Приблуда - Франсуаза Саган

На другой день дребезжащий трамвай доставил Герэ в центр города; на Герэ был выходной вельветовый костюм, обуживавший его крупную фигуру, и ювелир, к которому он вошел, поглядел на него без воодушевления. Но когда он увидел камень, – между прочим, самый маленький из всех, – который принес и с непринужденным видом показал ему посетитель, выражение его лица изменилось.

– Это единственная драгоценность, оставшаяся мне от матери, – пробормотал Герэ смущенной скороговоркой, – а поскольку у нас сейчас трудности с деньгами…

– Вы могли бы получить за него десять миллионов, – сказал ювелир, – не меньше десяти миллионов. Камень великолепный, очень чистый…

В голосе его звучал вопрос, и Герэ невольно стал оправдываться:

– Он у нас уже сто лет… Моя бабушка…

Закрывая за собой дверь, он еще продолжал что-то лепетать.

Выйдя от ювелира, Герэ пересек площадь и остановился перед магазином фотоаппаратов, затем чуть подальше – перед магазином дорожных принадлежностей, а пройдя еще немного – перед красочной афишей туристического агентства. Лицо его выражало заинтересованность, в которой удивление преобладало над вожделением.

Возвратившись домой, он первым делом засунул руки в резиновые сапоги, где, завернутые в «клинексы», дремали его сокровища. Герэ оставил их там, где они были, и вытянулся на постели. Он достал из кармана сверкающий камень и долго вертел его на ладони, потом развернул взятый в туристическом агентстве проспект и склонился над фотографиями пляжей, пальм и залитых солнцем отелей.

Обыкновенно Герэ ужинал на первом этаже в смежной с кухней комнатенке за одним столом с молчаливым Дютиё, железнодорожным служащим и вдовцом, на отсутствие которого и обратил внимание мадам Бирон, когда она ставила перед ним суп. Она напомнила ему, что Дютиё в первую субботу каждого месяца ездит навещать свою дочь в Бетюн. Удовлетворенный таким ответом, Герэ раскрыл газету и принялся за суп. Мадам Бирон подавала, как обычно, молча. А сам он даже не поднял головы, когда полчаса спустя она поставила на стол десерт. «Яблочный компот», – отметил он про себя, сворачивая газету, только на этот раз рядом с компотом на столе стояла бутылка шампанского.

Герэ залился краской, приподнялся и позвал хрипло: «Мадам Бирон». Она появилась в дверях, неизменно спокойная, в ее глазах он не прочел ничего. Но почему-то вдруг на него напал страх.

– Что это? Зачем шампанское? – набросился он на нее с раздражением.

Он чуть было не вспылил, не обвинил ее в том, что она рылась в его комнате, не вышел из себя, но она улыбнулась чарующей незнакомой улыбкой, – впрочем, прежде она ему никогда не улыбалась – и произнесла:

– У меня сегодня хорошие новости, месье Герэ. Мне бы хотелось выпить с вами.

Он сел, руки его дрожали, откупоривать бутылку пришлось ей. Она продолжала улыбаться, как ему казалось, свысока, они распили шампанское, едва ли обменявшись несколькими словами, вдвоем в тесной столовой, и Герэ был совершенно сбит с толку. Пробормотав «спасибо» и «спокойной ночи», он поднялся в комнату, вынул драгоценности из резиновых сапог и стал затравленно озираться в поисках более надежного тайника. В конце концов он сунул кожаный мешочек под подушку и заснул на нем, словно сторожевая собака.

Воскресенье прошло как обычно. Он посмотрел новости спорта по телевизору, сходил с Николь в кино, потом поужинал с ней у нее дома. Она не поняла, почему он не остался заниматься любовью, как всегда по воскресеньям, но была этим скорее заинтригована, нежели оскорблена. Герэ и тут исполнял свои обязанности с исключительной добросовестностью.

В понедельник стояла прекрасная погода, и Герэ в приподнятом настроении то и дело весело поглядывал на свой террикон, которого прежде понапрасну опасался. В шесть часов без одной минуты, охваченный внезапным желанием поскорее увидеть драгоценности, Герэ поднялся из-за стола, но тут в комнату с рыком ворвался Мошан.

– Хорошо отдохнули в выходные, Герэ? Не переутомились? Надеюсь, в рабочей форме?.. А?

Но Герэ потянулся за курткой за спиной Мошана, даже не взглянув на него; Мошан подался назад, толкнул Герэ и сам же завопил: «Нельзя ли поосторожней!» – но тут застыл как вкопанный.

Герэ повернулся к нему с перекошенным от ярости лицом и, свирепо сжав зубы, процедил:

– Оставите вы меня в покое, Мошан, или нет! Оставите вы меня в покое наконец! – причем интонация отнюдь не содержала вопроса, и, попятившись с перепугу, Мошан освободил проход.

