Наркомэр - Николай Старинщиков

– Пришел в себя. Освободи натяжение, – услышал Кожемякин и облегченно вздохнул, когда руки пошли книзу.

– Как ты, Михалыч? – насмешливо спросил тот же голос.

Кожемякин промолчал.

– Поговорим? – И, не дожидаясь ответа: – Тогда с приездом тебя.

Полковник чуть качнул головой. Конь едва ли стал бы интересовать непрошеных гостей. Им нужно что-то другое. Возможно, их интересует то, чего у него нет и в помине. Точно, у него нет. Надо бы только помнить: чем быстрее развяжешь язык, тем короче окажется жизнь. Несомненно, никому он не нужен потом как свидетель.

– С приездом, говорю! – повторил мужик. – И с новым местом жительства…

В углу угодливо хохотнули.

Кожемякин молчал, постепенно распрямляясь. Боль, не торопясь, уходила из плеч.

– Дыба – вещь надежная… – тараторил мужик. – Главное, ничего не надо придумывать… Кусок веревки – и наслаждайся…

Кожемякин понял, что находится как раз под тем местом, где в потолочной матице торчало старинное кованое кольцо. На такие кольца в старину навешивались детские колыбели – «зыбки», чтобы можно было качать детей. Теперь приспособили кольцо для других нужд…

– Вы ж ему весь скворечник разбили, – продолжал упражняться все тот же голос. – Наложите повязку, пока не истек.

Ботинки переступили с места на место. В стороне хрустнула «липучка».

– Чепчик ему, что ли, накладывать? – спросил другой голос.

– Что хочешь, то и делай. Но так, чтобы не чавкало под ногами. Не выношу звука сохнущей крови…

Веревка по-прежнему удерживала руки, поэтому Кожемякин все еще стоял в полусогнутом положении. Однако ему удалось все же заметить, что «гости» не прятали своих лиц. Они действовали без масок. Они не боялись быть узнанными. Судьба полковника Кожемякина была кем-то давно решена – отсюда раскованность и неприкрытые лица.

Один из «гостей» подошел к Кожемякину и, остановившись с боку, стал обматывать голову. Чувствовалась подготовка: он не встал напротив – можно получить удар между ног.

Краем глаз полковник заметил: на окнах вместо занавесок – одеяла, а на одном из них – брезентовая палатка. Выходит, «гости» подготовились, пока он поил коня. С улицы ничего не видно. Да и кому оттуда смотреть, если в деревне живут полторы калеки.

Повязку между тем наложили, и веревка вновь ослабла.

– Я могу тебя убить, и тогда я буду сильно плакать. – Главный вновь придвинулся к Кожемякину. – Но я не стану этого делать, потому что ты нам расскажешь. И мы тихо разойдемся. Может, ты знаешь как?

Кожемякин молчал.

– Как в море корабли, – подсказали из угла.

– Вот именно! – встрепенулся первый. – Но только ты нам не ври, не увлекайся. Нам лишнего не надо. Ты за жизнь борись… Понятно тебе?

Он нравился сам себе. Он понимал собственное превосходство. Оно заключалось в силе и внезапности.

Кожемякин мотнул головой. В углу снова хихикнули. Это была лишь прелюдия.

– Говорят, ты родился в этой деревне, Михалыч?… Неужели это правда?

Кожемякин кивнул.

– Никогда бы не подумал, что столицу можно променять на эту дыру. Не иначе как от долгов спрятаться хотел…

Он не спрашивал. Он констатировал.

– Но мы тебя все равно нашли. И хотим спросить. Спрашивать буду не я. Спрашивать будет другой. А я – так себе. На подхвате. Заплечных дел мастер. Спрашивай, Бичевкин. Он все расскажет. Он не хочет умирать за чуждые организму идеи.

Ноги в ботинках нерешительно подступили от угла. Бичевкин! Бывший московский коллега! Кожемякину ничего не оставалось, как ждать. Любой из этих тяжелых ботинок мог разбить лицо в кровь. Одним ударом. Этого так не хотелось бы. Кожемякин, может, и рассказал бы, да не знает, о чем. Бичевкин этот не зря прискакал из Москвы. Не зря, стало быть, терся у генеральских дверей, иуда.

– Говорят, в прошлом году ты здесь отдыхал. Отпуск проводил. Кормил местных комаров. И попутно укокошил нескольких человек. Борец за справедливость. Мафия дорогу ему перешла…

Кожемякин узнал голос Бичевкина.

Тот продолжал на повышенных тонах:

– Что тебе известно о местной мафии?! – Он перешел на крик. – Говори! Мы выпотрошим тебя все равно и утопим в болоте. Никто и никогда не узнает, где могилка твоя! Кому ты здесь нужен?! Тебя никто не хватится!

Кожемякина трясло. Его дом превратили в пыточную камеру. И он бессилен что- либо предпринять. Мысли неслись, опережая друг друга. Кровь тугой волной билась в глубине головы.

«Что тебе известно о местной мафии?!..»

