Наследники Мальтуса - Яков Рубин

Как видим, «первопроходцем» в демографии Мальтус не был. Но, может быть, он поразил своих современников открытием какого-то ранее не известного «природного механизма», определяющего главную направленность демографических процессов?

Снова обратимся к истории. В середине XVI в. Уолтер Рэлей, соотечественник Мальтуса, определил перенаселенность как естественное явление. Если люди гибнут от недостатка пищи, то это означает, уверял он, что их оказалось в данной стране слишком много — больше, чем допускает природа. И войны будто бы возникают от излишка людей («Трактат о войне», 1552 г.). Много позднее в «Диссертации по поводу законов о бедных», изданной в Лондоне в 1791 г., англичанин Джозеф Таунсенд с особым усердием доказывал, что природа будто бы имеет безраздельную власть над всем, что происходит в народонаселении. В частности, люди размножаются с той же закономерностью, что и животные, и разделение труда между людьми тоже предопределено природой. Именно она якобы предписала беднякам выполнять «самые грязные и наиболее позорные работы в обществе».

Следовательно, попытка Мальтуса представить закон народонаселения как закон природный, биологический не нова.

Но Мальтус еще известен как автор теории «прогрессий». Люди, утверждал он, способны размножаться в геометрической прогрессии и удваивать свою численность каждые 25 лет. Согласно такому предположению миллиард человек при отсутствии препятствий к росту через четверть века может превратиться в 2 млрд., затем через такой же промежуток времени в 4, 8, 16, 32, 64, 128 и т. д. миллиардов. Что касается средств существования, то они будто бы могут увеличивать свой объем лишь в прогрессии арифметической. Согласно логике этого утверждения, если к 1 млн. т хлеба за год добавится, скажем, 100 т, то далее прибавка будет все время одинаковой и 2 млн. т хлеба будет производиться лишь через 10 тыс. лет.

Эти цифры на первый взгляд впечатляют. Но все дело в том, что для подтверждения такой арифметической прогрессии Мальтус не располагал никакими фактами. Напротив, как будет показано ниже, факты опрокидывали его конструкцию.

Рассуждая абстрактно, чисто теоретически, можно утверждать, что в живой природе наблюдается тенденция к бесконечному размножению. В принципе увеличивать свою численность так, чтобы она удваивалась каждые 25 лет, способны и люди — это подтверждает современная статистика по отдельным странам мира. Но первооткрытие этого факта отнюдь не принадлежит Мальтусу. На возможность удвоения численности населения в 20—25-летний период за полстолетия до Мальтуса указывал Бенджамин Франклин, американский ученый и политический деятель. Тогда же о способности людей размножаться чрезвычайно быстро писал известный английский экономист и демограф, ирландец по происхождению Ричард Кантильон. Возможность удвоения численности населения за 30-летний отрезок времени допускал итальянец Джаммария Ортес, которого Карл Маркс считал одним из крупных экономистов XVIII в.

Что же в итоге остается от «новаторства» Мальтуса? Ровным счетом ничего. И тем не менее Джона Граунта, подлинного отца демографии, на его родине, по существу, не заметили, а в честь Мальтуса, непрофессионала и автора краденых идей, ударили в литавры. Почему? Все было вполне закономерно. «Счастливый билет» достался именно Мальтусу. Как уже говорилось выше, его концепция к тому времени оказалась очень нужной господствующим классам Англии. В 1834 г. в Англии пособия бедным фактически были упразднены. Кстати, в том же году скончался Мальтус. Этим он как бы засвидетельствовал, что свое дело сделал.

В более широком смысле Мальтус сделал свое дело тем, что вдохновил не только английскую, но и международную буржуазию, эксплуататорские классы всех мастей на широко задуманную идеологическую диверсию. По сей день держат они в руках основательно обкатанное в классовых сражениях оружие мальтузианства.

Попробуем разобраться, почему мальтузианство живуче, несмотря на то что оно было и остается лженаучной и реакционной, человеконенавистнической теорией.