В итоге ему осталось только с изумлением проследить в окно, как Герэ широкими шагами удаляется в направлении террикона. Ярость и стыд исказили лицо Мошана, на него было страшно смотреть, зато присутствовавший при сцене юный помощник бухгалтера улыбался от счастья, уткнувшись носом в счета. Мошан вышел, громко хлопнув дверью.

Герэ играл с собакой возле террикона. Он кидал палку, а собака ее приносила, и сам он тоже прыгал и резвился как юнец – да он и вправду был совсем еще молод. Он смеялся, звал собаку то Плутоном, то Милу; он даже прихватил пачку печенья, которую они съели вдвоем, присев под терриконом.

В дом он вошел, насвистывая, остановившись в дверях кухни, весело крикнул: «Добрый вечер», – но кухня была пуста, и он, сам не зная отчего, испытал досаду. Он поднялся в свою комнату и замер: убогие стены были увешаны пестрыми афишами туристического агентства, с которых купальщицы в бикини глядели на вязаные салфеточки. Комната совершенно изменила свой облик. Он помялся, открыл печь и запустил руку в глубину, нисколько, впрочем, не сомневаясь в том, что он там обнаружит: действительно, драгоценности были на месте, и он чуть ли не разочарованно запихнул их назад в тайник. Потом присел на кровать, но вдруг вскочил и сбежал вниз: в кухне по-прежнему никого не было.

Он бежал всю дорогу и в кафе «Три корабля» вошел, с трудом переводя дух. Николь сидела с Мюрьель, на столике перед ними лежала газета. Выделявшийся крупными буквами заголовок: «СМЕРТЬ В КАРВЕНЕ. УБИЙСТВО МАКЛЕРА» – поначалу не привлек внимание Герэ, видимо, из-за того, что термин «маклер» ассоциировался для него исключительно с биржей. Только место действия – Карвен – побудило его рассеянно продолжить чтение: «Жертвой стал некий Грюде, житель Бельгии… сомнительные занятия… замечен на границе…» И тут вдруг ему бросилось в глаза слово «драгоценности»: «Накануне жертва, добиваясь отсрочки, предъявила кредитору драгоценности: ювелирные изделия на сумму восемь миллионов новых франков, по оценке кредитора…» Герэ обернулся к Николь, хихикавшей с подружкой:

– Вы видели?

Он показал им газету, девицы по-бабьи завизжали. Герэ с каменным лицом слушал их причитания.

– Семнадцать ножевых ран… Какой ужас… – бормотала Николь. – Бедняга был еще жив, когда этот сбросил его в воду.

– Этот? – машинально переспросил Герэ.

– Ну, убийца. Неизвестно даже, кто он. Ясно одно: драгоценности он забрал.

– Неплохо, а?! – вставила Мюрьель. – Восемь тысяч кусков…

Мюрьель была циничнее, а потому привлекательнее подруги. Николь возмущалась, Мюрьель над ней посмеивалась:

– А что… ты б отказалась, если б тебе подарили эти украшения? Представь себе, твой ухажер преподносит тебе такую вещицу…

Она кивнула на Герэ, а Николь покраснела от смущения.

– Я ничего от него не требую, – ответила она с достоинством, но ее ответ почему-то вывел Герэ из себя.

– Неправда, – огрызнулся он. – Требуешь! Требуешь, чтоб я всю жизнь просидел здесь, у Самсона. Ты с детьми дома на пособии, а я – в бухгалтерии на Мошана ишачь. Вот чего ты требуешь!..

Голос его дрожал, к горлу подступил комок, он ощущал себя жертвой чудовищной несправедливости. Девушки ошеломленно смотрели, как он встал, вышел из кафе и удалился в сторону большого террикона.

Подойдя к пансиону и увидев мадам Бирон на пороге, он сначала обрадовался, потом удивился. Вроде бы она смотрела на него, но на всякий случай он дважды обернулся, проверить, нет ли кого еще позади. Герэ впервые видел ее в дверях. Он остановился и произнес: «Добрый вечер», – с подчеркнуто вопросительной интонацией, но хозяйка продолжала глядеть на него молча, а лицо ее источало непонятное радушие. Она преграждала ему дорогу. Затем церемонно отстранилась со словами: «Добрый вечер, месье Герэ», причину столь почтительного обращения он не понял даже тогда, когда увидел в кухне развернутую газету.

Вдовец Дютиё вернулся из поездки к дочери. На столе в столовой он разложил фотографии внука.

– Посмотрите, – сказал он, повернув к Герэ счастливое, багрового цвета, лицо, – это мой внучек. Ему неделя. Прелесть, правда?

– Да, да, – смущенно поддакнул Герэ. – А это ваша дочь?

– Это мама, да. Ничего дочка у старика Дютиё?

Старик уже хватил немного лишнего. Он то всхлипывал, то хохотал, а мадам Бирон взглядом показала Герэ на бутылку Бирра. Она заговорщически улыбалась, и Герэ поймал себя на том, что улыбается ей в ответ.