Елена, поэма г. Бернета - Виссарион Белинский

Сколько любви, сколько, огня, страсти, чувства, какое драматическое движение и какая, вместе с тем, смесь чистого золота с грубой рудою! Но для яснейшего доказательства нашей мысли продолжим выписку.

В наряде пышном и зеленом,Под темным, светлым небосклономВетрам противится сирень —И каждый листик в летний деньРоняет с ропотом и стоном;Когда же вьюга набежитИ хлад до корня обнажитВесны любимое растенье:Утратив жизнь, оледенев,Безгласно тяжкий божий гневНесет оно, символ терпенья.

Подобно деревцу зимой,В печали хладной и немой,Душа убитая не ропщет!Пускай беда ведет беду,Пускай ее презренье топчет,Молчание зовет вражду,И червь страстей догробных точит:Есть чувство в ней, но жалоб нет!..

Был тих затворницы ответ:«Господь и мать моя не хочет,Я умираю и нейду!..»Но искра с божьего кадила,Дым благовоний воскурив,Зачем себя не угасилаИ пала в порох? – Страшен взрыв!..

Нейдешь, нейдешь?.. Внемли же мне, природа!Я разрываю с обществом союз!Восстань, моя ужасная свобода!Проснись, мой дух! Нет больше в мире уз!Безумной злобою, народы, закипите;Мне все равны, все чужды, далеки;С огнем, с мечом, с отравою бегите!Я поведу свирепые полки,Я лютость дам невиданную – строю!Давно велик я общим грабежом,Что здесь зовут неправедной войною:Но я грабеж стократ теперь удвою,Я жен убью, детей осирочу (?),Пройду косой, заразой пролечу;Улыбкою слезу не удостою;В ответ на плач, как зверь, захохочу…

О, какая драма, какая глубокая и сильная жизнь в этой драме, и опять-таки какое, вместе с тем, бессилие и вялость! Напечатанные курсивом стихи составляют такую резкую противуположность с остальными, которые все хороши и из которых некоторые превосходны, что можно подумать, что г. Бернет писал эту поэму вдвоем, в товариществе с каким-нибудь бездарным стихотворцем: на свою долю взял создание всех хороших и превосходных стихов, а на его предоставил рифмованную прозу и изысканные до дикости выражения, как будто почитая необходимою такую чудную смесь шипучего вина с пресною водою. Ясно, что г. Бернет только еще выступает на поэтическое поприще, что он еще не может владеть ни своим талантом, ни своею субъективностию, что стих часто не слушается его и выражает совсем не то, что хотел он им выразить; словом, ясно, что г. Бернет еще дитя в искусстве, но дитя, которое обещает некогда крепкого взрослого человека. Но обратимся к поэме.

Выписанная нами выходка возмущенного духа, взволнованной страсти и глубоко оскорбленной любви могучего человека не вся: она продолжается бурным потоком, который у г. Бернета ревет оглушающим ревом и только в немногих стихах и выражениях пищит; но мы не выписываем ее, потому что и сделанной выписки слишком достаточно для оправдания нашего суждения о поэме. Приведенная в ужас и живо затронутая и оскорбленная сомнением ее возлюбленного в ее глубоком, святом чувстве и в то же время окованная сознанием страшного долга, Елена отвечает в порыве ужасного отчаяния:

Возьми ж меня!Раздался крик,И что-то с башни в этот миг,Одеждой свиснув, как крылами,Мелькнуло пред его глазами —И, как подстреленный орел,Упало на гранитный пол…Тяжелый стук!.. Но после стука,Ни вздоха, ни мольбы, ни звука!..

Превосходно!.. но следующие стихи должно пропустить, чтоб не ослабить и не разрушить глубокого впечатления, которое производят эти…

Проклятия автора, которые градом сыплются на голову бедного рыцаря, нам крайне не нравятся. В царстве искусства, как в созерцании абсолютной жизни, нравственная точка зрения есть самая фальшивая, потому что в этом благодатном и бесконечном царстве есть явления общей жизни, но нет ни героев добродетели, ни злодеев. То и другое существует в субъективности авторов. Объективность есть условие поэзии, без которого она не существует и без которого все ее произведения, как бы ни были они прекрасны, носят в себе зародыш смерти. И что сделал злодейского бедный рыцарь? Он требовал своего, требовал любви, которая бы соответствовала его любви, словом, он был самим собою, и в этом вся вина его. Елена, с своей стороны, так же права, как и он: она была самой собою, в моментальном состоянии своего духа. Да, они оба правы – и мир обоим им!.. Другое дело, если бы все эти проклятия автор вложил в уста несчастного героя своей поэмы: тогда это имело бы значение, как новый характер, который приняло его отчаяние, новый ужасный момент его духа, непосредственно вытекший из предшествовавших моментов и хода обстоятельств. И тогда как бы хорошо поступил автор, если бы, выбросив 42 прозаических стиха, заставил рыцаря проговорить эти восемь – поэтические:

Ты, мрачный дух, звезду затмилВысокую между звездами,Сожег цвет лучший меж цветами.Ты херувима умертвил!..О, никогда еще душаТак бескорыстно не любила!За что ж, безумием дыша,Земная страсть ее убила!

Заключаем: г. Бернет подает надежды, и надежды прекрасные; но это еще не талант, а только обещание таланта, не поэзия, а только предчувствие поэзии. Целая поэма, повторяем, ниже всякой критики, и выписанные нами места – самые лучшие в ней. Начало ее не возбуждает охоты к дочтению до конца, хотя сквозь мрак фраз, вычурностей и прозаизма и чудится какой-то таинственный свет красоты эстетической.

Высказывая со всею искренностию наше мнение г. Бернету о его таланте, мы не боялись резкости наших выражений, потому что самая эта резкость есть лучшее доказательство нашего уважения к дарованию г. Бернета. К тому же мы боимся за судьбу его поэтического поприща: его захвалят,{4} а этот способ убивать дарование есть самый верный. В Петербурге так много журналов и альманахов, которые, и для балласту и для блеска, очень нуждаются в деятельности поэтов, рвут и треплют ее по клочкам и щедро платят за нее похвалами и восклицаниями…

Сноски

1

Помещенное в «Литературных прибавлениях к Инвалиду», нередко, заметим кстати, очень счастливых на хорошие стихотворения: так, в 18 № этой газеты мы прочли прекрасное стихотворение «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Не знаем имени автора этой песни, которую можно назвать поэмою, в роде поэм Кирши Данилова, но если это первый опыт молодого поэта, то не боимся попасть в лживые предсказатели, сказавши, что наша литература приобретает сильное и самобытное дарование.{5}

Комментарии

1

«Моск. наблюдатель» 1838, ч. XVI, апрель, кн. 2 (ценз. разр. 22/VI), стр. 621–632. Без подписи.

2

Курсив здесь и далее Белинского.

3

В цитируемом тексте: «деспоту – уму».

4

Отрывки из «Елены» и восхваления ей печатал Сенковский (см. «Библ. для чтения» 1828, т. XXVII. Литер. летопись, стр. 1–2).

5

Это первая оценка Белинским поэзии Лермонтова, гениальное прозрение его будущей роли в русской литературе.