Ночной дозор - Ирина Дедюхова

Вениамина до глубины души возмутило разрушение любовно обустроенной им полочки для провизии и варварское уничтожение банок с ассорти. Но главное расстройство вызвало циничное опустошение кем-то четырех бутылок водки, любовно выставленных им с утра для охлаждения. Это он помнил точно.

Воробьеву последние результаты подсчета потерь тоже возмутили до крайности. Она сказала, что это дело так оставлять нельзя, что тогда у них вообще черти что на Зеленке начнется. И, поскольку, она была травмирована гораздо меньше Вениамина, сыгравшего при ее падении роль своеобразной демпферной прокладки, то соображала гораздо лучше товарища. Она-то и догадалась, что именно злоумышленники их в погреб скинули! Прикидывали и эдак, и так — больше некому!

Тут уж, как говорится, не до народных дружин и суда присяжных заседателей. Тут надо было делать выбор каждому за себя. Либо ты встаешь и преграждаешь путь насилию и пороку, либо сам превращаешься в точно такого же порочного насильника. Третьего не дано.

Ради самого себя Вениамин, быть может, и не стал бы связываться с такими подонками, все-таки не знаешь, что там можно еще на загривок наскрести, но за Воробьеву ему стало страшно обидно. Только на минуту представив, как ее, хрупкую и беззащитную, швыряют в темный погреб, освещенный лишь тусклым светом из окошечка в филенчатой двери, он почувствовал в себе горячее желание передушить этих гнид голыми руками.

Они вышли из погреба, преисполненные решимостью до конца бороться за торжество справедливости. В заросших ивняком ложбинках речушки Подборенки клубился белесый туман. И алой, горячей кровью за перелеском разгорался закат — предвестник грядущего жаркого дня… Но не о срочной поливке огурцов и подвязке помидоров подумали наши герои. Одна общая мысль синхронно возникла в их гудевших саднящей болью головах при созерцании полоски горизонта, окрашенной кровью: «Вампиры!»

Вениамин посмотрел выразительно на Воробьеву заплывшими сливами глаз и многозначительно произнес: «Что-то давно Потылиха днем не выходит!»

— Давно! — эхом отозвалась Воробьева.

Не сговариваясь, они направились к пристройке гаража. Именно там у Вениамина находились дюймовые заточенные гвозди, удобные легкие топорики и, отдававшие небесной голубизной по самому лезвию, будто сами просившиеся в руку пилки-ножовки. Проверив снаряжение напарницы, поправив на ней завалявшуюся с армейских времен широкую кожаную портупею, Вениамин достал с антресолей два мотоциклетных шлема.

— Жаркая будет ночка, — сказал он, протягивая оранжевый шлем Воробьевой.

— Знаю! — твердо ответила она, прихватив с верстака большие дерматиновые краги.

Они вышли из пристройки в сумерках. Солнце село, но тьма еще не успела сгуститься вокруг Зеленки плотным кольцом. Лишь красневшая слабым отсветом полоска горизонта на минуту заставила сосущей тоской сжаться их сердца, дрогнувшие в такт, будто усомнившись, что новое утро наступит для них в свой срок…

Потылиха долго не отпирала.

— Ну, чего надо-то? Чего? Чего это, на ночь глядя, приперлись? — орала она из-за запертой двери, дрожавшей под натиском мощных ударов Вениамина. — Какой еще «дозор»? Идите в жопу со своими «дозорами»! Прекратите немедленно! Сейчас сама открою! Таскаются тут разные сволочи… А-а!

Спертый сизый воздух ударил в ноздри из-за сорванных с петель дверей. Какой-то кисловатый привкус примешивался к нему дымком, струйкой стелившимся по полу из-за цветастой китайской ширмы в углу горницы.

— Что же вы делаете, архаровцы? Венька, я же тебя с малолетства помню! Каким же ты гадом стал! — причитала над треснувшей пополам дверью Потылиха.

— Неважно, кем я нынче стал, — скромно сказал Вениамин. — Важно, кем ты нынче стала, бабуся-ягуся!

— А кем это я, к примеру, стала? — заносчиво заорала Потылиха, неосторожно разинув рот шире обычного. Нина и Вениамин даже отшатнулись, увидев, как сверкнули в тусклом свете трехрожковой люстры острые клыки и косозаточенные примоляры. Последние сомнения исчезли.

Нина взглянула на Вениамина, который слегка кивнул ей, надвинув шлем на глаза, и она, повинуясь сигналу напарника, тут же, почти незаметно переместилась за сгорбленную спину старухи. Обернувшись к оравшей Потылихе, Вениамин, с грустью вспомнил о прежней молодой и красивой тете Шуре Потылихиной… Вот тогда бы и следовало ей вампиркой становиться! Но тогда ей было некогда, она тогда планы перевыполняла на сталелитейном производстве, горячий стаж вырабатывала. С почти не скрываемым сочувствием он сказал: «Судить тебя сейчас будем, баба Шура! Душу будем твою спасать! Вначале будет тебе больно, а потом сразу станет легко!»

— А кто вы такие, чтобы меня судить-то? А может мне еще жить хочется, тогда как? — уперлась на своем Потылиха. — Вы хоть понимаете, что мне на эту пенсию все равно не пожрать по-человечески? Судить меня сейчас будут всякие сопляки. Мне забор ремонтировать надо? Надо! Взносы на ремонт столбов электрических платить надо? Надо! А я ведь в прежние времена на сталелитейном производстве по-человечески жрать привыкла! Сразу отвыкнуть трудно!

— Так что же теперь, не по-человечески надо жрать привыкать? — не выдержала Нина. Подав голос, она, безусловно, совершила грубейшую ошибку, поломав все их планы. Старуха тут же обернулась к ней и, конечно, сразу увидела заточенные гвозди, в боевой готовности уже торчавшие из-за портупеи.

— Вот и я говорю, что сразу не привыкнуть, — задумчиво сказала старуха. — Гвоздики у вас замечательные! Раньше я могла сколько угодно гвоздиков с арматурного цеха вынести, а нынче…

Надвигаясь на Нину, жадно протягивая мозолистые коричневые лапы к сверкавшим гвоздикам, старуха с глумливым смешком произнесла: «Давайте-ка, касатики, раз уж пришли, пейте свое и отваливайте. По первости я, так и быть, дам вам водицы вдоволь напиться, а уж назавтра приходите со своими…

— С кем это нам приходить? — надвинувшись на Потылиху, угрожающе зашипел Вениамин.

— А кого встретите, с теми и приходите! — с типичным вампирским равнодушием откликнулась Потылиха. — Главное, тару свою захватывайте, со своими банками заходите. Заколебалась я банки мыть и свое же кровное по ним разливать. Лучше бы в ваши сразу нацедила. Пока сахар из продмага дотащишь, пока смородинку переберешь до свету… А ведь наше дело — тихое, оно дневного света не любит. Вот всю-то ночь и валандаешься, чтобы днем кто не учуял да в ментовку не донес, ети их, иродов. Клиентов ведь тоже по ночам поджидаешь… Жрать-то я раньше привыкла по-человечески… А на счет души скажу вам так: всем насрать было на мою душу, вот и мне стало на все насрать, ребятки. В принципе, ведь это даже полезно для организма, гемоглобин повышает. Мне фельдшер наша, Валентина Викторовна, объясняла.

— Она тоже… это…пьет? — растерянно спросила Нина.

— Ась? Пьет, конечно, все нонче пьют! Все ведь, главное, природное, само по себе родится, само растет, а гемоглобин повышает — так отчего бы не выпить, правда? — жизнерадостно сказала Потылиха, доставая из-за ширмы граненый стакан, наполненный густой, темной жидкостью, кровавым рубином переливавшуюся сквозь когтистую лапу старухи…

Вениамин стоял, опустив голову. Впервые до него начало доходить, что откровенное зло может быть и таким — простодушным. «Само растет, гемоглобин повышает…» Поглядев на Нину, смущенно отвернувшуюся от предложенного старухой напитка, он понял, что и она не сможет вонзить в эту старуху заточенный штырь лишь за то, что та не смогла на свою пенсию жрать по-человечески. Чтобы затоптать в себе ростки неизвестно откуда пробивавшейся жалости, он махнул Нине рукой и, перешагнув через поваленную дверь, вышел от растерянной старухи на ночную улицу.

Вокруг них буйно кипела ночная жизнь. Кто-то радостно ржал возле палатки Шакирыча, перекликались на огородах соседки, деловито сновали вокруг старики. Почему они раньше не замечали всего этого? Почему? Так правильно! Они же днем работали! В полседьмого надо было к автобусу поспеть, потом с работы притащишься — пожрать надо приготовить, огурцы полить, морковку прополоть… Мало ли делов-то? А как свалишься с копыт долой, тут уж не до ночных дозоров, если честно. Зимой они еще иногда в городе после работы встречались, по магазинам вместе гуляли, музыку там слушали и чебуреки покупали. Да тоже некогда им было что-то такое за соседями зимой-то примечать… Вот так, из-за всеобщего равнодушия и неосмотрительности нарушился нормальный уклад жизни. Все полетело вверх тормашками. И им осталось лишь мысленно вычеркивать знакомых не один год, почти родных людей — из списков живых…

От тревожных мыслей отвлек их странный звук — прямо с неба на них планировал Еремей Фомич Подтелятников, бывший электромонтер закрытого теперь клуба ветеранов «Сталелитейщик». Удачно приземлившись на две точки, он, лучезарно улыбаясь необыкновенно белыми, острыми, как бритва зубами, сказал: «Здравствуйте, молодежь? Гуляете? Это можно! Напужалися? Гы-гы… Я — призрак, летящий на крыльях ночи! Но мне, по правде сказать, не до вас нынче… Никому не говорите, что меня здесь видели! Хау дуюду!»