Кому молиться в болезнях. Рассказы о святых целителях - Тимофей Веронин

– Я здоров, хозяйка, слышишь, здоров, – весело проговорил проснувшийся крестьянин. На полу котенок играл с лучиком солнца, а в сердце недавнего больного горел огонек иного, вечного, света.

Летний день в дореволюционной Москве. По старому стилю – конец июля. Никольская улица, что ведет к Красной площади, запружена народом. Идут и поют тысячи, тысячи людей. Больше, конечно, серых простонародных кафтанов, бабьих платков, но есть и сюртуки, и изящные платья. Москва величает своего любимого целителя, кроткого великомученика Пантелеимона.

На каторжные клейма,На всякую болесть —Младенец ПантелеймонУ нас, целитель, есть, —

так писала за год до революции Марина Цветаева.

Сюда, на Никольскую, в величественную часовню, почти собор, каждодневно шли русские люди. Несли свои болезни и скорби к образу святого с частицей его мощей, привезенной с Афона. Благодатный старец Агафоклий встречал богомольцев и просителей, помазывал маслом. Сюда ехали со всей России. Место знали все: пройти в ворота Китайгородской стены, миновать приземистую церковь Владимирской иконы – и тогда окажешься возле дверей, из-за которых льется напев очередного молебна.

Уже после революции один еврей заболел раковой болезнью, врач отмерил ему несколько недель жизни. Они с женой в отчаянии ехали из дорогой лечебницы по Никольской улице. Неожиданно больной попросил остановить коляску возле часовни.

– Я должен зайти туда.

– Но ты же другой веры, – возражала жена.

– Но я ощущаю властный призыв, я не могу противиться. – Он вбежал в часовню и впервые в жизни упал на колени перед христианской святыней. Слезы не давали шептать слова прошений.

Через несколько недель в один из подмосковных храмов пришел пожилой человек.

– Я еврей, но хочу креститься, – сказал он священнику. – Потому что ваш святой дал мне здоровье. Я верую вашему Богу.

А между тем шли 1920-е, советские, годы. Быть христианином становилось все опаснее. Но святой целитель перевернул душу этого человека, ввел его в свою часовню, даровал ему здравие и открыл Христа. А через несколько лет прекрасная часовня вместе с крепостной стеной и несколькими старинными зданиями взлетела на воздух. Гул рухнувших обломков прокатился по Красной площади, ударился о стены Кремля и отхлынул к реке. По воде пошла тревожная рябь. Словно кто-то осторожно ступал по речной глади.

А там, где стояла часовня, на углу Богоявленского переулка и Никольской улицы, долгое время был небольшой сквер. Деревца, травка. А потом соорудили здесь новый торговый центр, каких во множестве наплодила наша эпоха. Спешат мимо витрин модных магазинов озабоченные покупатели. Свиристят мобильные телефоны, шуршат упаковочные пакеты, с рекламных плакатов глядят упоенные блаженством приобретения новых вещей белозубые красавицы и красавцы. Но, может быть, и сейчас – на этом месте, если остановиться, если вслушаться, то различишь чей-то молитвенный шепот, плач, пение. Ведь он все равно остался с нами, не ушел, «младенец Пантелеймон», целитель «всякой бо лести».

…Когда он был совсем еще маленьким, мама часто произносила над ним имя христианского Бога. Если ему случалось болеть и от жара ломило ножки и ручки, она осеняла его крестом. А когда он выздоравливал, садилась с ним в саду их богатой виллы в малоазийском городе Никомидия и рассказывала о том, как был распят Сын Божий и как ранним весенним утром на третий день после Своей смерти Он явился сперва женщинам, потом являлся ученикам, и наконец у них на глазах вознесся на небо.

– Он ждет нас там, сынок, – говорила мать.

Сквозь ветви персиковых деревьев блистала небесная лазурь. И мальчик долго глядел в сияющие просветы.

А потом мама умерла.

Спустя годы отец отдал его учиться врачебному искусству. Он молился вместе с отцом Юпитеру и Диане. Его учитель Ефросин усердно приносил жертвы Асклепию. Но лазурь, которая сияла сквозь зелень деревьев, волновала душу мальчика. Глядя в небо, он часто вспоминал мать, и смутная тревога закрадывалась в сердце, когда отец возжигал светильники в домашней кумирне.

Мальчик быстро добился успехов. Сам император Максимиан, посетивший Никомидию, обратил на него внимание. Ему прочили придворную карьеру. Ефросин был доволен Панталеоном. Да, именно так назвал его отец. «Во всем как лев» – значило это имя. Отец хотел видеть в нем сильного, ревностного подданного великой империи, верного гражданской доблести своих предков и величию их могущественных богов.

