде болезненных ожогов после пляжного отдыха уже следующим летом.

– Какая красавица! – услышала она рядом с собой мужской голос с акцентом. – Куда же ты, красавица? – крикнул он вслед, когда она, прибавив шагу, вышла на середину тротуара, выпрямила спину и надела любимую маску неприступной девы. Ее карающие сапожки обходили упорно лужи, хотя хотелось ступать по ним, как в детстве: в самую середину, до мокрых носков и восклицаний мамы: «Заболеешь же, выйди из лужи!». Мама и сейчас ее учит, наставляет, только все зря. «Не гуляй допоздна, – говорит мама». И теперь она выходит гулять в ночь, когда почти нет людей, тихо и можно почувствовать себя властелином земли.

– Здравствуйте, – сказала она старушкам, сидящим возле парадной.

– Здравствуйте, – ответили они в один голос, воспользовавшись моментом, когда Виктория искала ключи в сумке, и осмотрели с головы до ног, как это обычно делают старушки.

Эти взгляды были больше жалостливые, чем осуждающие: за два года ни одного молодого человека рядом, одежда старушечья, на голове непонятно что. Она была своей для них, пусть без седины, морщин и старческого склероза. Но главное, что ее выдавало – это был взгляд: без искры, без огня, потухший не как вулкан, который может еще когда-нибудь проснуться, а как костер, который попал под дождь. Его могут зажечь, но это будет уже другой костер, не ее.

Виктория поднялась к себе на этаж. Проходя мимо соседской двери, заметила ключи в замке. Решила, что не будет говорить: воспользоваться некому, а соседям может быть стыдно за это. Открыв свою квартиру и зайдя внутрь, поняла: «Не говорить нельзя». Виктория снова вышла и позвонила в соседскую дверь. Вышла женщина, которую она никогда не видела.

– Вы забыли ключи, – тихо произнесла, не поздоровавшись и не представившись, Виктория.

Соседка опешила и молча стояла, будто чего-то ожидая. Виктория вынула ключи и подала соседке. Та теперь поняла, поблагодарила ее и закрыла дверь.

Вики вернулась к себе. В квартире она жила не одна, соседнюю комнату снимала молодая девушка Катя, постоянно пропадающая на работе. У нее в жизни была карьера, молодой человек, купленная в строящемся доме квартира. Улыбчивая, ухоженная, разговорчивая, она сияла и была любимым объектом для обсуждения старушек. Вот ее-то они ненавидели: шикали, когда она проходила мимо, презрительно смотрели, а потом обсуждали. Вчера был на Хаммере, сегодня уже на Пежо. Кто будет завтра?

Катя редко говорила с Викторией: просто не было времени, да и нечего с нее было взять. Они просто здоровались иногда, когда встречались в прихожей. Но не прощались. Это будет, когда одна из них решит поменять квартиру.

Виктория прошла к себе в комнату и закрылась. Старые обои, потрескавшаяся штукатурка, серые батареи и советская неломающаяся мебель – это ее окружение. Здесь нет розовых зайчиков, вязаных салфеточек, шелковых простыней и трюмо с большим количеством косметики. На стенах нет ни фотографий, ни картин.

– Да у тебя, как в склепе, – сказала Машка, когда впервые пришла в гости к Виктории. – Понятно почему у тебя жизнь не складывается.

– Почему? – тихо спросила Вики, не ожидая услышать ничего хорошего.

– Почему?.. – Машка хмыкнула. – В такой квартире даже мыши заводиться не будут, даже тараканы испугаются. Здесь же… Здесь же… Смертью пахнет.

– Что? – Виктория ожидала какую-нибудь гадость, но не такое. – Ты что говоришь?

– Ой, извини… Забыла, что ты у нас впечатлительная. Здесь пахнет отсутствием жизни, – улыбнулась Машка. – Так лучше?

– Не очень.

– Да, не злись ты. Прими, как факт: этой квартире нужен ремонт. Также как и всей твоей жизни.

Вики, конечно, думала об этом. Ей очень хотелось иметь чистую комнату, удобную кровать, нескрипучие дверки шкафа. Но… Работа приносила не такие большие деньги, а хозяин квартиры был против ремонта за его счет. Машка говорила, что это отговорки. Со временем Виктория поняла, что действительно так. Сделав ремонт в квартире, нужно будет ему соответствовать: привести в порядок голову, выкинуть почти всю одежду, потому что на фоне новых обоев она будет выглядеть еще более старой и поношенной. А ее мрачные мысли разбегутся по углам, стараясь зарыться в комочках пыли, которую Вики уже не сможет у себя держать: должно быть чисто.