Что известно об этих бандитах с депутатскими значками? Но до сих пор ему казалось, что уродливое дерево вырвано с корнем. Выходит, что вовсе нет! Оно пустило новые побеги… И теперь цветет и пахнет…

– Что говорить-то? – прикинулся непонимающим Кожемякин.

– Что известно, говорю, о местных олигархах? И еще: куда делся человек, посланный в прошлом году из Москвы в ваш долбанный Ушайск?

– В болоте захлебнулся, – не сдержался Кожемякин. – Пошел по делам, забрался на кочку, штаны снял, присел, но потерял равновесие и свалился.

– Шутить надумал, – зловеще прошептали от окна.

– Видно, в самом деле не знает, что такое дыба. Давай, Ваня! Сделай ему козью морду, чтобы затошнило. Чтобы мамку родную вспомнил.

Стоявший позади человек натянул веревку. Та, перебегая через кольцо на потолочной балке, дернула руки полковника кверху, заставив быстро подняться на цыпочках. Михалыч старался уйти от боли. Дыхание перехватило. С каждым движением грудной клетки суставы еще больше выворачивались наизнанку. Кожемякин был в одних носках, без ботинок. Их сняли, пока он находился без сознания.

– Парит, как птица, – опять произнесли у окна. – Буревестник ты наш…

– Приготовь лампу, – распорядился «мастер». – Будем жарить шашлык.

– Мне ничего не известно, – произнес треснувшим голос Кожемякин. – Все произошло не по моей вине…

– Рассказывай.

И полковник принялся рассказывать, с ужасом понимая, что тем самым сокращает отпущенное ему время. Он рассказывал, потому что не выдержал пыток, потому что почувствовал, как по ногам бежит теплая живая струя: он незаметно обмочился. Он не мог, как некоторые другие, «уходить» от допроса, искусственным образом теряя сознание. Он был простой смертный, из костей и мяса. И рядом гудела у ног упругая струя раскаленного газа.

А в углу, заметив, что пытаемый обмочился, вдруг принялись по-лошадиному ржать. Не ржал лишь «мастер». Он сурово посмотрел на своих подмастерьев ледяными глазами, и те умолкли.

Полковник, вися на дыбе со связанными позади руками и еле дыша от боли, поведал, как в прошлом году стал свидетелем утопления ученого-физика, из-за которого его самого едва не упрятали за решетку. Прибывший на выручку напарник из Учреждения оказался предателем, и полковнику пришлось в дальнейшем действовать одному. Никто из посторонних в том деле не замешан. Полковник действовал один. Местное ОГПУ – ни сном ни духом…

– Вот и славненько. Так, значит, это ты устроил здесь катавасию? И цех уничтожил, и теплоход утопил? И тятю нашего, горячо любимого, на тот свет отправил. Местные в погонах здесь ни при чем. Не виноватые они… А мы думаем: откуда у местных вдруг прыть взялась… Значит, ты здесь виновник торжества. Один, значит?

– Один, – прохрипел Кожемякин. Он не сказал всей правды. Все-таки здешний опер помогал ему.

– Ну и прекрасно, – округлил глаза «мастер» и вдруг спросил: – Ты какую хочешь смерть – через повешение или благодаря утоплению?

– Вы же обещали… Как в море корабли…

– Раскатал губы…

– Тогда лучше пулю…

– А вот пулю еще заслужить надо… – «Мастер» сделал губы сковородником. – Ты продолжай. Колись. Может, мы тебя пожалеем. Что тебе еще известно, кроме того, что ты нам наплел? Опустите его. Я хочу посмотреть ему в лицо – может, он нас не боится.

Кожемякин смог распрямиться и оглядеться. Входная дверь оказалась заперта изнутри на стальной крючок. В ногах у него, готовая к применению, гудела на полу паяльная лампа.

«С собой они привезли ее, что ли?» – подумал полковник, но дальше думать уже не смог, потому что кованый крючок на косяке вдруг подскочил, и дверь отворилась.

В этот же миг лоб «мастера» вдруг облепили странные насекомые, превратив его в решето. Выстрел оглушил Кожемякина, свалил на пол. За первым выстрелом с интервалом в доли секунды следовали другие. Картечь рвала податливые тела. Люди в ботинках и черной одежде корчились на полу. Черные береты слетали с голов. Неподвижен был лишь «мастер». Он лежал и с любопытством смотрел на лампочку. Взгляд у него стекленел, и на лице успело застыть подобие улыбки, словно он знал теперь самую главную тайну.

Полковник Кожемякин не шевелился. Раненые дергались в конвульсиях. Пара выстрелов прекратила судороги.

«Полковнику никто не пишет, полковника никто не ждет», – страшно звучало в доме. Телевизор продолжал работать.

Сзади кто-то подошел и принялся торопливо развязывать руки. Веревка оказалась затянутой на «мертвый» узел. Скорее всего ее не собирались развязывать. Наконец это было сделано, и человек помог Кожемякину стать на ноги.