Пока горит огонь (сборник) - Ольга Покровская

Катя шмыгнула носом и со злостью вытерла навернувшиеся слезы. Реветь она не будет, вот еще!

– Максон, водяра кончилась. Отслюнявь еще бабла! – заорал кто-то в соседней комнате.

Катя выбралась из постели, вытащила с полки Ремарка, выхватила из книги стопку денег и спрятала ее в том самом затертом почтовом конверте с адресом отца, который нашла недавно в старых бумагах на антресоли.

В письме и не было ничего особенного – так, поздравление с Новым годом. Таинственный сильный и добрый мужчина, бывший ее отцом, писал матери, что скучает и что жалеет о том, как повернулась их жизнь, и целует в нос крохотную доченьку.

«Крохотную доченьку, доченьку…» – часами потом повторяла про себя Катя.

Сунув деньги в конверт, рядом с письмом, она спрятала его под пижамной майкой и скользнула обратно в кровать.

Через несколько минут входная дверь хлопнула, в квартире стало потише – наверное, часть гостей ушла-таки за водкой.

А дверь в Катину комнату приоткрылась, треугольник света проехался по полу. Катя отчаянно зажмурилась – пусть думают, что она спит, лишь бы не приставали.

Но никто и не думал к ней приставать. Вошедшие, кажется, вообще не обращали никакого внимания на то, что в комнате еще кто-то есть. Они глухо пыхтели и влажно чмокали в темноте. Катя открыла глаза и рассмотрела собственного брата, подталкивавшего к материнской кровати какую-то блондинку.

Скрипнули пружины. Затянутые в сетчатые чулки ноги девицы взлетели куда-то к потолку, на пол обрушились туфли. Макс, отдуваясь, пытался расстегнуть ремень джинсов.

– Эй, – проговорила Катя, садясь на кровати. – Я вам тут не мешаю?

– Заткнись, – бросил Макс через плечо. – Спи!

– Ну-у, я так не могу… при ней… – капризно заявила девица.

Макс обернулся к сестре:

– Слышь, пойди погуляй где-нибудь полчаса.

– Еще чего, – строптиво отозвалась Катя. – Сами проваливайте, это моя комната.

– Я чё, неясно выразился? – Он подскочил к ней, потный, растрепанный.

От него душно пахло перегаром, глаза были какими-то пустыми, стеклянными. Не желая больше препираться, Макс вытащил сестру из кровати за шкирку, как котенка, и вышвырнул за дверь комнаты. Щелкнул шпингалет.

– Эй! – Катя забарабанила в дверь кулаками, потом коленками. – А ну открой! Открой, гад!

Из запертой комнаты раздавалось лишь мерное пыхтение. В коридоре на нее налетел какой-то придурок с бешеными глазами, заверещал:

– Мусора! Мусора пришли! Палево! – и потащил Катю в ванную.

Она едва отбилась от него, сунула ноги в чужие шлепанцы, набросила на плечи куртку и выскочила из квартиры.

В подъезде было полутемно. Лампочка над головой истерически мигала белым мертвенным светом, тут же гасла и вспыхивала опять. Катя спустилась на половину лестничного пролета, присела на корточки и выглянула из низкого, забрызганного побелкой после недавнего ремонта окна.

На улице лил бешеный дождь.

Молнии так и перерезали небо огненными зигзагами, разухабисто ухал гром. Прозрачные, будто стеклянные, быстрые струи бились о жестяной подоконник, разлетаясь мелкими осколками…

Нечего было и думать о том, чтобы переждать царивший в ее квартире пьяный угар во дворе. Однако возвращаться домой, к этим мерзким рожам, тоже не хотелось.

Катя проверила, на месте ли конверт с деньгами, не выронила ли его в сутолоке. Нет, не выронила. Она вызвала лифт и поднялась на последний, двенадцатый, этаж. Дальше идти было некуда. Она села на ступеньки, натянула куртку на острые коленки – в подъезд пробралась дождевая сырость – и приткнулась головой к перилам.

Жалко себя было до слез. В горле противно щипало, и веки жгло. «Вот вернется мать, Макс, сволочь, у нее попляшет», – пыталась она успокоить себя, зная, что на самом деле мамаша никогда в жизни не поверит в то, что ее любимый сынок выставил сестру из квартиры посреди ночи.

Сзади тихо притворилась дверь, прошелестели чьи-то мягкие шаги. Кате не хотелось оборачиваться. Некто остановился за ее спиной, чиркнул спичкой. Запахло крепким табаком, дымом.

– Ты чего тут сидишь, а? Из дома выгнали? – спросил над головой глуховатый голос.

– Угу, – буркнула она, все так же не глядя на собеседника. – Брат!

– А чего мамка с папкой не заступились?

– Мама в командировке, – ответила она. – А папа… он в другом городе.

– Не живет с вами, что ли? – допытывался незнакомец.

– Почему не живет? – запальчиво отозвалась Катя. – Он приезжает… часто! Очень часто! Он нас очень любит!

– А-а, ну да, понятно. Как же иначе? – хмыкнул мужчина.

