Найти себя - Юрий Иванович

Бабушка порой порывалась с ним ругаться, но отец только обезоруживающе улыбался и просил:

– Мамулька, чего ты шумишь? Ну пусть себе полежат, место есть, и кушать не просят.

И его любящая мать, укоризненно вздохнув, всегда отступала.

Я обожал все эти детали всего лишь чуть меньше любимой, родной бабушки. И могло бы показаться, что такому ребенку, как я, больше никакой радости в жизни и не понадобится: сиди себе копайся в горах добра, выискивай в справочниках нужные параметры и создавай какие хочешь произведения собственной технической фантазии.

Но вот тут и выходил прямо-таки на первое место четвертый фактор: компания.

И с раннего детства она мне казалась чудесной, распрекрасной, доброй и чуть ли не сказочной. Отказываться от нее в дошкольном, да и начальном школьном периоде мне казалось дикостью. Тогда, в пятилетнем возрасте, нас было пятеро. Пятеро одногодок, родившихся в марте и апреле, но связанных не только одним и тем же возрастом, едиными местами проживания, учебой в одном и том же классе, а еще и вполне легко прослеживаемыми родственными связями. А если бы эти связи не прослеживались, то достаточно было узнать одну общую для нашего рода фамилию: Ивлаевы. Да пожалуй, и весь соседний край изобиловал этой фамилией: в кого ни плюнь, попадешь все в того же Ивлаева или его родственника. Ну и как положено в таких случаях, начинать представление следует по старшинству.

Первого марта у нас праздновал день рождения Димочка Ивлаев. Мой троюродный брат. Самый высокий ростом среди нас, но и самый худой, с большими задумчивыми глазами и с рыжим чубом, совершенно не вяжущимся с общим обликом. Почему Димочка так и не стал в моей памяти Дмитрием? Печальный вопрос, но об этом чуть позже.

Потом, девятнадцатого марта, на свет появилась Машка Ивлаева. Во времена нашего перехода на шестой год жизни к этому дитяти кроткой, сказочной наружности обращались все только как Машенька, Машуня, Ангелочек, Херувимчик, Дюймовочка, Конфетка, Цветочек, Сладость и так далее и тому подобное. Причем Машка всегда и везде, при любых обстоятельствах в присутствии взрослых родственников умела сохранить это прилипшее к ней в детстве отношение. Все были уверены в ее смирении, добропорядочности и никогда не сомневались в искренней честности. Что на это сказать? Да много чего, но чуть позже. Сейчас со скорбным вздохом напомню только одно: в тихом омуте черти водятся.

Двадцать четвертого марта родился я, Борис Ивлаев. Ни ростом, ни шириной плеч или косолапостью ног не отличался. Уши в стороны тоже не торчали. Веснушек в меру и только в начале лета. В общем, чего перечислять: вполне нормальный ребенок. В то время. Эх! Самая счастливая пора моей жизни! Туда я всегда готов вернуться и жить озорным мальчуганом сотни лет. Увы, не суждено.

Ну и последние двое из нашей компании могли бы считаться единым целым, потому что они родились как в один день первого апреля, так и от одной матери и являлись идеальной копией друг друга. Моих троюродных сестер-близнецов звали Вера и Катерина, и, по всеобщему мнению, они считались хитрющими, пронырливыми лисичками. Так к ним чаще всего и обращались: лисички. А несколько жестковатая разница в именах преследовала со стороны родителей одну цель: чтобы близняшки воспитались, сформировались и стали жить совершенно по-разному, единолично воспринимая весь мир и ни в коей мере не подстраиваясь под характер себе подобной сестры. Ожидания не оправдались, получилось с точностью наоборот. Что Вера, что Катерина только тем в основном и занимались, что старались уничтожить малейшие различия между собой. Доходило до абсурда: если кто-то наносил себе нечаянную царапину, обе тут же мастерски старались сделать точно такую же на неповрежденном теле сестры. Мол, чтобы и мини-шрамики, если вдруг появятся, были совершенно идентичны. В итоге, доходило до того, что они сами порой путали, кто из них Катенька, а кто Верочка, отзываясь на любое из этих двух имен одновременно. Родная мать их путала постоянно, про остальных людей и речи не шло. Но было и тайное исключение: один человек с одного памятного для него дня близняшек различал всегда, везде и даже по одному только голосу. Как он на это сподобился, осталось в тайне для всех, да он и не сильно-то об этом распространялся. Просто пользовался своими умениями и все. Причем не только себе во благо, но частенько и в ущерб. Но про эти нюансы родственных отношений и тайну опознания будет рассказано чуть позже, по единой хронологии событий.

