Нечертова дюжина - Александр Етоев

– Что ж, счастливой рыбалки, – сказал Валька ледяным голосом. – А Кудыкин, пока вы там рыбку ловите, весь ваш огород по кустику перетопчет.

– Не перетопчет. Ко мне Пашка приехал, у Пашки дядя тренер по боксу. У него один кулак размером с две твоих головы.

– И где же, интересно, этот твой Пашкин дядя? – злорадно хихикнул Валька. – Вы, наверно, этого дядю в кладовке про запас держите?

– Да Кудыкину, что дядя, что огородное пугало, – сказал я. – Ты еще табличку на заборе повесь: «Осторожно! Злой Пашкин дядя!»

Борька задумался.

На улице послышались шум, топот и какое-то механическое пощелкиванье.

– Ребята! Галочкин! Кулебякин! – раздался пыхтящий голос.

Мы вскочили, голос был Василькова.

Обогнув дом, мы все трое подбежали к калитке. На улице у ворот стоял Васильков, и лицо его сияло, как самовар. Рядом с ним стояла странного вида конструкция; к раме от раскладушки были приделаны четыре велосипедных обода, скрепленные попарно осями. Из осей торчали штырьки, а на конце каждого такого штырька было насажено что-то вроде колодки, на которой сапожники подбивают обувь. Но не это удивило нас больше всего, а то, что на каждую из колодок – насчитали мы их не меньше десятка – были аккуратно надеты, зашнурованы и завязаны бантиком где ботинок, где дырявая кеда, где просто спортивный тапочек.

Колеса тоже не остались разутыми. На них сидели несколько огромных калош, насаженных наружу подошвами.

– Вот, – гордо сообщил Васильков, показывая на свое детище. Потом помялся и виновато добавил: – От пара пока пришлось отказаться. Ну, ничего, – он снова заулыбался, – в другой раз будут и пар, и поршень. Есть у меня в запасе одна идея…

Валька обошел васильковское чудо техники и подергал за одну из калош:

– И далеко ты на своей раскладушке собрался ехать?

– Дело не в расстоянии, – хитрым голосом сказал Васильков. – Главное здесь – эффект присутствия. Вот. – Он показал на пыльную полосу улицы. – Правда, здорово?

Улица пестрела следами. Казалось, по ней протопала целая небольшая армия.

– Армия невидимок, – довольно хохотнул Васильков. – Следов много, а людей – никого. У меня эта машина уже неделю в сарае стоит. Я все думал приделать паровой двигатель, но больно уж с ним много хлопот.

Борька Бунчиков с задумчивым видом разглядывал одну из подошв. Затем с таким же задумчивым видом посмотрел в лицо Василькову.

– Это же тот самый ботинок, который у Епифакина в бане спёрли. Я его по рубчикам помню.

Валька тоже пригляделся к ботинку:

– Нет, это не Епифакина. У Епифакина спёрли левый, а этот правый.

– Левый, правый – какая разница? – сказал я. – Епифакин разбираться не будет. Шарахнет ломом, и всем твоим невидимкам крышка.

– Я пошел, – сказал Борька Бунчиков, – мне надо лодку клеить.

– Мальчики! – Мелко топая и шмыгая облупленным носом, к нам бежала Борькина сестра Любка. – На водоеме Петухов тонет. У него бревно от берега унесло!

Над камышами стрекотали стрекозы и мирно перешептывались шмели.

Тихо светило солнце, вода была золотая и сонная, и у берега в золотой воде плавали золотые рыбки.

Водоем наш – круглый, как блин; берега словно обведены по циркулю; ближний берег порос травой, а на дальнем, за невысоким обрывом, стеной вырастает лес.

– Вон он, – крикнула Любка, будто бы мы сами не видели.

На воде, почти на самой серёдке, медленно качалось бревно, а на бревне, вцепившись в него руками, медленно тонул Петухов.

Тонул Петухов молча и, наверно, уже давно.

Увидев нашу компанию, он раскрыл было рот для крика, но тут бревно резко дернулось в сторону лесистого берега.

Петухов только тихо ойкнул и вцепился в него покрепче.

– Такая дылда, а до сих пор плавать не научился, – сказала Любка.

– Ну-ну. – Валька подозрительно смотрел на бревно.

– Петухов, – крикнул Борька Бунчиков, – а, Петухов? Ты ногами, ногами работай. Подгребай в нашу сторону.

– Непонятно. – Валька задумался. – Ветра нет, течения нет, как же это его угораздило?

– Оттолкнулся и поплыл по инерции, чего уж тут непонятного, – сказал Борька Бунчиков.

– По инерции? Может, и по инерции, – сказал Валька. – Только на фига ему это нужно? Себя что ли решил испытать? Нет, все равно непонятно.

– Надо Петухова спасать. – Я решительно сбросил в траву сандалии.