Он спустился по ступенькам и остановился напротив нее. Теперь, хочешь не хочешь, Кате пришлось взглянуть на него.

«Старый!» – сразу определила она.

Дядьке было на вид лет сорок – сорок пять, лицо усталое, вдоль щек – длинные, печальные какие-то морщины. И глаза темные и печальные – как кофейные зерна. На голове – короткий седоватый ежик. Когда он снова заговорил, она обратила внимание, что некоторые зубы у него очень красивые, серебряные.

– За что же брат тебя выставил, а?

– Телку привел, – зло сказала она. – Я им там помешала.

– Вот сучонок! – цыкнул дядька. – Разобраться бы с ним, да…

– Боитесь, что ли? – удивилась Катя. – Да вы его одной левой…

– Не, его не боюсь, – усмехнулся незнакомец. – Связываться неохота. Еще ментов вызовет, а мне с ними сейчас ссориться нет резона. У меня щас… как это?.. вроде испытательного срока.

Катя не совсем поняла, что он имел в виду, но важно кивнула. Пусть не думает, что она какая-то тупоголовая малолетка.

– А можете мне сигарету дать? – спросила она.

– Это папиросы, – он показал ей бумажную красную пачку.

Катя заметила, что кисти его рук покрыты замысловатыми татуировками: какие-то церкви, плохо угадываемые кривоватые купола – надо же…

– А ты что же, куришь уже? Такая маленькая…

– Ничего я не маленькая!

Она вытащила из пачки папиросину, неумело сжала ее губами, потянулась к протянутой дядькой спичке, тут же закашлялась. Рот наполнился горьковатой густой слюной, голова закружилась.

– Тьфу, гадость! – Она бросила окурок на пол и притоптала сверху шлепанцем.

– Точно! – подтвердил мужчина. – Ну что, глазастая, я домой пошел. А ты так и будешь всю ночь тут сидеть? Смотри, замерзнешь.

– Подожду, пока они угомонятся, и вернусь, – пожала плечами Катя.

– Это долго можно ждать, – раздумчиво протянул он. – Вот что: если хочешь, посиди у меня. Не больно уютно, но хоть тепло.

– Я вас не знаю, – опасливо поджала коленки она. – Как же я к незнакомому пойду?

– Так какой же я незнакомый, я же сосед, – просто улыбнулся он. – Ты меня не помнишь, потому что я давно тут не был. Последние несколько лет жил… ну, не тут, в общем.

– В командировке были? – догадалась она.

– Угу, в командировке. Точно! В длительной! – закивал он. – А зовут меня дядя Гриша.

– А я – Катя, – представилась она, поднимаясь со ступенек и разминая затекшие ноги. – Ну ладно, пойдемте тогда.

Квартира у дяди Гриши была странная – пустая какая-то. И пахла нежилым. Стол, застеленный газетой, раскладушка, две табуретки, продавленный диван. На кухне вдоль батареи выстроились пустые бутылки. Катя нерешительно остановилась на пороге, не зная, как себя повести. Дядя Гриша, кажется тоже смущенный, помялся, потом спросил, обрадованный догадкой:

– Ты, может, есть хочешь?

– Хочу, – честно призналась Катя. – А у вас есть что-нибудь?

– Ща… – Он прошествовал на кухню, приоткрыл дверцу старого, в подтеках, холодильника. – Яичницу будешь?

– Буду, – кивнула Катя. – Давайте сковородку, я пожарю.

– Чего это? – удивился он. – Я сам справлюсь.

– А вы разве умеете? – изумилась она. – Мой брат ничего готовить не умеет, говорит: не мужское это дело.

– Значит, не приперло его еще как следует, – резюмировал дядя Гриша. – Жрать захотел бы, сразу бы научился.

Он ловко орудовал у плиты. В сковородке зашкворчало масло, туго шлепнулись о чугунную поверхность два желтка.

Катя устроилась на табуретке, оглядела кухню: древний календарь за черт знает какой год, полная бычков пепельница на подоконнике…

– Вы тут совсем один живете?

– Ага.

– А где… ну, жена ваша? Дети? – осторожно спросила она. Любопытство боролось в ней с правилами приличия.

– Жена? – переспросил он. – Была когда-то… Была да сплыла, вот как бывает. Ну, хватит лясы точить, ешь давай!

Он застелил стол газетой, поставил перед девочкой сковородку с яичницей, положил рядом вилку и ломоть хлеба. Катя с жадностью накинулась на еду. Дядя Гриша сидел напротив, задумавшись о чем-то своем, и машинально рисовал что-то на полях газеты огрызком карандаша.

Присмотревшись, Катя разглядела угрюмую девчоночью рожицу с папиросой в зубах. Ничего себе – да это же она сама! Как похоже…

Она доела яичницу, поблагодарила, привычно убрала со стола и пристроилась у раковины мыть посуду. Потом, испугавшись, что набрызгает водой на все так же спрятанный под футболкой конверт, обтерла мокрые руки о пижамные штаны и вытащила его наружу. Огляделась вокруг и, решившись, спросила нового знакомого: