Сны Ивана. Рассказы - Петр Алешкин

– Но мы-то, мы-то по одной дорожке будем шагать! Ведь, правда, правда?! – схватил он ее за руку.

– Правда, – снова печально вздохнула она и прижалась к его плечу горячей щекой.

– Будем шагать вместе вперед, вверх, к солнцу! – страстно воскликнул он и приостановился, умолк, потом спросил с тревогой: – Почему в твоем голосе грусть, сомнение? В чем ты не уверена? Может, в себе? Во мне?

– Сколько людей до нас стремилось к солнцу и опалило крылья…

– Тебя волнует такой пустяк? – перебил он Тамару. – И только это тебя беспокоит?

– Разве кто-нибудь знает, что ждет его впереди, что будет с ним в будущем?

– Я знаю, я! – снова страстно воскликнул он. – Вернемся в Москву, я поступлю в институт. Там с первого дня включусь в студенческое движение, стану активистом. Я буду лезть на каждую трибуну, я буду страстно жечь сердца людей, поднимать народ на борьбу с криминалом, захватившим Кремль. Буду биться, чтоб все воры-олигархи оказались в тюрьме вместе с их паханом Ельциным. Окончу институт, вступлю в партию…

– В коммунистическую?

– Нет-нет, коммунистическая идея хороша, но руководят партией сейчас предатели. Они заодно с кремлевским криминалом, только на словах за народ. Я вступлю в партию, которой пока нет, но через пять лет она появится. Не может быть, чтоб не объединились люди, которые за свой народ, за свою землю, за Родину готовы отдать жизнь. Такие люди есть! Они не перевелись. Их много, только они разобщены. Появится такая партия, пока я буду учиться в институте, непременно появится. Вот в нее-то я и вступлю…

– А если не появится?

– Если не появится, то я ее создам! Я объединю всех, кто на деле, а не на словах любит наш народ, нашу Родину. Не верю, что в институте не будет моих единомышленников. Как бы нас не развращали, как бы не кормили наркотиками, всех не замажут, не развратят. Вот ты-то не развратилась, и я, ребята наши тоже наркотиков не нюхали, – показал Иван рукой в сторону палаточного лагеря, где остались их друзья.

Одинокая волна шлепнула по валуну, резко щелкнула, и Иван открыл глаза. Нет, это не волна ударила в прибрежный камень, это неуклюжий прохожий выронил из руки на грязный пол свой пластмассовый кейс. Потом быстро подхватил его и стал хмуро разглядывать испачканную крышку кейса. А Иван, мельком взглянул в сторону входа в переход, не видно ли ее, и, не закрывая глаз, вернулся в Крым, к Тамаре. Да, сразу после выпускного вечера друзья-одноклассники летали к морю, чтобы отдохнуть, отвлечься от учебников, набраться сил перед вступительными экзаменами. Да, часто уединялись они с Тамарой на берегу моря, да, был он необыкновенно счастлив в те короткие дни и ночи, но не было того разговора, который примнился ему. Застенчив был, стеснялся сказать Тамаре, что он счастлив рядом с ней, стеснялся поделиться мечтами о будущем. Мечты так и остались мечтами. В институт он не поступил в тот год, принимали в него почти всех студентов за деньги. Осенью взяли в армию. Он верил, что после службы непременно поступит в институт, не тратил время зря, читал, готовился. И вдруг Чечня, новогодняя ночь, нелепый непонятный штурм Грозного…

Иван прикрыл глаза, и мигом перед ним запылали танки, дома, загрохотало, затрещало вокруг. Он застонал и испуганно вскинул веки. Юсуп услышал его стон и с сочувствием спросил:

– Плохо?

Иван вздохнул.

– Будешь еще? – Юсуп сунул руку за пазуху и вытащил четвертинку.

Карамелька рассосалась во рту, но еще чувствуется сладость от нее, потому теплая паленая водка кажется особенно противной, тошнотворной. Но через минуту горечь во рту исчезает, и он снова начинает вплывать в блаженное состояние, и с опаской закрывает глаза, но ни огня, ни грохота разрывов нет. Тихо. Только шорох, влажное шлепанье ног, говор прохожих. Иван прислушивается: нет ли среди этого бесконечного движения звука шагов той, которая ежедневно проходит мимо и каждый раз непременно останавливается возле него, кладет пять рублей в кепку.

Сплошной шум в ушах вдруг переходит в одобрительный рокот народа, аплодисменты. Иван пробирается сквозь громадную толпу, заполнившую Красную площадь, к мавзолею, на трибуне которого стоят несколько человек. И один из них выступает. Говорит быстро, страстно, горячо, взмахивая рукой и резко бросая ее вниз, чтобы выделить особо важную мысль. Народ выдыхает единой грудью, когда его рука падает вниз. «Иван! Иван! – слышит Иван радостные возгласы вокруг себя. – Наконец-то пришел Иван!» Иван все ближе и ближе пробирается к мавзолею, и вдруг узнает в ораторе себя. Да, это он стоит на трибуне и призывает народ к действию.

