Девушка, больница, ночь - Марк Фурман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Левашов толкнул тяжелую дверь актового зала, пропустил прыщавого вперед. Завгар Каштанов подписывал путевки на выезд. Крупная седая голова его возвышалась над толпившимся народом: невысокий Каштанов восседал на сцене, откуда, обычно велся инструктаж или читались лекции для водителей.
— Гололед, — гудел Каштанов, — ох, гололед, ребята. — Упаси вас Бог превысить скорость или, что хуже того… — Он оборвал фразу, но все без слов поняли, что хотел сказать завгар.
Когда очередь около начальства поредела, Левашов, обратившись к Каштанову, презрительно махнул рукой на забившегося в угол прыщавого. Каштанов понял ситуацию мгновенно, нахмурился, постучал костяшками пальцев по столу.
— Езжай в рейс, Николай, — решил он. — А как приедешь, разберемся. Я главному инженеру сей момент доложу.
Он отобрал у прыщавого (фамилия его оказалась Зеленин) ключи, не глядя, подписал Николаю путевку, и в знак сочувствия протянул большую теплую ладонь.
— Да, вот еще что, Левашов, — произнес он. — В гараж вернешься к пяти, отдохнешь до двенадцати, и до утра покрутишься у вокзала. Твой сменщик, похоже, занемог. Только что звонил, взял больничный. Грипп начинается, всем придется поездить сверхурочно.
Левашов хотел возразить, но, взглянув на Зеленина, в чисто воспитательных целях промолчал. Впрочем, до вечера еще далеко. Там видно будет.
С путевкой он пошел в медкабинет к фельдшеру Марине. Окончательная виза была ее. Марина Афанасьевна, двадцати лет, хрупкое, изящное создание, относилась к своим обязанностям более чем ответственно. Сколько водителей отстранила от рейсов, не счесть. Она прикоснулась к мускулистой руке Левашова тонкими прохладными пальцами, быстро обработала ссадины йодом. Измерив давление, удивленно подняла выщипанные в ниточку бровки.
— Пульс частит и давление выше нормы. Сто пятьдесят на восемьдесят пять, — строго произнесла она. — Что, Николай Николаевич, небольшой пикничок накануне, плохой сон?
Но совесть у Николая была чиста, как свежевыпавший снег за окном.
— Волнение и чисто эмоциональный стресс, — по-научному закрутил он. — Колеса с моей машины гад один хотел снять. Вот давление и подскочило. Всего с полчаса назад все случилось, еще не отошел.
Фельдшер, несмотря на молодость и отсутствие опыта в их делах, верно оценила ситуацию. Она дала ему две желтые таблетки валерьянки, заставила их проглотить, поднеся в прозрачном пластмассовом стаканчике кипяченую воду. Левашов спрятал подписанную путевку в карман и, внутренне успокаиваясь (похоже, «желтенькие» уже начали действовать), отправился в гараж за машиной.
3
После полудня погода окончательно испортилась. Вьюжило, мело, с почерневшего неба несся к земле крупный влажный снег. Ощутив неприятный холодок, Виталий поднял воротник. Он поправил шарф, замотал его потуже, стало немного теплее. Решительно наклонив голову, пряча лицо от встречного ветра, он зашагал к остановке на Октябрьском проспекте. Билеты на концерт Наташе уже переданы, теперь до шести он свободен.
«Новый год ровно через десять дней, — прикинул Левашов. — Завтра зарплата, сразу же займусь подарками. Жене — духи французские по ее заказу, шефу и Стебновской — какие-нибудь милые пустячки. Матери надо поискать что-нибудь по хозяйству или из одежды…».
Впереди парень в дубленке с видимым усилием тащил замечательную елку. Надо бы его обойти, но густая крона дерева заняла почти весь тротуар. Ступая в жидкий снег, Левашов обогнал счастливчика, и тут его окликнули. Владельцем елки оказался бывший однокурсник Борис Саркисов. Не виделись они наверняка больше года.
— Куда путь держишь? — осведомился Саркисов, взглянув на Виталия темными грустными глазами. — Елкой еще не запасся?
— Мне и нескольких веточек хватит, — беззаботно ответил Левашов. — Такая громадина только для семейного человека с детьми. И где ты ее раздобыл?
От ели исходил какой-то неприятный запах, похожий на бензин. Оказалось, что елку достал Саркисову знакомый гаишник и вчера вечером оставил ее у бензоколонки. Там она и провела ночь, впитав в густую хвойную крону все запахи большой дороги: автомобильных масел, мазута, этилированного бензина.
— И как ты от этой романтики дорог теперь избавишься? — спросил Левашов. — Такой амбре не для детей. Кстати, Боб, ты все еще в общежитии живешь?
— Обещают квартиру, — Саркисов грустно захлопал ресницами. — В очереди мы среди первых, как-никак два молодых специалиста. Главный говорит, еще с год надо потерпеть. А ты далеко собрался?
— В библиотеку, медицинскую. Хочу сменить книги по хирургии, да захватить что-нибудь из художественной литературы на дежурство.