Нет. Это не ее жизнь. Вики привыкла к тому, что ночью страшно также, как днем. Что ей всегда не везет, что она идет не по дороги жизни, а вдоль нее, наблюдая, двигаясь, но не ощущая ничего. В ее жизни нет света даже в полдень в самый солнечный день. Зачем менять желтые обои на белые, если в голове темно.

– Тебе меньше думать надо и больше с мужиками спать, – сказала однажды Машка.

Вики пробовала так жить, но стало только хуже: каждый день тошнит от того, что все больше появляется «надо»: надо готовить ему завтрак, чмокнуть в щечку на прощанье перед работой, убрать постель, вытереть пыль, купить продукты, приготовить ужин, встретить его, улыбаться, согласиться на секс, хотя совсем этого не хочется. Еще надо кричать, чтобы он был рад, скрывать слезы, чтобы не обидеть. Какая уж тут еда? За два месяца жизни с ним она похудела на десять килограммов. Это с ее-то миниатюрными параметрами. А как иначе? Люди в концлагерях тоже худели, чем же она лучше? Ничем.

Вики села возле окна и привычно начала рассматривать людей. Входят… Выходят… Входят… Выходят… Она засмеялась: так и он делал. Сначала по несколько раз на дню, потом раз в день, потом реже и реже. Вики радовалась этому: на один пункт в списке «надо» стало меньше. Только он изменился: стал грубить, хамить, однажды ударил. А на следующее утро, привычно чмокнув его в щеку и проводив на работу, она собрала свои вещи и ушла. Он ее не искал, даже не звонил. Вики было обидно, но больше радостно: теперь не надо кого-то обнимать, притворяясь и делая вид, что приятно. Лучше одной. Она отъедалась, накидываясь на еду, как блокадник в сорок третьем. Появился вкус жизни: привычно горький, приятный. Ванильная сладость осталась с ним, приторная, обжигающая ноздри при вдохе и раздражающая своей наивностью. В жизни так не бывает.

С ее этажа можно разглядеть лица людей: в основном мрачные, с опущенными вниз уголками рта, злыми или уставшими глазами, опустившимися из-за отсутствия работы щеками. Их жизнь тоже идет рядом, не проходя мимо, а будто скалясь: «Вот я какая могу быть, но ты живешь иначе. Ты сам так решил. Вот и терпи теперь. А я рядом, но ты до меня не достанешь. Рядом, но не вместе».

За окном девочка, идущая с мамой, держа ее за руку, улыбаясь, неожиданно упала. И прямо в лужу. Мать подняла ее за руку, не заботясь о том, что той больно, ударила по щеке и стала что-то кричать. Окно и высота этажа не позволяли Вики слышать, но она чувствовала, как злоба матери и обида девочки проникают сквозь стекло и леденят воздух в комнате. Вики покрывается мурашками. Чувство беспомощности уже в ней: хочется плакать.

Она отпрянула от окна: с детства не переносит насилия. Родители ее никогда не били, но она плохо относится к сценам физического насилия. И не важно: ребенок это или взрослый. В такие моменты она отворачивается, хотя хочется вступиться за обиженного. Ее душит злоба, но не на обидчика, а на себя: за низость, за нежелание вступиться и за то, что снова выбрала путь молчания, а не борьбы.

– Я слабая, – говорит Вики, подходя к зеркалу и смотря в него. – Почему ты слабая? – спрашивает она у отражения. – Потому что ты – это ты. Терпи себя такой, какая ты есть, – отвечает она сама себе и смотрит еще пару минут, пытаясь в зеркале увидеть кого-то за своей спиной. Но, не дождавшись, отворачивается и снова подходит к окну.

Сцена насилия матери над ребенком осталась уже в прошлом. Обида и злоба рассеялись по квартирам и залегли по углам в ожидании подходящего момента. Люди продолжали сновать туда-сюда, даже не догадываясь о том, что проходя мимо, шаркая ногами, они поднимают все то, что обронили другие: ненависть, раскаяние и обиду. Редко здесь проходили счастливые люди, а потому редко можно было встретить счастье, любовь и радость. Все они существуют на планете, но не в этом дворе.