Елена - Лев Золотайкин

– Как в деревне? – тут же возмутилась Елена. – Я что, буду туда ездить!..

Пауза… и мы рассмеялись…

Не приходило мне в голову подводить итоги. Казалось, мы на ногах и еще столько сил. А Елена, оказывается, все же оглядывалась и что-то там перебирала, только я в своей отрешенности этого никак не чувствовал.

Летом 1953 года Елена окончила школу с серебряной медалью, приехала в Москву и поступила в институт.

Почему в МИИТ? Почему, например, не в актрисы?

Не знаю. Не догадался спросить.

Наверное, Елена была прагматиком. Вроде меня. Я очень хотел учиться на журналиста, но было точно известно, что туда поступают только по блату. Поэтому мы с Гайяром, тоже медалисты, оглянулись, какой институт поближе к дому, и потопали в МИИТ, ну а мосты – это уже немного романтики.

А вот поступок Елены меня поражает. Особенно после того, как я проникся ее маленькой родиной.

Саня Пригожий тоже из Евпатории, но он парень, ему все равно уезжать, не в институт, так в армию. Как же Елена решилась поехать бог знает куда?

Справка о МИИТе

Старейший московский институт инженеров железнодорожного транспорта (МИИТ), тогда имени И. В. Сталина, в перестроечные годы стал университетом.

Факультет «Мосты и тоннели» считался сложным, «мужским», а факультет «Промышленное и гражданское строительство» (ПГС) – легким, «женским».

Мостовики с удовольствием помогали симпатичным «пегеэсницам». Пример – семья Сани и Ирины Пригожих.

Елена получила профессию «инженер-строитель мостов и тоннелей» с мостовым уклоном и стала одним из немногих выпускников института, в том числе и мужчин, кто всю жизнь работал по своей специальности.

Еще в институте Елена вышла замуж за однокурсника. Была шумная комсомольская свадьба и в том же году родилась Галя.

Елена взяла академический отпуск, и целый год жила в Евпатории. Там было тепло, море и мама очень вкусно готовила. Тогда в Москве мы все ели не до сыта, а уж приезжие особенно.

Когда Елена вернулась в институт, я уже учился на следующем за ней курсе.

Я тоже женился в институте, и тоже родилась дочь, которую мы назвали (тайные намеки судьбы) Леной.

Так что около трех лет мы с Еленой ходили по одним коридорам.

Хотелось бы «вспомнить», как мы случайно столкнулись и «внимательно» посмотрели друг на друга.

Но нет. Не было.

У судьбы все по порядку.

По своему составу оба курса, на которых училась Елена, до и после рождения дочери, были преимущественно иногородними.

В Москве собрались юноши и девушки из унылой советской провинции. Москва поражала и восхищала, но относилась равнодушно к нищим студентам. И они организовали свою красивую, столичную жизнь в аудиториях, в общежитии, а главное, в большом и прекрасном Доме Культуры МИИТа.

Амбициозная, приезжая молодежь кипела энергией. И вот уже гремел знаменитый в институте ансамбль – «Мальчики Томсона», пела собственная звезда – Эльда Главацкая, читал стихи, исключительно про любовь, обожаемый поэт – Саня Пригожий и дурачились на сцене несколько очень смешных ребят. КВН тогда и в помине не было, но что-то похожее, и даже лучше, они изображали.

А на наш курс «пошла Москва». Приезжих в тот год приняли намного меньше прошлых лет. Мы с Гайяром попали в первую группу, которую вообще собрали из московских медалистов, иногородних у нас было всего несколько человек.

Москва всегда была криминальным городом. Революция и войны сделали всю страну бандитской, но большая, богатая Москва оставалась первой по своей истории и традициям.

Я родился и жил на Трубной улице. Вокруг: Цветной бульвар, Сретенка, Сухаревка, Марьина Роща, то есть «воровское гнездо» столицы.

Старая Москва была дворовой. Все выходы из квартир – во двор и уже через арку на улицу. Раньше ворота в арках запирались и охранялись дворниками. Потом ворота исчезли, а дворники остались и вместе с участковыми милиционерами нас воспитывали.

Коммунальные квартиры в доме были очень тесными, поэтому крупные скандалы выносились во двор, с апелляцией к народу. Таким же манером выплескивались во двор и большие торжества и праздники.

Мы наизусть знали все самые хитрые проходные между окрестными улицами и переулками, а вот во двор напротив без дела не заходили – там была чужая территория, свои хозяева.

У нас во дворе не было старших ребят: кто-то сидел по тюрьмам, кто-то где-то пропадал, мой родной и двоюродный братья после седьмого класса уехали в Баку и поступили в морское училище, а другой двоюродный брат мотался с геологами.

