Меццо-тинто - Родс Монтегю

Довольно небрежным движением рук он перевернул гравюру и увидел, что на тыльной стороне её приклеена полоска бумаги, своеобразная этикетка, левая часть которой была оторвана, а то, что сохранилось, представляло из себя надпись из двух строк: на первой остались буквы «..нгли-холл», а на второй «...секс».

Видимо, имело смысл попытаться установить, чей именно дом изображен на гравюре — это можно было бы осуществить при помощи справочника географических названий, — а затем отправить её назад мистеру Бритнелу, сопроводив некоторыми замечаниями относительно мастерства неизвестного художника.

Мистер Уильямс зажег свечи, поскольку за окном начинало смеркаться, приготовил чай и угостил им друга, с которым недавно играл в гольф (насколько мне известно, профессура и иные сотрудники университета, о котором я в данный момент пишу, предпочитают для отдыха и расслабления именно эту игру). Процедура чаепития сопровождалась оживленными разговорами на темы, тем или иным образом связанные с гольфом, однако добросовестный писатель не хотел бы утомлять их подробным изложением внимание читателя, тем более если игрой не увлекается.

В процессе обмена мнениями относительно тактики нанесения по мячу определенного вида ударов, сулящих играющему максимально скорую победу, друг мистера Уильямса — назовём его профессор Бинкс — взял в руки гравюру и проговорил:

— А что здесь изображено, Уильямс?

— Именно это я и пытаюсь выяснить, — ответил мистер Уильямс, подходя к полке, на которой стоял справочник географических названий. — Посмотрите на оборотную сторону — что-то оканчивающееся на «ли» холл расположенный то ли в Сассексе, то ли в Эссексе. Как видите, половина названия отсутствует. Кстати, вам неизвестно, чей это может быть дом?

— А, полагаю, вы её получили от того самого Бритнела? – проговорил Бинкс. — Это для вашего музея?

— Ну, я бы мог, конечно, купить её за пять шиллингов, ответил мистер Уильямс, — однако по непонятной для меня причине он хочет за неё целых две гинеи. До сих пор не пойму, почему. Сама по себе гравюра хреновая, да и сюжет явно не из тех, которые могли бы продлить её жизнь.

— Да, пожалуй, две гинеи она не стоит, — согласился Бинкс. – Однако я бы не стал говорить, что она так уж плоха. Мне, например, нравится, как решена проблема лунного света; а кроме того, у меня складывается впечатление, что на ней были изображены какие-то фигуры, или по крайней мере одна фигура — на переднем плане, у самой рамки.

— Дайте-ка взглянуть, — сказан Уильямс. — Гм-м, свет действительно подан весьма умело. И где она, ваша фигура? Да, вижу, голова — голова у самой рамки.

И действительно, на гравюре была изображена чья-то голова, похожая на размытое темное пятно у самого края рамки; непонятно только, мужская или женская, и к тому же плотно во что-то завернутая; спина человека была обращена к зрителю, а сам человек повернут в сторону дома.

Прежде Уильямс её не заметил.

— И всё же, — сказал он, — хотя манера исполнения действительно лучше, чем мне показалось поначалу, две гинеи музейных денег я за такое творение, пожалуй, платить не стану.

У профессора Бинкса были какие-то ещё дела, так что вскоре он ушёл, тогда как мистер Уильямс продолжил попытки — доселе тщетные — установить, что именно было изображено на гравюре. Если бы хоть одна гласная буква перед «нг» осталась, то всё оказалось бы гораздо проще, подумал он. А так — название может быть какое угодно: от Гэстингли до Лэнгли. Да и вообще с таким окончанием можно припомнить бесчисленное количество названий. А в этой чертовой книге даже нет алфавитного индекса.

На семь часов у мистера Уильямса было назначено заседание в колледже. Едва ли есть особая необходимость описывать происходившие там события, тем более пересказывать содержание его разговоров с коллегами, с которыми он не далее как сегодня же играл в гольф, или их фразы и замечания, которыми они свободно обменивались за столом.

После обеда все потратили около часа на непродолжительный отдых в так называемой «общей комнате» колледжа, а затем, ближе к вечеру, несколько друзей навестили квартиру мистера Уильямса, намереваясь в непринужденной обстановке покурить и поиграть в карты. Как бы между делом мистер Уильямс взял гравюру со стола, даже не взглянув на неё, и протянул её одному из гостей, который проявлял умеренный интерес к произведениям живописи, сказав при этом, откуда у него она, и сообщив другие подробности, которые нам уже известны.

Джентльмен небрежно взял гравюру, посмотрел на неё, а затем проговорил с некоторой заинтересованностью в голосе:

— А знаете, Уильямс, довольно милая работа. В ней даже чувствуется налет периода романтизма. А как восхитительно подан свет, вы не находите? Или взять хотя бы эту фигуру — возможно, слишком гротескную, но всё же достаточно впечатляющую.

— В самом деле? — удивился мистер Уильямс, который тем временем обносил гостей бокалами с виски и содовой и не имел возможности немедленно подойти к говорившему, чтобы в очередной раз взглянуть на гравюру.

Время уже было довольно позднее, так что гости собирались расходиться. После их ухода мистеру Уильямсу надо было написать пару писем и подчистить кое-какие мелкие дела. Наконец, где-то вскоре за полночь он решил выключить лампу, сменив её на зажженную в спальне свечу.

Гравюра лежала на столе изображением кверху, куда её положил последний из гостей, и он, прикручивая фитиль лампы, машинально бросил на неё взгляд. То, что предстало взору мистера Уильямса, едва не заставило его уронить свечу на пол и, как он заявляет сейчас, если бы он в тот момент оказался в полной темноте, то наверняка свалился бы в обморок. Однако, поскольку этого не случилось, он нашел в себе силы поставить свечу на стол и внимательнее всмотрелся в гравюру.

Вне всякого сомнения, такого просто не могло быть — и всё же это было. В самом центре лужайки, раскинувшейся перед фасадом незнакомого ему дома, сейчас находилась фигура, хотя ещё в пять часов вечера никакой фигуры там не было. Она стояла на четвереньках и определенно приближалась к дому; существо было укутано в какую-то странную черную одежду с белым крестом на спине.

Я не знаю, какие именно действия можно было бы в идеале предпринять в подобной ситуации, а потому скажу лишь, что сделал мистер Уильямс. Он взял картину за уголок рамы и отнес её через коридор в соседние комнаты, которые также временно принадлежали ему. Там он положил её в гардероб и запер двери, после чего вернулся в постель, однако прежде он подробно записал — и подписался внизу, — какие именно неожиданные изменения произошли в гравюре с тех пор, как она оказалась в его руках.