Но все в его жизни перевернулось после того, как он услышал свое имя на углу немощеного переулка и большой улицы. Каждое утро проходил он там к своему учителю и не обращал внимания на пожилого человека, который копал что-то в саду или просто сидел у порога своего скромного одноэтажного дома.

– Панталеон, – произнес этот человек, и юноша остановился. В бороде незнакомца пробивалась седина, худые руки мирно покоились на коленях. А глаза были простые и мудрые.

– Я знаю, ты достойный ученик прославленного врача. Но знаешь ли ты – кто истинный Врач всех людей?

– Нет, – с волнением, словно ожидая чего-то, отвечал Панталеон.

– Христос, – тихо произнес человек.

Названное Имя вмиг воскресило в памяти юноши и лазурь, сияющую сквозь ветви персиковых деревьев, и маму, склоненную над детской кроваткой, и таинственное тепло материнской молитвы и благословения.

Панталеон часто потом приходил к этому человеку. Оказалось, что он был священником гонимой христианской Церкви. Звали его Ермолай. В дальней комнатке небольшого дома услышал Панталеон о происходивших в далекой Галилее событиях трехсотлетней давности. О том, как холодной ночью родился в пещере Спаситель мира. Как потом вышел на проповедь, исцеляя и утешая людей. Как Он поднял с постели расслабленного, возвратил зрение слепому, как воскресил мертвую девочку, дочь начальника синагоги, и юношу, единственного сына вдовы, и друга Своего Лазаря.

«Неужели вера моих отцов – ложная вера, а истина здесь – в словах этого тихого человека?» – часто думал Панталеон и вспоминал свою мать. В задумчивости он нередко теперь блуждал после занятий по городу, лишь к вечеру возвращаясь домой.

Однажды юноша вышел к пустырю и у самой дороги среди камней и сухих колючек увидел змею. Она свилась на камне и шипела, подняв голову. Зловеще поблескивали ее холодные глаза, и Панталеон в страхе отступил в сторону и вдруг споткнулся обо что-то. Он подумал, что это ком земли или бугорок, но, оглянувшись, увидел бледного мальчика. Тот лежал на земле, безжизненно запрокинув голову, разметав тонкие руки. Лицо – белее полотна, губы безвольно разжаты, неподвижные глаза отсвечивали стеклянным, безжизненным холодом. Ошибки быть не могло, мальчик мертв. На ноге, чуть повыше щиколотки, был крохотный след от укуса, смертельный змеиный яд остановил маленькое детское сердце. Забыв об опасности (а змея все с тем же холодным вниманием продолжала следить за человеком, готовая к нападению), Панталеон приблизился к мальчику. И стало пронзительно, до боли жалко этого ребенка. Ему не было и десяти лет. Где-то рядом живет его семья, братья, сестры. Мама ждет его и думает, наверное, что сынок опять заигрался с друзьями, и уже начинает сердиться и не знает, какое горе совсем рядом с ней. И сердце Панталеона наполнила решимость.

– Нет, я не хочу этой смерти, этого горя. И Тот, о Котором говорил мне Ермолай, Кого призывала ночами моя мама над моей кроваткой, Он тоже не хочет этого горя. Он хочет и может помочь, – прошептал Панталеон.

В душе заструилась его первая молитва – молитва милости и сострадания:

– Господи Ермолая и моей матери, Ты пришел на нашу землю, и про Тебя говорят, что Ты при жизни Своей исцелял и воскрешал. Если это так, если Ермолай прав, а мой отец и мой учитель обманываются, сотвори чудо, воздвигни этого мальчика, верни его матери, а змею останови, пусть не сеет она больше смерть!

Как много сил отдал юноша этой короткой молитве! Сев на землю, он спрятал лицо в ладони, перед ним снова мелькнула грозно шипящая голова змеи. И он застыл. Нет, больше он ничего не ждал, не просил, но словно бы на мгновение забылся, потерял себя, утратил ощущение действительности.

– Ой, смотри, что с этой гадиной случилось, – прозвенел вдруг над его ухом веселый мальчишеский голосок. – Это ты ее так? А она ведь меня, кажется, укусила, а вот – ничего.

Перед ним стоял тот самый мальчик, живой, уже не такой бледный. Он улыбался, болтал, а возле камня лежала змея, разрубленная пополам. Только кем?

Панталеон вскочил на ноги, радость захлестнула его сердце.

– Значит, Ермолай прав, значит, Иисус – Бог! – выкрикнул он и обнял мальчика, и хотя тот ничего не понял, но тоже обнял Панталеона. – Беги, беги к матери, она тебя ищет, ты задержался, слышишь, – спешно проговорил юноша. И мальчик в самом деле побежал, а Панталеон не побежал, а полетел к домику на углу тихого переулка и большой улицы.