In Telega (cборник статей) - Асар Эппель

Тут автор, понятное дело, закручинился и отправился читать "Идиот" от Достоевского.

СПЛОШНОЙ ГИППОПОТАМ

Когда-то один женоненавистник подучил меня интересоваться у девушек с целью выяснения их окультуренности, что такое "гиппопотам". Я стал спрашивать и, слыша в ответ или "да ну тебя!", или "такое животное", сразу терял интерес к испытуемой.

На первой, кто ответила "бегемот", я женился.

Хотя девичье неведение уже было симптомом нашего с вами отпадения от природы, та пока еще высовывала белужьи морды из Волги, вбегала лосями в Сокольники, гремела соловьями во дворах возле Института курортологии, и жизнь даже обыкновенных людей была полна всяческим вдохновением. Некто безымянный выдумывал породы собак, кто-то неведомый сочинял пасьянсы (как такое вообще приходит в голову?!), кто-то пытливый удлинял число "пи".

Поневоле вдохновенное, ибо вынужденное опознавать и нарекать объекты природы и мироздания, человечество в кропотливом своем рвении действовало анонимно, и это в поезде, пересекавшем Кастилию, довел мне незабвенный мой товарищ, литературовед Самарий Великовский. Езда по ночной родине Дон Кихота была сплошным удовольствием - вагон не мотало, колеса катились плавно, в коридорном конце, развалясь в кресле, всю ночь сидел проводник с большим пистолетом и разительно отличался от российского коллеги, к коему в глухую пору не достучишься, ибо тот или спит сном проводника, или запирается с проводницами и квасит харцызский самогон. А поскольку я всю дорогу изумлялся тогдашней новинке - маленькому калькулятору, - спутник мой сказал вот что: "Наша привычка спесиво ставить свое имя где можно и где нельзя постыдна. Творцы этой гениальной вещицы - разве они кому известны?.."

Так же безымянно люди тысячи лет придумывали для тысяч языков тысячи слов и понятий, нарекая то ничтожную мошку, то громадину с хвостообразным носом, то кого-то, кого никогда не видно, ибо вокруг зеленый сумбур и неразбериха, откуда выскакивают опасности с клыкастыми пастями и когтистыми ногами или вылетает жалящая жужжащая докука. Помните в "Иосифе и его братьях", как первочеловек, сказавший частице окружающего хаоса "я тебя назвал!", набирался уверенности?

Люди, однако, довыдумывались, и окружающий мир больше не доверяет нам своих крупных планов, природа, виднеясь на горизонте слабыми зубцами синеющей кардиограммы леса, покидает нас и, хотя располагает именованием всякой травинке и мотыльку, возвращается в доманновский хаос, и никто-никто больше не скажет "я тебя назвал"...

Но к чему это я? А к тому, что вокруг - уже давно сплошной гиппопотам. Даже птицы - гиппопотам. Пернатого от пернатого отличить не можем. Голосов их и подавно. А хоть бы и можем, но подевали куда-то глаголы, назначенные речью для обозначений птичьего голосоведения.

Вы пристаете к ребенку: "А как делает курочка? а петушок?" А вот если пристать к вам: "А неясыть? а козодой? а свиристель?" Скажем, поэт К. к слову "тропа" приплел для рифмы "скопа", и она у него "кычет", ибо рифмует поэт про родные степи, где "евразийские орды со всеми кагалами и со всеми каганами погребены", причем доглядывает у него за отчиной и дединой страж всякой народности - строгая птица кречет.

Поэт врет.

Кречеты кружат не над славянской степью, а над лопарской тундрой, и птица они импортная, привозившаяся соколиной охоты ради за большие деньги аж со Шпицбергена. Скопа же по орнитологической книжке "молчалива, голос короткий свист".

У бьющих себя в грудь так всегда. У просто писателей всегда не так. Вспомним, какие сокровища ушли на первую фразу простенького чеховского "Налима". "Летнее утро. В воздухе тишина; только поскрипывает на берегу кузнечик да где-то робко мурлыкает орличка..."

Давайте и мы, чтобы не ошалеть от народности, бездарности и стёба, коллекционировать хотя бы утраченные птичьи глаголы, как делал это когда-то Юлиан Тувим в статье "Очерк чирикологии" или древнеримский поэт Альб Овидий Ювентин, написавший по данному поводу даже поэмку "Elegia de Philomela".

Итак, курицы квохчут, гуси гогочут, утки крякают - говорите вы... Лебеди ячают, зяблик рюмит, выпь бухает, галка чалкает - говорю я.

Продолжайте...

ЧАЙКА И ЧИБИС

По-польски "чайка" - mewa, но чайка (czajka) в польском есть тоже и означает чибиса. Одинаковые, но разносмысленные слова обоих языков, случается, сбивают с толку, и польский переводчик пьесы Чехова (кто - не важно) крупно ошибся, озаглавив перевод "czajka". Смысловой ряд пьесы переориентировался на чибиса - вздорную птичку с дурацким хохолком, кричащую в лугах "чьи вы?", а еще называемую у нас пигалицей, а также словцом, какое напечатанию не подлежит.

