Кайкки лоппи - Александр Бруссуев

Также в румпельном традиционно находились запасы судовой протирочной ветоши. Все, не только раненный палубный кадет и здорово помятый второй механик, валялись на мягких ложах, как в гнездах. А капитан, обладая примитивной голландской фантазией, старательно использовал эту ветошь по ее прямому назначению.

Можно было жить, но не очень долго. Говорят, без пищи есть шанс протянуть больше месяца. Можно, конечно, отбросить предрассудки и слопать без соли и хлеба кого-нибудь бесполезного. Но это будет, во-первых, невкусно. Даже мясо старых коров прогрессивная часть человечества старается реже употреблять в пищу. А, во-вторых, возникнет реальная вероятность отравиться и умереть. Угроза каннибализма была призрачной в тесном кругу экипажа. Ее скорее можно было ожидать от странных негров, обвешанных оружием. Некоторые из них имели какие-то, словно подпиленные, острые треугольные зубы.

Экипаж тоскливо молчал. Так продолжалось еще сутки. Потом наступило веселье.

Нет, конечно, никто не сошел с ума. Но люди начали действовать. И первое, что сделали они — набили рожу капитану.

Капитан.

Капитан Вилфрид Номенсен был капитаном, пожалуй, со времен святой инквизиции. В памяти у него не отразился период, ни когда он был матросом, ни третьим и вторым штурманами, ни старпомом, наконец. Во всех своих воспоминаниях он был уже мастером. А поговорить о былых временах он очень любил. Каждый обед, откушав красного вина из выставленной перед ним персональной бутылки, он начинал портить аппетит окружающим: деду, второму механику, старпому. Второй штурман по своим вахтенным обязанностям обедал за полчаса до основного состава, поэтому к приходу Номенсена уже удирал на мостик. Он лишался возможности услышать эпопеи, где, как и за что тот списывал народ с борта.

«Нема», как его звал русскоязычный народ, пускал пузыри в бокал с вином и ронял на белоснежную скатерть то, что некоторые далекие от флота люди принимали за слезы. Вполне возможно, если допустить, что слезные железы у капитана располагались где-то в глубине волосатых ноздрей. За толстыми стеклами громадных, в пол-лица, очков виднелись размытые бесцветные глазища. Крючковатый, весь в красных прожилках, тонкий нос казался элементом его окуляров. Синие губы и малюсенький подбородок, пучок седых волос где-то за макушкой, мохнатые уши — вот он, настоящий морской волк.

Ходил Нема очень медленно на всегда полусогнутых ногах. Неизменные джинсы провисали на том месте, где у нормальных людей располагался зад. От этого всегда создавалось впечатление, что капитан ходит с полными штанами.

Родился он в городе Альтгартене через девять месяцев после того знаменитого авианалета союзников 1943 года. Английские бомберы тогда немного ошиблись в выборе цели и стерли с лица земли маленький, ничем не примечательный для военных целей голландский городок. Оставшиеся в живых жители во время несмолкающего грохота разрывов тяжелых бомб от страха занимались, чем ни попадя. Кто выл на затянутую тучами луну, кто прятал по карманам фамильное серебро, даже если фамилия у него была другая. Родители Вилфрида, к примеру, самым решительным образом размножались. Как впоследствии оказалось, довольно успешно.

На фотографии, которую вывешивал в офицерском месс-руме страдающий манией величия в особо тяжелой форме Нема, был запечатлен он в обнимку с удивленно хмурящимся Туром Хейердалом. Правда, там капитан выглядел несколько моложе, если судить по старомодному покрою одежды. А в остальном — настолько неподвластный времени, что можно было сделать вывод: в таких же толстых очках, с такой же, воспетой Диккенсом в «Оливере Твисте» физиономией он и лежал, завернутый в пеленки, в люльке посреди развалин Альтгартена.

Как и полагается примерному голландскому подданному, он женился на девушке, соблазнив ее величиной капитанской фуражки. В те далекие годы еще не модно было жениться на мужчинах, поэтому Вилфрид не раскрылся, как личность, до конца. Жена же, покривлявшись несколько лет, вела свое хозяйство с одной половины дома в городишке Винсчоттен, Нема — с другой. Друзьями они не были, но друг друга не убивали. Блеск кокарды мастера постепенно потух и не производил никакого впечатления на земляков, тем более что по соседству разместилась сначала одна суринамская семья, потом их стало так много, что Неме начинало казаться, будто он волшебным образом попал в Африку. Черные, как сволочи, суринамцы называли себя настоящими голландцами и вели себя очень буйно. Один поселился даже за стенкой, и от этого жена капитана иногда визжала, как порося.

Номенсен, воспитанный в духе законопослушания, звонил в полицию и сообщал, что «черные голландцы» ведут себя неправильно. Приезжали полицейские, которых Нема сначала принял за переодетых соседей, крутили носами, били капитана дубинкой по коленям и благодарили за бдительность. Просили, в случае чего, снова звонить, не стесняясь. И ведь звонил! Получал дубинкой, морщился от боли, хромал некоторое время — и снова к телефону.

В перерывах между визитами полицейских Нема ездил на пароходах. Капитанил, конечно же. Здесь, на судне, его никто не то, что ударить, даже слово поперек сказать не мог. Русских тогда еще не брали. Офицеры, все голландцы, не утруждали себя работой. Пили пиво и сквернословили. Черновую работу выполняли неприхотливые филиппинцы, которые на уровне памяти предков помнили, что хозяева — это голландские колонизаторы. Так было со времен почившего в желудках капитана Кука. Серьезные проблемы решались сервисными бригадами. Но скоро все нидерландские граждане стали капитанами, либо старшими механиками. Всякие там старпомы, вторые штурмана, вторые механики и попросту младшие офицеры постепенно вымерли, как класс. Сманить к себе на работу немцев и англичан было непросто — у тех тоже дураков, работающих в море становилось все меньше и меньше.

Нема шлифовал свой твердый характер на филиппинцах. Те тоже иногда не выдерживали и бросались в открытое море, не надев спасательный жилет. Некоторые убегали на берег, выбирая страну побогаче: США там, или подвернувшийся Берег Слоновой Кости.

В один из приходов домой полицейские отработали обязательную программу как-то быстро и от этого жестче, чем бывало. Может быть, они просто куда-то торопились, а, может, это были новички. По важным черным лицам в одинаковой униформе и не определить — все, как однояйцевые близнецы мамы — Африки. Покряхтел Нема и поехал в ближайшую аптеку, где и встретил свою вторую половину, соратника и родственную душу. Нет, это не был мужчина с гордым профилем, еще немного не хватало времени до восславления однополой любви. Роза, с просвечивающей сквозь розовые волосики кожей головы, в это время пила кровь своих одуревших от ее визга работниц. Она была собственницей этой аптеки.