Коллекция гоблин - Элджернон Блэквуд

— Вы, кажется, что-то потеряли, сэрр? — сразу произнес он, как будто уже все знал.

— Я звонил, — сказал Даттон, немного обиженный этим, — спросить, не могли вы найти для меня булавку на воротничок — на этот вечер. Любая подойдет.

Он не сказал, что потерял свою. Кто-то, почувствовал Даттон, слышит весь разговор, и этот кто-то будет радоваться и хихикать. Что за абсурдное предположение!

— Вроде этой, сэрр, такую вы желали? — спросил юноша, извлекая потерянную деталь из-под воротника, лежавшего на мраморной плите.

— Вроде этой, да, — запнулся Даттон, пораженный до глубины души. Он просто невнимательно посмотрел, конечно, булавка лежала на том же месте, где ее оставили. Он почувствовал себя уязвленным и одураченным. Было совершенно очевидно, что мальчик владел ситуацией, ожидал ее. Как будто булавку взяли и подложили преднамеренно.

— Спасибо, добавил Даттон, наклоняясь, чтобы скрыть выражение лица, когда парень отступил — с усмешкой, вообразил Даттон, хотя ничего и не видел. Почти тотчас же, казалось, он снова вернулся, притащив маленькую картонную коробку, содержавшую целую коллекцию уродливых костяных булавок. Даттону показалось, что все это было подготовлено заранее. Как глупо! И все же на заднем плане маячило нечто реальное и истинное и — абсолютно невероятное!

— Они не пропадут, сэрр, — услышал Даттон то, что парень произнес уже в дверях. — Они недостаточно ярко блестят.

Он решил сделать вид, что не расслышал.

— Благодарю, сказал он кратко, — они вполне подойдут.

Наступила пауза, но парень не уходил. Глубоко вздохнув, он произнес очень быстро, как бы набравшись храбрости:

— Только яркие и красивые вещицы он и забирает, сэрр, если позволите. Он берет их для своей коллекции, и его вообще ничем не остановишь.

Фраза прозвучала с нажимом, и Даттон, слыша это, позволил себе по-человечески подойти к делу. Он обернулся с улыбкой.

— О, он берет эти вещи для своей коллекции, не так ли? — спросил он чуть помягче. Парень выглядел ужасно пристыженным, признание повисло на его губах.

— Маленькие яркие и красивые вещи, сэррр, да. Я сделал все, что мог, но есть вещи, против которых он никогда не может устоять. Костяные, однако, вне опасности. Он и не взглянет на них.

— Я полагаю, он последовал за тобой из самой Ирландии, а? — спросил гость.

 Лакей повесил голову.

— Я сказал отцу Маддену, — произнес он, понизив голос, — но это было не самое лучшее решение. Он выглядел так, как будто был уличен в воровстве и боялся потерять место. Внезапно, глянув на Даттона своими синими глазами, он добавил:

— Но если вы просто не обращаете внимания, он обычно кладет все назад на то же место. Он только заимствует вещи, только ненадолго. Сделайте вид, что вы не интересуетесь этими вещами, сэрр, и они тут же вернутся назад, еще ярче, чем раньше, возможно.

— Вижу, — ответил Даттон медленно. — Что ж, тогда все нормально, успокоил он слугу, — я не скажу ни слова внизу. Ты не должен бояться.

Парень глянул на него с благодарностью и исчез, как вспышка, оставив гостя с подозрительным и жутким чувством взирать на уродливые костяные булавки.

Он поспешно закончил одеваться и пошел вниз. Он вышел из большой комнаты на цыпочках, перемещаясь изящно и с осторожностью, чтобы не наступить на что-то очень мягкое и крошечное, почти страдающее, подобное бабочке со сломанным крылом. И из углов комнаты, он определенно чувствовал, кое-кто наблюдал за его движениями.

Испытание обедом прошло достаточно хорошо; за ним последовал также весьма тяжелый вечер. Он нашел возможность пораньше ускользнуть. Маникюрные ножницы снова были на месте. Он читал до полуночи; ничего не случилось. Хозяйка дома поведала ему историю его комнаты, любезно расспрашивая о его удобствах.

— Некоторые люди чувствуют себя там потерянными, — сказала она, — я надеюсь, что Вы нашли все, что пожелали.

И, соблазненный ее выбором слов — «потерянный» и «найденный» — он почти что поведал историю ирландского парня, гоблин которого следовал за хозяином за море, и «заимствовал маленькие яркие и прекрасные вещи для своего собрания». Но он сдержал слово; он не сказал ничего; с другой стороны, она только подивилась бы. К тому же ему все уже надоели, и желание общаться пропало. Он улыбнулся в душе. Все, что этот гигантский особняк мог дать для его комфорта и развлечения: уродливые костяные булавки, ворующий гоблин и обширная спальня, где почивал мертвый король.

На следующий день, в перерывах между теннисом и завтраками «заимствование» продолжалось; вещицы, в которых он нуждался в настоящее время, исчезали. Позже они появлялись. Игнорировать их исчезновение — таков был рецепт восстановления — неизменно на том самом месте, где он видел свои принадлежности в последний раз. Потерянный объект сверкал где-то рядом, проказливо удерживаемый с одной стороны, готовый вот-вот упасть на ковер, и всегда с шутливым, злостным привкусом невинности, который, и составлял сущность гоблина. Его булавка для воротника была наиболее привлекательной целью; затем шли ножницы и серебряная точилка.

Поезда и автомобили словно сговорились удержать его в воскресенье ночью, но он договорился, что уедет в понедельник прежде других гостей, и пораньше отправился в спальню. Он хотел наблюдать. Даттону было весело, он чувствовал, что установил квазидружественные отношения с маленьким любителем одалживать. Он мог бы даже увидеть вещь во время ее исчезновения! Он разложил яркие вещи рядком на туалетном столике у кровати, и при чтении хитро следил за изобильной и привлекательной приманкой. Но ничего не случалось. «Это неверный способ», внезапно понял он. «Как я грубо ошибся!» Он тотчас же погасил свет. Сонливость одолевала его.

…На следующий день, конечно, он сказал себе, что это был сон.

Ночь была очень тихой, и через решетчатые окна слабо скользил летний лунный свет. Снаружи листва слегка шелестела на ветру. Ночной туман тянулся с полей, и пушистая сова откликалась откуда-то из рощи. Помещение погрузилось во тьму, но наклонный луч лунного света опустился на туалетный столик и сиял, искушая, на серебряных вещах. «Это — как будто настройка ночной линии», — такова была последняя определенная мысль, которую он запомнил — когда смех, последовавший затем, внезапно прекратился, и его нервы напряглись, поддерживая внимание в полной готовности.

Из огромного открытого камина, разинувшего зев в темном конце комнаты, раздался тоненький звук — мягче перышка. Слабое волнение, скрытое, дразнящее, буквально сотрясло воздух. Нежное, изящное порхание будто взбалтывало ночь, и в отяжелевшем мозгу человека, лежавшего на большой кровати с четырьмя стойками, эта картина, как бы издалека, запечатлелась в черном и серебряном — крошечный странствующий рыцарь, пересекающий границы фэйриленда, несущий высшее зло в биении крошечного сердца. Прыгая по большому, толстому ковру, он подобрался к кровати, к туалетному столику, намереваясь заняться смелым грабежом.