Вольные стрелки - Густав Эмар

Перед ним стоял могучий дуб. Его переплетающиеся сучья и густая листва обещали ему на ночь надежный приют и защиту от нападений кровожадных обитателей леса.

В ином положении сама мысль взобраться на лесного великана показалась бы отцу Антонио бессмысленной затеей — ствол дерева был страшно толст, нижние ветви начинались высоко от земли, а в отсутствии ловкости у себя он был глубоко убежден.

Но момент был критический, с каждой секундой положение становилось все опаснее, вой приближался чрезвычайно быстро, медлить было нельзя, и отец Антонио решил действовать. Обойдя вокруг дерева два — три раза, чтобы посмотреть, не найдется ли местечка поудобнее, он испустил глубокий вздох: приходилось влезать прямо по стволу. Монах что было силы обхватил руками и ногами глубоко изборожденную, жесткую кору и начал со страшным трудом взбираться на дерево.

Надо сказать, что отец Антонио обладал довольно солидным брюшком, и это еще более затрудняло его попытку. Вскоре он увидел, что задача ему не под силу. Несколько раз с невероятными усилиями ему едва удавалось немного подняться над землей, но тут же силы его оставляли, он срывался и падал на землю. Платье на нем изорвалось, руки покрылись кровью.

Раз десять принимался он за свою попытку с той настойчивостью, которая внушается отчаянием, безо всякой надежды на успех. Пот выступил на его лице, грудь тяжело дышала, злейший враг сжалился бы над ним, увидав его в этом виде.

— Нет, мне никогда не удастся взобраться, — бормотал он. — Но ведь если я останусь здесь, то я погиб, так как и часа не пройдет, как меня съест какой-нибудь ягуар.

Эта последняя мысль, представившаяся монаху во всем своем ужасе, придала ему силы и заставила решиться на новую, решающую попытку. На этот раз он принял некоторые меры: он стал таскать в кучу разбросанные вокруг сучья, валежник и прочее и устраивать таким образом нечто вроде ступенек, по которым можно было бы добраться до самого нижнего сука, залезть на него и провести ночь, при условии, конечно, непрерывного бодрствования, довольно спокойно, не боясь быть съеденным, — перспектива, вовсе не прельщавшая достойного отца Антонио.

Вскоре, благодаря усиленной работе, у подошвы лесного гиганта выросла внушительная куча. Улыбка удовольствия расплылась по широкому лицу отца Антонио, он перевел дух, отер пот с лица и смерил взглядом высоту, которую ему еще оставалось преодолеть.

— Ну, если я и теперь не буду иметь успеха, то, значит, я уже совсем неуклюжий медведь.

Между тем погасли и последние отблески зари, которыми так спешил воспользоваться отец Антонио, и так как звезды еще не появились, то тьма воцарилась страшная, особенно под деревьями. Все очертания слились между собою, в нескольких шагах едва можно было различить на темном фоне ночи совсем черные массы деревьев, да лужи, оставленные пронесшейся недавно бурей с дождем, кое-где выделялись белесоватыми пятнами. Поднимался ночной ветер, и листва шелестела унылым, жалобным шумом.

Страшные хозяева лесной пустыни покинули свои убежища. Слышно было, как под их осторожными шагами хрустели сухие сучья, раздавалось мяуканье ягуара. Окинув местность вокруг себя испытующим взглядом и убедившись, что ему не грозит никакой непосредственной опасности, монах благоговейно сотворил крестное знамение и, быть может, в первый раз искренно и горячо предал себя воле Божьей. После этого он быстро перешел к делу и начал взбираться на нагроможденную им кучу сухих сучьев. В темноте это ему удалось не сразу, но в конце концов он добрался до вершины своей неверной, колебавшейся под ногами лестницы.

Здесь он остановился и перевел дух; он был уже футов на десять над землей. Правда, каждый дикий зверь легко мог бы одолеть такое препятствие и добраться до него, но маленькая удача ободрила его, особенно когда, подняв глаза вверх, он увидел над самой своей головой тот желанный сук, к которому он все время бесплодно простирал руки.

— Adelante! 2 — проговорил он с радостной надеждой.

Он вновь охватил дерево и начал свое трудное восхождение. Случайно ли или собрав все свои последние силы, но в конце концов отец Антонио сумел обхватить сук обеими руками. Оставалось последнее — сесть на сук верхом. Он уже подтянулся на руках, голова его и плечи коснулись сука. Еще одно последнее усилие — и он готов был уцепиться за сук и ногами, как вдруг почувствовал, что чья-то рука словно клещами схватила его за правую ногу.

Ужас охватил монаха, кровь похолодела в его жилах, холодный пот покрыл его виски.

— Voto a Dios! 3 — вскричал он отчаянным голосом. — Я погиб. Господи Иисусе, Матерь Божия, помилуйте меня.

Силы покинули его. Оцепенев от страха, он выпустил спасительный сук и мертвой массой грохнулся на землю.

К счастью для отца Антонио собранная им куча сучьев ослабила силу падения, которое иначе было бы для него смертельно. Но потрясение, испытанное им, было настолько сильно, что он потерял сознание.

Обморок длился долго. Когда отец Антонио пришел в себя, открыл глаза и оглянулся вокруг бессмысленным, ничего не выражавшим взглядом, то ему показалось, что он еще не проснулся и находится во власти страшного кошмара. Он лежал на том же месте, под деревом, на которое он тщетно старался взобраться, но возле него был разложен громадный костер, на котором жарилась половина лани, а вокруг сидели на корточках человек двадцать краснокожих, молча куривших свои трубки. В нескольких шагах от них оседланные лошади жадно щипали нежную, сочную травку, неловко переступая и перепрыгивая спутанными передними ногами.

Отец Антонио несколько раз видал индейцев, ему приходилось даже общаться с ними, и довольно близко, так что он был немного знаком с их обычаями. Сидевшие у костра индейцы были одеты в боевые наряды, по их распущенным волосам и длинным копьям с бороздками в них легко можно было признать апачей.

Это открытие заставило задуматься монаха. Апачи были известны своей жестокостью и вероломством. Бедный отец Антонио из одной беды попал в другую, ему не угрожали теперь дикие звери, но перед ним лежала более чем вероятная опасность — быть замученным краснокожими.

Ожидавшая его мрачная участь вызывала в нем мысли, одни печальнее других. Он с ужасом вспоминал рассказы, некогда услышанные от охотников, о жестоких пытках, которым любят подвергать своих пленников апачи, и об их беспримерном варварстве.

Индейцы продолжали молча курить и, по-видимому, не замечали, что к их пленнику возвратилось сознание. Со своей стороны, и монах тотчас же вновь сомкнул глаза и старался сохранить полную неподвижность.