Упырь: Страшные легенды, предания и сказки - Владимир Даль

В 1833 г. Даль женится, оставляет медицинскую практику и отправляется в Оренбургский край в должности чиновника особых поручений. Там он живет восемь лет, там написана большая часть его повестей и рассказов, там собрана большая часть материалов для словаря. На эти и следующие годы приходится, думается, пик популярности Даля-писателя (этому немало способствует выход четырех книжек «Былей и небылиц Казака Владимира Луганского» (1833–1839)). Он постоянно публикует свои произведения в журналах «Библиотека для чтения», «Отечественные записки». Это и сказки, и повести из русского быта (например, «Бедовик», «Колбасники и бородачи», «Павел Алексеевич Игривый» и др.), и рассказы, основанные на изучении преданий киргизов и уральских казаков («Бикей и Мауляна», «Майна», «Башкирская русалка» и др.). Даль «развивает сделанные им некогда художественные открытия, дополняет их новыми обретениями и с учетом своих обогатившихся представлений о жизни более углубленно отображает окружающую действительность».[12]

В иллюстрированных сборниках начала 1840-х гг. печатаются первые «физиологические очерки» «Уральский казак» (1843), «Чухонцы в Питере» (1846), «Денщик» (1845) «Петербургский дворник» (1845). В «Повестях, сказках и рассказах» (1846) Даль под одной обложкой объединяет сказки и физиологические очерки. По тонкому наблюдению Ю. П. Фесенко, «новаторская разработка литературной сказки в народном духе, а затем ее использование в качестве основы для русского физиологического очерка и сам очерк открывали надежные перспективы для реалистического освоения действительности. <…>…Сказочное начало сочетается с выверенными бытовыми подробностями и сочным просторечием».[13]

Н. В. Гоголь так охарактеризовал повествовательный стиль Даля: «Все у него правда и взято так, как есть в природе. Ему стоит, не прибегая ни к завязке, ни к развязке, над которыми так ломает голову романист, взять любой случай, случившийся в русской земле, первое дело, которому производству он был свидетелем и очевидцем, чтобы вышла сама собой наизанимательнейшая повесть. По мне, он значительней всех повествователей-изобретателей. Может быть, я сужу здесь пристрастно, потому что писатель этот более других угодил личности моего собственного вкуса».[14]

В 1841 г., женившись во второй раз (первая его жена умерла), Даль переезжает в Петербург (он занимает должность секретаря и чиновника особых поручений), а затем, в 1849 г., в Нижний Новгород (в должности управляющего удельной конторой). Далем составлены учебники по зоологии (1847) и ботанике (1849). А за собрание коллекций по флоре и фауне Оренбургского края Даль избирается членом-корреспондентом Академии наук (по отделению естественных наук).

В разное время им написаны сборники рассказов «для народного чтения»: «Солдатские досуги» (1843), «Матросские досуги» (1853), «Два сорока бывальщинок для крестьян» (1862). Как писал биограф Даля, «эти „Досуги“ не были похожи на искусственные в высшей степени, на каждом слове звучавшие фальшивой нотой тогдашние рассказы генерала Скобелева, знавшего русского солдата, но не ведавшего русского человека. <…>…Не похожи были и на позднейшие книжки для народного чтения, которые писались и пишутся неумелыми руками либо из-за денег, либо с предвзятыми тенденциями».[15]

Надо ли говорить, что все это время продолжается работа над словарем. В 1845 г. Даль печатает несколько статей под заглавием «Русский словарь», а в 1861 г. наконец выходит в свет первый выпуск «Толкового словаря живого великорусского языка» (следующие выпуски издавались до 1867 г.), в 1862 г. — «Пословицы русского народа».

В 1859 г. Даль уходит в отставку и живет в Москве. За словарь ученый удостаивается Ломоносовской премии и в 1868 г. избирается почетным членом Академии наук. Последние годы жизни он занимается подготовкой второго издания словаря (это «исправленное и значительно умноженное по рукописи автора» издание в четырех томах увидело свет уже после смерти Даля — в 1880–1882 гг.), пишет «Картины русского быта» для журнала «Русский вестник» (1867–1868) и работает над «Бытописанием», Пятикнижием Моисея, изложенным для простонародья (рукопись, не пропущенная цензурой, на сегодняшний день не обнаружена).

Собиратель народных преданий, поверий и сказок, В. И. Даль говорил, что «большая часть тех, кои считают долгом приличия гласно и презрительно насмехаться надо всеми народными предрассудками, без разбора, — сами верят им втихомолку или, по крайней мере, из предосторожности не выезжают со двора в понедельник и не здороваются через порог».

Сравнивая особенности южных и северных преданий о колдунах во вступлении к циклу статей «О поверьях, суевериях и предрассудках русского народа» (публиковался в 1843–1846 гг.; позднее издан отдельно в 1880 г.),[16] Даль отмечал: «Север наш искони славится преимущественно большим числом и разнообразием поверий и суеверий о кудесничестве разного рода. <…> Кудесники и знахари северной полосы отличаются также злобою своею, и все рассказы о них носят на себе этот отпечаток. На юге видим более поэзии, более связных, сказочных и забавных преданий и суеверий. В коих злобные чернокнижники являются только как необходимая прикраса, для яркой противоположности. Нигде не услышите вы столько о порче, изурочении, как на Севере нашем; нигде нет столько затейливых и забавных рассказов, как на Юге».[17]

Наша подборка из сочинений Даля дает представление об таком «разнообразии поверий», в которых человек сталкивается с потусторонним миром. Иногда Даль обрабатывает сюжет, создавая на его основе собственное произведение. Иногда просто записывает услышанное, сопровождая своими комментариями, как это сделано, например, в очерке «Богатырские могилы»: «Отчего костер сгорает и кто кладет в основание нового памятника два сучка крестом — этого никто не знает; по крайней мере, вы не найдете никого, кто бы это вам сказал. <…> Если мы не согласимся верить вместе с народом в это чудо, то остается предположить либо что распространенное и укоренившееся в народе поверье заставляет того или другого, кого случай наведет в урочное время в то место, зажечь костер и утаить это, обманывая себя и других, как это нередко в суевериях случается, либо что этот обряд всесожжения составляет тайну немногих, соблюдающих в роде своем какое-нибудь заветное предание».

Иногда «тайна» развенчивается, получает бытовое объяснение (как, например, в рассказе «Кликуша»), а иногда читателю должно стать действительно страшно. Здесь и колдуны, и русалки, и оборотни. Здесь и убийства, и продажа души черту, и наказание за безбожное поведение: «Пошла у них попойка такая, что дым коромыслом: празднословят, богохульствуют, перепились, себя не помнят, — а в церкви насупротив служба идет. <…> В это самое время вошел в избу к пирующим незваный гость, непрошеный, с кем, дай Бог, век не встречаться и в былях его не поминать: мохнатый, черный, как есть с рогами, со змеиным хвостом; вошел и наготы своей не прикрыл, только что большой порожний мешок у него под мышкой: не морочить, стало быть, пришел, а уж прямо за своим делом, с обухом» («Подземное село»).