«Сколько можно терпеть дармоедов и воров на нашей шее?» – яростно кричит он в толпу.

И народ единой грудью выдыхает:

«Хватит! Натерпелись!»

«Они ненасытны, – машет Иван в сторону Кремля. – Никогда не насытятся народной кровушкой! Пора освободить Кремль от кровопийц!»

«Пора!» – единодушно выдыхает народ.

«Так в чем же дело! – кричит-призывает Иван. – Вот он, Кремль! Рядышком! Идем освободим его!»

Мигом слетел Иван по гранитным ступеням трибуны на площадь и бросился к воротам Спасской башни.

«Освободим! Урра!» – ринулся народ за Иваном в Кремль сквозь Спасскую башню, затопил собою Ивановскую площадь, соборы, Кремлевский дворец.

И вот уже этот самый народ в зале суда. На скамье подсудимых и бывший президент и настоящий, рядом с ними – многочисленные премьер-министры и министры, олигархи-проходимцы и прочие миллионеры-мошенники. Большая скамья получилась. И главный обвинитель от народа опять он, Иван. И опять он страстно клеймит подсудимых-кровопииц, на этот раз он перечисляет многие факты их преступлений перед народом и страной. В зале тихо, только страстный, гневный голос его звучит, требуя самого сурового наказания мучителям народа. Иван возбужден до дрожи, и возбуждается все сильнее и сильнее… Вдруг кто-то сзади легонько дергает его за плечо, слышится встревоженный голос:

– Иван, Иван! Ты что дрожишь? Заболел? Плохо?

Иван вскидывает голову, видит черное лицо Юсупа и сразу перестает дрожать.

– Заснул, – бормочет тихо Иван и смотрит в кепку.

Там две бумажные купюры и горсть монет, среди которых он разглядел три монеты по пять рублей. Возможно, одна из них ее. «Проспал, прошла!» – с горечью думает Иван. Он берет из кепки одну бумажку и пятирублевую монету, но задерживает руку над кепкой, кладет монету назад, «вдруг именно ее положила она», потом отсчитывает пять рублей и протягивает Юсупу вместе с бумажкой:

– Пивка возьмешь себе?

– У меня еще осталось, – Юсуп суетливо сунул руку себе за пазуху. – Добьем?

– Не надо, – отказался Иван. – Я в аптеку пойду. Мать заболела.

– Я тебя провожу, – стал подниматься Юсуп. – А то заболтался я с тобой. Работать надо.

Иван ссыпал мелочь из кепки в карман, предварительно вынув из него старые перчатки. Натянул поглубже кепку на голову, перчатки на руки, и они пошли к выходу. Иван отталкивался сильными руками от мокрого пола, колеса его коляски мягко постукивали плотными резиновыми шинами на стыках плит. Прохожие расступались, освобождали ему проезд.

На улице смеркалось. При свете фонарей метель разыгралась еще сильнее, сердито, словно злясь на что-то, швырялась снегом, резче, больнее хлестала по открытому лицу Ивана.

Последний бой ветеранов

Рассказ

Май. День Победы.

Конец апреля выдался жарким, деревья еще к первому мая зазеленели, выбросили клейкие листья, зацвела черемуха. Три дня были прохладными, прошел дождь. А сегодня с утра погода разгулялась. Серо-жемчужные облака высоко плыли над деревней. По улице тянуло запахом цветов с луга, легким влажным воздухом.

На теплых ступенях крыльца крайнего дома деревни с унылым лицом понуро сидел сухой, но еще довольно крепкий старик Иван Николаевич Пересыпкин. Был он в кепке, в поношенном пиджаке, в резиновых сапогах. Крыльцо, серое от древности, скособочилось, как больной радикулитом, и казалось, прислонись к нему нечаянно рукой, оно рухнет. Но у старика не было ни денег, ни сил, чтобы поправить его. «Выдержит еще года два, не развалится. Меня переживет. Скопытырюсь, сосед и дом, и крыльцо вмиг спалит, чтоб сорок соток моих прихватизировать! – говаривал старик, если кто-нибудь из односельчан советовал ему поправить крыльцо. – Недра наши присвоил, теперь нашу землю цапнуть жаждет».

Дело в том, что такой же ветхий дом умершей соседки три года назад купил никому неизвестный нефтяник. Всю усадьбу обнес трехметровым кирпичным забором, построил особняк. Вскоре ему показалось, что земли мало, что, если присоединить участок Пересыпкина, а за ним и часть луга, принадлежащего администрации деревни, то можно не только теннисный корт за забором устроить, но и маленькое поле для гольфа. Он предложил Ивану Николаевичу поменять его дом и участок на дом в Тверской деревне.