Тут сзади загрохотало васильковское чудо техники. Припозднившийся по причине сильно пересеченной местности, изобретатель вытер со лба испарину и с ходу включился в спасательные работы.

Из подсумка, болтающегося на задке машины, он вынул моток веревки, нашел в траве обломок сухой доски, привязал веревку к доске и пустил свой утлый кораблик по воде в сторону Петухова.

– Жаль, времени мало, – сказал Васильков, наматывая себе на запястье свободный конец веревки, – а то бы я еще винт поставил, для скорости. Ничего, в следующий раз будет тонуть – поставлю.

– Эй, там, на бревне! – крикнул я, вдевая ноги в сандалии. – Принимай конец!

– Остальные гонят волну, – скомандовал Васильков, и мы принялись швырять в воду ветки, мелкие камешки и комья прибрежной тины.

Спасательная деревяшка с веревкой нехотя плыла к утопающему.

Петухов сидел на бревне, уныло опустив голову. Похоже, собственное спасение его нисколько не интересовало.

– Цепляй! – крикнул Васильков Петухову, когда плотик был совсем близко.

Но Петухов повел себя странно. Вместо того, чтобы схватить спасательную веревку, он судорожно вцепился в бревно. И только он это сделал, как бревно с предательской ловкостью сделало рывок по воде, проплыло несколько метров и замерло, легонько покачиваясь.

– Живое, – тихо сказала Любка. Губы ее тряслись от страха. Она набрала полный рот воздуха, зажмурилась и крикнула: – Крокодил!

– Спятила? – сказал Валька. – Какие здесь крокодилы? – Но уверенности в его словах не было.

– Петухов! – крикнул я утопающему. – Давай кончай свои штучки! Ты спасаться собираешься или нет?

Петухов приподнял голову, скосил взгляд в сторону леса и с отчаянной решимостью закричал:

– Да не могу я, понимаете? Не могу! Привязанный я, они ж, гады, меня за веревку тащат!

От другого берега по воде протянулась узенькая дорожка. Бревно ожило; Петухов сжался; Любка выпучила глаза; в глазах Вальки прыгали злые чертики; Васильков сматывал непригодившуюся веревку; Борька Бунчиков с хмурым видом плевал в золотую воду.

Бревно с утопающим Петуховым уплывало к противоположному берегу. Там, уже не скрываясь, стояла вся кудыкинская компания. Лыков и Короедов-младший, похохатывая, тянули веревку. Жмаев, Бородавкин и Коклюшев скалились нечищенными зубами. Сам Кудыкин стоял на камушке, скрестив по-наполеоновски руки.

Подтянув бревно к берегу, кудыкинцы схватили ватного Петухова и, подталкивая беднягу в спину, погнали в глубину леса. Петухов не сопротивлялся.

– Так мы будем поступать с каждым, кто слишком много о себе думает, – громко, на весь водоем, заявил Кудыкин и вразвалочку отправился следом.

Мы стояли как замороженные.

И все вокруг сделалось неживым и тусклым: солнце, небо, лес на том берегу, сонные пятнышки облаков.

Обидно, когда прямо у тебя на глазах творится такое наглое беззаконие, а ты стоишь, как дурак, и не можешь ничего сделать.

– Мальчики, – сказала вдруг Любка, – почему вы их так боитесь?

Мы опешили. Действительно, почему?

– Вот еще, – сказал Валька, – было б кого бояться. Да я этого Кудыкина одной левой.

– Кудыкин хитрый, – сказал Борька Бунчиков. – У него в лесу штаб. Возле старого аэродрома, в ангаре.

– Знаем мы ихний штаб, – усмехнулся Валька. – Песочница для детского сада. Там только в куличики играть.

– Хороши куличики, – сказал я. – У Бунчикова весь огород вытоптали, даже пугало и то сперли. И Петухова в плен взяли.

– Пугало – это да, пугало жалко, – вздохнул Бунчиков. – Я же только позавчера капитанский китель у деда выпросил. Почти новый, всего лет двадцать в сундуке пролежал. Красивое было пугало.

– Красивое, – подтвердила Любка. – Борька ему свою шапку-ушанку без одного уха отдал, и бабушкины очки без стекол, и папин галстук. И в прятки оно со мной на огороде играло – я за грядку спрячусь, а оно водит. – Любка села на корточки и прикрыла глаза ладошкой. – Вот так.

– Ладно вам, подумаешь – пугало, – сказал я. – Надо о Петухове думать. А если они его будут пытать?

– В Африке пленных в муравейник сажают, – задумчиво сказал Валька. – За час от человека остается один скелет.

Любка заплакала.

– Ты чего? – спросил ее Валька.

– Ничего, – сказала Любка сквозь слезы и заплакала еще больше.

– Влюбилась, – объяснил Борька. – Она в этого Петухова еще прошлым летом влюбилась.

– Сам ты в Верку Яблокину влюбился, – сказала Любка, вытирая глаза передником. – А я – ничего, мне человека жалко.