— Пошли вместе, — Саркисов переместил дерево на другое плечо. — Сначала в библиотеку, я там сто лет не был, потом заглянем ко мне в общежитие.
Они дошли до библиотеки, воткнули елку в сугроб перед шатким деревянным крыльцом. По крутой резной лестнице, скрипящей, казалось, не то, что от прикосновения — от дыхания, поднялись наверх. Библиотекарь Полина Леонидовна, знавшая молодых врачей еще студентами, обменяв Виталию книги по медицине, откуда-то из-под самого потолка достала тяжелый том в картонном футляре.
— Специально для вас отложила, Виталий. Знаю, что интересуетесь искусством. Вот подошла и ваша очередь. Это альбом Глазунова, его на днях профессор Иноземцев занес.
Пока Левашов рассыпался в благодарностях, приблизился Саркисов с книгами. Две он взял по психиатрии, своей специальности, еще две детские, для малышей. У Бориса семья большая, он еще на пятом курсе женился. Теперь у него близнецы — мальчик и девочка. Похоже, он и подался в психиатрию из-за высоких надбавок и большого отпуска.
От библиотеки до медицинского общежития рукой подать, один квартал. Они вытащили ель из сугроба, потрясли, освобождая от мокрого снега. Потом оба дружно взвалили дерево на плечи, и зашагали к девятиэтажной сверкающей огнями башне, возвышающейся маяком, среди деревянных частных домов.
«Дождался-таки Глазунова, — радостно подумал Левашов, прячась за воротником от острых мокрых иголок. — Спасибо Полине Леонидовне, не забыла». Теперь внеплановое ночное дежурство стало даже чуть более желанным.
4
Николай подъехал к вокзалу точно к прибытию первой электрички из Москвы. Народ с поклажей дружно устремился к стоянке такси. Большинство людей с сумками и сетками, молодежь почти поголовно с дипломатами, спортивными саквояжами, рюкзаками. Конечно, зима — не сезон отпусков. В это время года традиционные чемоданы увидишь редко.
«Что же везут с собой горожане? — прикинул Левашов. — Тут и подарки к Новому году, и еда для праздничного стола, кто-то деликатесы купил, шампанское. Надо бы у Каштанова рейс в столицу выпросить. Конечно, у нас желающих тьма, но, с учетом утреннего происшествия, я, может быть, пойду вне конкурса…»
Николай проехал вперед, вышел, чтобы открыть багажник и помочь пассажирам. В такси сели четверо: рядом с ним папаша — мужчина интеллигентного вида в очках, сзади устроились мать и две дочки. Младшей лет шесть, сестра ее, высокая блондинка, ростом с отца, ей, наверное, не меньше шестнадцати. Едут в гости, на праздники, а собрались, как на юг — два чемодана и саквояж. Наконец, устроились, поехали.
Мужчина облегченно вздохнул и полез в карман за сигаретами. Левашов, как бы случайно, протер на панели табличку с надписью «У нас не курят». Тот понял, спрятал сигареты.
Дорога не из близких, в микрорайон Малышево. Это противоположный конец города. Туда минут сорок, потом на стоянке придется искать клиентов. И — опять на вокзал. Но вторую электричку он упустит, теперь разве что случайные пассажиры подвернутся.
Водители такси народ дотошный и бывалый. Их как воробья на мякине не проведешь. Они знают все городские новости, сообщат счет вчерашнего хоккея, посоветуют, в каком из гастрономов можно поздним вечером быстрее всего запастись провизией. Да мало ли какая информация проходит через таксистов! Сосед Николая по подъезду, потомственный парикмахер Евсей Абрамович однажды сказал:
— Когда-то все новости шли через нас, парикмахеров. Потом появились конкуренты: вечерние газеты и вы, таксисты. Теперь я, мужской мастер Левинсон, все узнаю последним. Но на юге, Коля, иначе. Довелось мне прошлой осенью погостить в Херсоне у родственников. Зашел к коллегам. Там парикмахер не просто брадобрей, а, как и раньше, нужный и полезный человек. И посоветует, и расскажет, и красоту наведет.
Похоже, что об утреннем инциденте с колесами знали уже почти все таксисты, хотя Левашов об этом никому, кроме завгара, не говорил. Не то чтобы не успел — время было: когда нет пассажиров, водителям на стоянках ничего не остается, как трепаться друг с другом. Просто пропало желание. То ли желтенькие таблетки подействовали, то ли еще что, но где-то к десяти утренняя злость на Зеленина улетучилась. Еще часа через два Николай ему даже посочувствовал. Происходило это, однако, помимо собственной воли Левашова. Сердцем он понимал, что прыщавого жалеть нельзя. Если их жалеть, как же честным водителям работать? Вот он, к примеру, прошлой зимой с месяц простоял с лысыми колесами, остался без половины зарплаты. Но никому не напакостил, дождался новых шин без блата, в порядке очереди. И потому, может быть, прав тот водитель — головой о трубу, и весь разговор!