Человек, который был похож на Рисаля - Хосе Вилья

Потом, когда он победил разочарование, он коснулся рукою своей груди и тихонько постучал в нее. «Откройся, — сказал он. — Ты земля, Рисаль — дерево, и это дерево растет в тебе. Его корни сильны, и ты тоже сильна, потому что в тебе корни Рисаля. Ты — земля, черная и грубая, но ты обретаешь красоту, потому что даешь жизнь дереву».

Острая жалость к самому себе пронизала его, но он сказал себе: он не жалеет о том, что он не Рисаль.

Через несколько дней жена ушла от него к другому мужчине. Детей она оставила ему. Сам он узнал об уходе жены одним из последних — когда плачущая дочь прибежала к нему. С рыданиями она рассказала ему, что соседи между собой говорили: ее мать ушла к другому мужчине. Она сказала, что не хочет другого мужчину себе в отцы.

— Ты мой отец, — сказала она.

И он принял случившееся безропотно — ведь он был всегда покорен судьбе. Но заполнить' пустоту было нечем. Он любил жену, а она от него ушла. «Она ушла от меня, но я не могу убежать от нее. Это потому, что у меня нет дыхания — я дышал только ею, и у меня уже нет дыхания, чтобы бежать».

Он узнал имя человека, к которому она ушла. Это был живший по соседству здоровяк с квадратным лицом, волосатыми руками и такой же волосатой грудью. Люди звали его Педронг-Сабонг — Педро Петушатник. Он был водопроводчиком, но зарабатывал больше на петушиных боях. А еще он тайком играл в карты. По воскресеньям он надевал яркую одежду, и женщины заглядывались на него. Ему это нравилось.

В первое время человеку, от которого ушла жена, хотелось встретиться лицом к лицу с Педро Петушатником. Он бы дал тогда волю гневу, нашел бы слова, которые ранили бы другого в самое сердце, пустил бы в ход кулаки. Гнев его — он знал это — будет так силен, что он и не почувствует ответных ударов. «Я буду как крепость и не почувствую ничего. Побив его, я стану великаном. Я превращу его в месиво, в месиво, в месиво». Он повторил три раза: «в месиво, в месиво, в месиво», потому что звук этих слов ласкал ему слух.

Потом он подумал о жене. Она была добра к нему и хорошо вела хозяйство. Она умела готовить и очень заботилась о детях. Его удивило, что она не взяла их с собой, но в конце концов это его радовало. «Я люблю своих детей, — сказал он себе, — думаю, что и они меня любят»

Он до этого и не подозревал, что между его женой и Педро Петушатником что-то есть. Почему она оставила его? Ведь она никогда не жаловалась ему на их жизнь. Он всегда считал ее верной, и сам был верен ей. Она была миловидна и еще молода (ей было сейчас всего лет двадцать пять), и у нее был застенчивый меняющийся голос. Стоило ему услышать танцующие ноты этого голоса, как в нем поднималась гордость за обладание ею. «Она вся моя — ее тело и ее голос принадлежат мне.

Ее руки — две моих возлюбленных. У них нет страха передо мной, и они умеют любить».

Думая о ней, он вдруг поднялся со своего места и стал закрывать — одно за другим все окна в доме. «Она ушла от меня, и теперь я один. Меня шатает ветер, и если окна будут открыты, он унесет меня с собой. Если через окна этого дома ветер унесет меня в бесконечность, значит, я тоже убегу, как бежала моя жена. Ее вина станет и моей виной. Но если я от себя убегу, как я потом найду себя?»

Потом (ибо в комнате стало темно и дети начали плакать) он сам открыл окна, которые перед этим закрыл. Он посмотрел на детей и спросил, почему они плачут. «Ведь вы совсем маленькие, несмышленыши, так с чего же вам плакать?» — молча спрашивал он их.

Мысли о мщении постепенно оставили его. Если он встретит Педро Петушатника, он не даст воли своему гневу, как думал вначале. Он постарается понять. «Она ушла от тебя, потому что ты ей больше не нравишься. Это не твоя вина. Женщине кто-то нравится больше, чем ее муж, и она бросает мужа ради него— разве я этого не понимаю?» Он пожмет руку Педро Петушатнику, и от обиды не останется и следа. «Еще я скажу ему… чтобы он был добр к ней».

Проходили месяцы. Жизнь постепенно возвращалась в свою колею. Дети привыкли к нему — привыкли есть с ним, спать рядом с ним, привыкли к тому, что он их купает. Он стал для них матерью, и, когда он понял это, его охватила радость.

Дети любили его, он знал это и был счастлив. Дочка-школьница причесывала его и учила тем немногим английским словам, которые знала сама. Он рассказывал ей о своей работе, а по воскресеньям они втроем (он, девочка и ее маленький брат) ходили вместе в кино. Перед тем как войти, они покупали вареную кукурузу, а иногда земляные орехи и ели их в зале. Читать он не имел и терялся, когда дочь спрашивала его о том, что написано в субтитрах. Он отвечал ей тогда, что они на испанском или английском языке, а он этих языков не знает. Она ему верила и говорила, что никакой беды в этом нет.

Случилось однажды, что человек, похожий на Рисаля, пошел за сигаретами в китайскую лавку на углу неподалеку от его дома. Дочь пошла с ним. Он взял ее за руку, когда они переходили улицу, и сказал ей, чтобы она шла скорее: вон едет большая синяя машина, а машины, сказал он, переезжают детей, и бедные дети или умирают, или становятся калеками — горбатыми, хромыми, безногими и безрукими.

— Не хочу, чтобы машина тебя переехала, — сказал он ей.

Итак, они торопливо пересекли улицу и вошли в похожую на кубик китайскую лавку. Внутри на стенах красовались прибитые гвоздями жестяные листы с рекламой американского мыла и сигарет. Они были раскрашены яркими красками, они сверкали глянцем, и девочка, не отрываясь, смотрела на них, пока отец покупал себе сигареты.

Отец попросил спички, и теперь все ее внимание принадлежало ему: она хотела увидеть, как он закурит сигарету, которая уже была у него во рту. Он чиркнул спичкой по коробку — вспыхнуло бледное пламя.

Он хотел было поднести огонь к сигарете, но вдруг опустил РУКУ, взглянул на девочку и спросил ее:

— Ты видела? Видела?

Он побледнел, сигарета выпала изо рта. Шатаясь, он вышел из лавки. Он не смог закурить сигарету, потому что увидел прохожего. Лица его он не разглядел, но зато сразу узнал широкие плечи и мерную поступь.

Да, это был Педро Петушатник. Перед человеком, который был похож на Рисаля, вновь встало прошлое. Была жена с застенчивым меняющимся голосом, и она ушла с Педро Петушатником… Он вспомнил свое решение не поддаваться гневу — его хватит на то, чтобы простить. Гнев оставил его, в его душе открылся и ласково бил теперь журчащий фонтан доброты. Надо пойти и окликнуть Педро Петушатника. Надо сказать ему несколько слов: «Будь добрым с моей женой. Она больше не жена мне, раз она ушла к тебе, но она мать моих детей. Люби и не брани ее, Педро Петушатник, — я не бранил ее никогда. И скажи ей, что я понимаю. Скажи: мне жаль, что я был недостаточно хорош для нее…»

Его мысли складывались в это послание, а перед глазами стоял ту- ман. И на ощупь поймав в этом тумане руку дочери, он заспешил вслед за человеком, которому повезло больше, чем ему.

Они бежали за Педро Петушатником, и когда между Педро и ними оставалось лишь несколько метров, человек, который был похож на Рисаля, крикнул:

— Педро!

Педро Петушатник обернулся, увидел их, и его колени задрожали. Он покачнулся, и сердце в его груди забилось чаще обычного. В один миг им овладело чувство вины, и в душе он обругал себя за то, что пошел по этой улице. Но он решил не уступать. Если оскорбленный муж жаждет отмщения… что ж, он увидит сам, что из этого получится. Педро хотел было сбежать, но человек с дочерью был уже совсем рядом.

После мгновенного колебания Педро Петушатник ринулся на человека, который был похож на Рисаля, и начал избивать его. Тот согнулся и упал, беспомощный, на мостовую. Но его горящие глаза, не отрываясь, глядели на Педро. Он молчал — ни стона не сорвалось с его губ, но они дрожали. Он исцарапал лицо о каменистую землю, и теперь оно кровоточило. Кровь шла и из прикушенных губ. Он не мог подняться, и дочь заливалась плачем.

Когда человек, который был похож на Рисаля, смог, наконец, подняться, вокруг уже собралась толпа. К его щеке прилипли мелкие зернышки щебня, а изо рта тонкой струйкой текла кровь.

— Он кинулся на меня сзади, — объяснял тем временем толпе Педро Петушатник, — я повернулся и сшиб его с ног. Что поделаешь, пришлось защищаться. — Он стоял, большой и высокий, и в его голосе слышалась сдерживаемая ярость. — Вы только подумайте — сзади набросился! Разве это не подлость? — И он посмотрел на своего недруга лживыми и бесстыдными во лжи глазами.

Человек, который был похож на Рисаля, не сводил с него взгляда своих бессильных и печальных глаз, а девочка рядом с ним все плакала и плакала. Он видел, что глаза людей вокруг с обжигающей жалостью глядят на его жалкую, съежившуюся фигуру. Он почувствовал, как в нем все восстает, он порывался сказать им: это неправда, нет, он совсем не такой, как о нем говорит Педро Петушатник. «Я не подлец. Я бежал за ним, чтобы сказать, что я простил. Я хотел попросить, чтобы он был добр к ней!..» Но сила этого чувства душила его и душила слова в нем.