То есть никто из нашей пятерки, попавшей по явному предназначению в порочный круг, вырваться оттуда не мог. У всей детворы их родители оказались влюблены в родную деревню и для своих чад иного места для отдыха, каникул или проведения отпуска (так они называли свои отъезды по дальним командировкам, когда детей сбрасывали в Лаповку) и не подыскивали. То есть, что такое турбаза, пионерский лагерь или интеробмен с другими государствами, мы только узнали совершенно недавно из газет, книжек и телевизионных программ.

Ну и так, очень коротко, кто, кому и кем доводился. Если разберетесь – вам повезло. А нет, так и без разницы.

Моя любимая, родная бабулька имела двух сестер и двух братьев. Машкины родители мою бабушку Марфу называли тетей, как и ее младшего брата Назара, проживающего с ней в родовом гнезде, – дядей. То есть одна из бабушек моей троюродной сестры Марии была старшей сестрой бабы Марфы. Младшая сестра Марфы являлась бабушкой Верочки и Катеньки. Ну и второй брат из старших родственников являлся дедом нашего Димочки. Уже упоминал, что все, вдоль и поперек, с одной фамилией Ивлаевы. И все как один свозили своих деток в Лаповку и оставляли их там со спокойной душой и чистой совестью, считая свои отцовские и материнские обязанности перевыполненными с лихвой. В детском садике – да, они за нас переживали, в школе – еще больше, а в деревне словно вообще забывали о существовании у них потомства. Еще и удивлялись, когда их спрашивал кто о нашем самочувствии: «Да что с ними станется среди такой красотищи?»

Ну и напоследок хочу добавить, что близняшек сразу сдавали на руки бабушке Марфе, потому что иной родни там издавна не проживало – потянуло в город. Машка теоретически жила у своей бабушки в центре деревни, но на практике тоже спала и кормилась в нашем доме. А Димочка слыл вторым после меня любимчиком Марфы, и она в его детские годы не ленилась ходить за ним к своей младшей невестке и забирать по праву старшей возрастом в семье и более сильной духом. Против этого никто не спорил.

В фамильном доме было две-три, порой и четыре коровы с телятами, парочка коз, до сотни курочек и несколько хрюшек. Со всем этим хозяйством да плюс с огородом и садом играючи справлялся добрейший дед Назар, о котором сказать что-то плохое или несправедливое и язык не поворачивался. Переболев в детстве менингитом, оставшись после этого наполовину глухим, он несколько приостановился в своем развитии, так и оставаясь в наивном мирке грез, мечтаний, любви к простой крестьянской работе. А вся деревня его по-родственному защищала и оберегала. То есть Назару жутко нравилось ухаживать за детьми, выращивать овощи и фрукты и присматривать за животными. Тем более что летом пасти тех самых животных нужды не было: что козы с коровами, что свиньи с курами паслись сами, прекращая свое полудикое состояние только с выпадением снега, с неохотой возвращаясь в хлев к заготовленному сену. В руки чужим не давались, волков, за неимением оных, не боялись. Да и о воровстве как таковом в Лаповке во все времена даже разговоров не велось. Чего о нем трепаться, если оно так далеко и чуждо для селян, как борьба аргентинских индейцев за свои права на границе с Чили! В общем, дед Назар, а по общепринятым в современном мире понятиям – еще крепкий мужчина в полном расцвете сил, жил как в раю: его все уважали, любили, и он отвечал этому миру полной взаимностью.