Потом, когда дворовую дружбу сменила школьная, я уже в основном обретался у своих приятелей одноклассников, у Генки и Гайяра, в их «татарских» дворах.

Было время на задних партах у нас сидели здоровенные лбы – второгодники.

Потом вся эта муть постепенно рассосалась и в школе, и на улице.

К старшим классам мы стали уже вполне добропорядочными мальчиками и с девочками из соседней школы репетировали разную классику. Мой друг Генка так рвал из себя сердце Данко, что я падал со смеху, а учительница бросалась его успокаивать.

С естественным тогда волнением мы вступили в комсомол, а в десятом классе я даже был секретарем комсомольской организации школы.

В общем, учителя сумели нас увести от уголовной улицы.

Тогда и распространилось мнение, что после школы ребенок обязательно должен поступить в институт. Сразу образовались большие конкурсы, пройти которые стало как бы делом чести.

Студенческая жизнь мне очень нравилась. У нас образовалась неразлучная, развеселая четверка: Баграт Арутюнов, Саша Шрабштейн, Леша Сперанский и я. Студенты все веселые и в этом общем настрое мы успешно потешали свою группу, а на общих лекциях наши с Багратом стишки и разные хохмы развлекали весь курс.

А вот общественная жизнь нас совершенно не интересовала. Мы посмеивались над энтузиазмом старшекурсников и уклонялись от разных предложений, вроде сочинения программ тех же вечеров. Юмор по заказу не получался. Мы с удовольствием варились в своем окружении.

Конечно, на вечера мы ходили, смеялись на концертах, танцевали, но все наши групповые вечеринки проходили в городе, в основном на квартирах наших гостеприимных однокурсниц.

Правда, в студенческой газете напечатали несколько моих фельетонов под «загадочным» псевдонимом «З. Лев». Редактором газеты был однокурсник Елены Виктор Белицкий. Мы с ним встречались и после института, когда я баловался сочинительством, а он уже стал профессиональным журналистом. Так вот он просто давал мне материал и на пару часов запирал в своем кабинете.

А вот, если бы я не капризничал и ближе подружился со старшекурсниками, глядишь, и с Еленой бы познакомился.

Но опять нет.

И очень хорошо и правильно.

Любовь должна быть подготовлена. Как потом говорила Елена, копаясь в своей астрологии: «Все должно сойтись в месте и во времени».

Вспоминая институт, да и школу тоже, я удивляюсь, как много у нас было свободного времени. А сейчас все учащиеся очень перегружены и озабочены, впрочем, возможно не столько науками, сколько массой разных соблазнов и возможностей.

А мы жили в искусственной стране с естественно простодушной реакцией на предлагаемые обстоятельства.

Мы прогуливали, убегали с лекций, списывали все, что можно, пользовались конспектами старательных однокурсниц, но не были совсем уж шалопаями, а последнюю сессию я, вообще, сдал на «отлично», да еще с четвертого курса работал на полставки в институтской мостоиспытательной лаборатории.

Досуга-то хватало, а вот денег не было совсем.

Так что развлечения были самые дешевые: кино, выставки, иногда театр, по рукам ходило много интересных книг.

У одной девушки я выпросил «Библию» – огромное дореволюционное издание, и у меня хватило времени ее прочитать.

Баграт, у которого родители бывали за границей, и, вообще, он жил в «доме на набережной», приносил много джазовых пластинок.

А однажды мы с одной симпатичной однокурсницей попали на живой импорт. Это, когда к нам из Америки приехал мюзикл «Моя прекрасная леди».

Музыка, костюмы, актеры – все американское и на английском. Это было шикарно.

Еще в институте я стал поклонником известной тогда певицы Аллы Соленковой, ее удивительной красоты и чистоты серебряного голоса. Конечно, у подъездов я ее не ждал, но ходил на все концерты, благо пела она в Москве всего два-три раза в год, в зале Чайковского. Ну еще, в том же зале она пела арии Сольвейг в литературно-музыкальной композиции Всеволода Аксенова «Пер Гюнт».

Но я ухитрился попасть и на ее единственное выступление в Большом театре. В тот день оперой «Вертер» со слушателями прощался великий Сергей Лемешев. В зале светопреставление, поклонницы рыдают, голос певца тонет в криках и аплодисментах, шестидесятилетний юбиляр полноват для юного Вертера. Остальные солисты тоже были в теле и в возрасте. Среди них хрупкая Соленкова прозвенела своим колокольчиком и на этом ее театральная карьера закончилась, и вообще она как-то странно исчезла.