2.  Источники живучести мальтузианства. Использование поверхностной истины

Было время, когда людям казалось, будто Солнце вращается вокруг Земли. Восход и заход солнца, хорошо доступные наблюдению, как бы неопровержимо доказывали истинность такого вывода. Понадобились гигантские усилия ученых, чтобы доказать обратное. Этот пример говорит о сложности познания, о том, что далеко не всякая истина лежит на поверхности. Но этот же пример показывает, как подчас может сбить с толку поверхностное наблюдение.

Общественная мысль Запада, выполняя социальный заказ буржуазии, всегда широко пользовалась и пользуется возможностью ухватиться за видимое на поверхности, чтобы выдать это видимое за истину в последней инстанции.

Такая лженаучная практика показательна для буржуазных обществоведов в целом. Но особенно преуспели в этом представители мальтузианства. Для своих фальсификаций они пользовались и пользуются поверхностными истинами, степень наглядности которых можно считать наивысшей.

Что именно используют мальтузианцы для подтверждения своего главного теоретического положения — природной сущности закона, управляющего народонаселением? Прежде всего то, что самым непосредственным образом определяет темп естественного движения населения,— рождаемость и смертность.

Как известно, эти процессы складываются из индивидуальных случаев рождения и смерти человека. Наблюдаемые простым глазом, они предстают как биологические— и только. Если взять сумму индивидуальных случаев, то социальное вполне определенно выявляется как основа той или иной интенсивности процессов рождаемости и смертности.

Иначе как можно было бы объяснить, почему, например, при одной и той же, в общем, природной способности к деторождению (фертильности, как ее называют демографы) у одной здоровой женщины детей нет, у другой— один-два ребенка, у третьей — пять и больше? Или как объяснить различия в коэффициентах рождаемости, которые в одних странах равны, скажем, 15 рождениям на тысячу жителей, в других — 45 рождениям? Ясно, что биологические законы при этом определяют лишь крайние величины коэффициентов рождаемости, но та или иная интенсивность данного процесса определяется не биологией человека, а теми условиями, в которых он находится как член общества.

Мальтузианство же, основываясь на голой видимости явления, ограничивается при истолковании проблемы рождаемости, равно как и других демографических процессов, лишь ее биологической стороной, не главной, с тем чтобы далее из этого делать далеко идущие выводы.

В самом деле, если интенсивность рождаемости определяется природой, то природу, выходит, и надо винить в бедствиях людей, считать, что именно она создает «избыточное» население, людей, лишенных возможности трудиться, чтобы прокормить себя и свою семью. Прокормить в условиях, когда земля будто бы не может дать пищи больше, чем это изначально определено ее способностью к плодородию. Мальтус в этой связи подчеркивал, что было бы бесполезно менять что-либо в существующих общественных институтах — порядок, установленный природой, будто бы незыблем. Это заключение наследники Мальтуса в своих суждениях воспроизводят не всегда. Но поскольку их концепции пронизаны все тем же «природным законом», конечный вывод получается, по существу, тот же, что и у Мальтуса. Иначе говоря, мальтузианство прямо или косвенно берет под защиту эксплуататорский строй. Эта теория как бы снимает ответственность с капитализма за существование «лишних» людей.

Кто не разобрался в наиболее глубокой причине образования этого «излишка», может принять за истину мальтузианский тезис о связи между численностью потомства и бедностью, поскольку такая связь в ее непосредственном, поверхностном проявлении вроде бы действительно существует. Во времена Мальтуса бедняки в ныне экономически развитых капиталистических странах были, как правило, многодетны. Поменяв местами причину и следствие — а это для глядящих «со стороны» может оказаться незаметным,— мальтузианцы утверждали, что бедность — результат высокой рождаемости, тогда как на деле многодетность объяснялась особыми условиями, в которых оказались трудящиеся массы при утвердившемся капиталистическом строе.

Эти условия характеризовались иными, по сравнению с минувшими эпохами, требованиями к качеству рабочей силы. В средние века типичным работником был мастер-умелец. Техника, которой новоявленные собственники теперь оснащали свои предприятия, уже не требовала навыков и умения мастера. Перед владельцами предприятий открылась возможность использовать наиболее дешевый неквалифицированный труд. Его обширным источником стал детский труд. Детский заработок был грошовый, но он все же увеличивал нищенский доход рабочей семьи. Возникло естественное стремление иметь побольше детей.