У метро, у «Сокола» - Вячеслав Николаевич Курицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Покровский кивнул.
— Жалко, что не врезал, — продолжал Жунев. — Тогда бы я с чистой совестью врезал Панасенке…
— А Кравцов что?
— А неплохо, кстати… Не дернулся.
— Нет у Панасенко предположений, кто мог на тетушку напасть?
— Предположений нет, но, говорит, эту гниду, если б найти, голову бы отвинтил руками…
— Пусть ищет, — сказал Покровский.
— Ну, так я не мог ему ответить… — сказал Жунев.
— Чем он занят-то сейчас? Трудоустроен?
— Еще как. И других устраивает. Бригадир надомниц.
— Ясно… Панасенко впрямь в Калинине был?
— Да. Там есть фабрика, полистироловые тазы производит, а он их оптом скупает и хреначит из них солнечные очки.
— Полезное дело, — сказал Покровский.
Жунев поморщился. Встал, включил чайник. Продолжил: третья жертва — Петровский парк. Четверг, двадцать второго, около 16 часов. Одинокая пенсионерка Варвара Сергеевна Кроевская сидела на скамейке близко к кустам, из кустов, судя по всему, и вышел человек и ударил ее по голове куском асфальта.
У Жунева был заграничный электрический чайник, большая редкость. На вопрос, где взял, отвечал: «Взятка!» Звучало увесисто, ибо не так давно Жунева впрямь поймала на взятке инспекция по личному составу. Дело было не очень серьезное, Жунев переквалифицировал кражу автомобиля в угон. За угон куда меньше срок, и так часто делают на пользу и следователю, и обвиняемому. Генерал Подлубнов замял тогда эту историю, Жуневу о взятке старались не напоминать. Иногда он сам напоминал таким вот нахальным манером.
— Куском асфальта? Ты булыжником говорил!
— Это я образно, чтобы не усложнять по межгороду. Там на дороге рядом меняли асфальт, старый расхреначили, и там такие серьезные куски. Асфальт спрессованный. Кило на три кусок.
— И опять, как на Скаковой, средь бела дня никто не видел убийцу? — уточнил Покровский.
— Ни одного свидетеля! Опросили сто человек, никто ничего подозрительного не видел. Все обычно, с детьми в парке люди, с собачками, любители бега…
— Любитель бега!
— Пробегал мимо и жахнул? Не с куском же он асфальта бежал.
— С куском нелепо… Все вообще нелепо, трем старушкам голову расколотили. Уезжай вот так из Москвы.
— Ты же любишь нелепое. От остальных дел отодвинься, сосредоточишься на старушках. Подлубнову уже пистон вставили, что к юбилею Победы такая дрянь. Жертвы кто воевал, кто в тылу пахал… Будут тукать из министерства.
— А следы галош есть в Петровском? — спросил Покровский. Конечно, он был заинтригован, но тон избрал подчеркнуто равнодушный.
— Следов нет. За скамейкой довольно высокая трава, а тропинки утоптанные.
— На куске асфальта кровь жертвы, и все?
— Еще у экспертов.
— Кто труп обнаружил?
— Женщина с коляской. Это место не самое проходное, но все равно проходное. Замеряли в пятницу… — Жунев сверился с делом. — Посадили практиканта на скамейку с половины четвертого до половины пятого, мимо прошло двенадцать человек, до фига. Обнаружено тело в пятнадцать пятьдесят девять, но, я думаю, самый максимум десять минут оно пролежало… Будешь кофе растворимый?
— Рисковал злодей. Кофе давай.
— Рисковал, как и с кирпичом… если убийство. Но, опять же, если хорошо знать парк, ориентироваться в тропинках…
Влетел, едва постучав, старший лейтенант Кравцов. Всклокоченный, с безумным взором, форменная куртка не на ту пуговицу застегнута, перекошена.
— Товарищ майор! Товарищ капитан! Еще две старушки! Опять на «Динамо»!
Жунев отреагировал непечатно.
— Знатный урожай жнет смерть нынешним маем среди представительниц старшего поколения москвичей, — обобщил Покровский.
— Эти две целы, — выдохнул Кравцов. — Машина уже ждет.
— Я пас, — поднял ладони Жунев. — Экспертов возьмите и валяйте.
Покровский встал.
— С возвращением, товарищ капитан, кстати! — сказал ему Кравцов. — Как там Сибирь? Прирастает могуществом?
Кравцов перепутал, что чем прирастает. Прогноз Ломоносова из школьных учебников звучал так: «Могущество российское прирастать будет Сибирью». Не она то есть прирастает, а ею. Но это неважно. Тем более что Покровский и не был в Сибири.
— Я на Урале был. Ладно, мы едем, кофе позже.
— Там рядом кофейня есть, — сказал Кравцов. — Но разве Сибирь это не Урал?
Кравцов и в Москве пока не идеально ориентировался. Сказал, что на «Динамо» опять, а поехали дальше, и «Аэропорт» проехали, свернули с Ленинградского проспекта уже на «Соколе».
— «Каркасы» место называется, — сказал Кравцов. — Не знаю, что такое.
Покровский знал. В глубине Чапаевского парка уродливые металлические конструкции за деревянным забором. Это был разобранный и обратно не очень собранный гитлеровский ангар, который будто бы привез из поверженной Германии Василий Сталин, сын того Сталина. Не сам, понятно, а по его команде менее знатные люди как-то этот экстравагантный трофей сюда перли.
— Вот это да! — искренне удивился Кравцов. — Сколько всего в Москве интересного!
Да, интересно, сколько железнодорожных платформ, была ли на эту штуку инженерная документация, что не позволило нахлобучить на нее стены спортзала для авиаторов, как планировалось. Любопытно прочесть про это в «Науке и жизни» статью со схемами, но слишком, наверное, много секретной правды пришлось бы вставить в такую статью.
Воздух в парке свежий и даже праздничный: кому горе и беда, а у Покровского после отпуска энергия и предвкушение интересных событий.
Местные милиционеры просят местных жителей не толпиться у тополя. Рядом перепуганные, но невредимые подруги-пенсионерки. Унылый майор из местного отделения разговаривает с ними строго, будто не пострадавшие перед ним, а подозреваемые. Покровский вмешался, наладил товарищеский тон.
Обе подруги были санитарками и в финскую, и в Великую Отечественную. На груди у них поблескивали свежие яркие медали. Две недели назад миллионам граждан СССР — всем, кто воевал или работал в тылу, — вручили медаль к тридцатилетию Победы. Сестре Покровского Саше в Свердловске тоже досталась такая медаль. Участники войны последние десять лет, как День Победы стал выходным, в начале мая надевали награды, но не все участники: кто-то мог стесняться, что наград слишком много или, наоборот, немного. А эту новую медаль, демократичную, приуроченную к конкретной дате, было уместно носить отдельно, и сверкала она в эти дни на многих и многих жакетах и пиджаках.
Одна из санитарок к другой приехала в гости из Воронежа. Возвращались вчера поздно с улицы Викторенко — это у «Аэропорта», пятнадцать минут ходьбы — в Чапаевский переулок. Засиделись у третьей своей фронтовой подруги, с которой в тот день случилась большая неприятность. Протирала оконце между кухней и ванной комнатой, грохнулась с табуретки, много сильных ушибов.
— Лежать будет может месяц, синячищи вообще прям, ух не могу, — рассказывала та, которую Покровский пронумеровал про себя как старушку номер четыре.
— Идем мы