И вот знаменитейший польский режиссер (кто - не важно) решает ставить Чехова, для чего берет сказанный перевод. Сведущие люди наушничают ему об ошибке переводчика, думая, что режиссер это учтет. Но режиссеры ничьих мнений не учитывают и, если припереть их к стенке, говорят, что "так видят" или (против чего уж совсем не попрешь) что это "новое прочтение". В Польше закипела дискуссия, кого имел в виду Чехов - чибиса или чайку? Мнения разделились. Русский текст в расчет не брался. Эмблему МХАТа не вспоминали. Даже то, что члены Политбюро ездят на "Чайках", а не на "Чибисах", то бишь "Пигалицах", споривших не остановило. Литературоведение же обрело на века текстологическую проблему.

Дело обычное. Пытливое существо - человек любопытствовать порой устает и познанием небрегает. Сумма этих снов разума становится или молвой, или создает стойкий предрассудок, о чем я и подумал, услыхав (на сей раз от литературоведа по радио) о знаменитой лермонтовской "ошибке" лжеродительном падеже в строчке "из пламя и света рожденное слово...".

Перескажу рассказанное еще Иваном Панаевым. Привозит Лермонтов Краевскому стих "Есть речи - значенье...". "Дивная вещь! - ахает Краевский. - Однако следует писать "из пламени и света"". "Вздор, - отвечает Лермонтов. - Поэтам вольности позволены. И у Пушкина их много. Дай-ка переделаю..." Через пять минут он бросает перо: "Ничего нейдет в голову. Печатай как есть. Сойдет с рук..."

Но с рук Лермонтову не сходит. А зря. Миф об ошибке неправомерен, иначе припомним Державину "сын время, случая, судьбины...", а Пушкину - "что скрыто до время у всех милых дам". Классики ставили такой родительный, ибо в именительном произносили време, пламе (по-церковнославянски пламё), что склоняли по типу "поле", "море". Другое дело, что к тому время форма эта сделалась архаична. Возможно, поэтому тот же Пушкин признал все же "грамматическую ошибку", на которую указали ему критики в строке "на теме полунощных гор" ("Руслан и Людмила", Песнь третья), и переделал ее "на темени полнощных гор".

Этим летом я услышал от одного абитуриента, что на экзаменах в университет свирепствуют, спрашивая, сколько колонн у Большого театра. В мои годы вопрос этот тоже полагался роковым, но почему за десятилетия было не пересчитать их хотя бы на денежной бумажке? Пушкин прав - мы ленивы и нелюбопытны. И Лермонтов прав, утверждая: "есть речи - значенье темно иль ничтожно, но им без волненья внимать невозможно!" Скажем, речи экскурсоводов, выводящих славу русской деревянной архитектуры из того, что всё, мол, без единого гвоздя... Хотел бы я видеть гвоздь, каким сколачивают бревна! Апологетам безгвоздья и в голову не приходит, что бревну годится лишь технология сруба, а деревянную архитектуру, как и каменную (тоже без единого гвоздя!), мы ценим вовсе не за околесицу экскурсоводов.

Однако слова их - скрижаль, и знали бы вы, какие поднялись чибис и чайка среди советских писателей возле Босха в музее Прадо. Слева чужой гид называл художника по-нашему - Босх, справа не по-нашему - Бош (Bosch по-немецки так тоже можно прочесть). Подметив разнобой, коллеги заволновались: мол, художников - два, а нам врут, что - один. И больше не хотели верить, что на стенах живопись одной руки и руку эту ни с чем и ни с кем не спутаешь...

Плывя к истокам, утыкаешься в школьные годы. "Марья Иванна, как по-немецки горчица?" - донимали мы немку, хотя могли бы заглянуть в словарь. Та орала: "Вон из класса!" Как по-немецки горчица, она не знала, но к словарю тоже не обращалась, хотя подбиваемые второгодниками ученички всякий год задавали гнусный вопрос, имея на уме свое и радуясь, что немкина истерика подтверждает их похабные сведения, а какие, не скажу, ибо тут замешано то же словцо, что и в народном именовании чибиса, а оно напечатанию не подлежит.

НЕ СКЛОННЫЕ СКЛОНЯТЬ

Без цитат могут не поверить. Поэтому кое-какими придется воспользоваться.

"...Каждого направляли в свою часть. Швейк, прощаясь с Водичкой, сказал:

- Как только кончится война, зайди проведать. С шести вечера всегда застанешь меня "У Чаши"..."

А дальше то, что - однажды пиратски присвоенное для кинокартины - в какой-то из Дней Победы было откомандировано поэту Долматовскому и возвещалось как открытие.

"...значит, после войны в шесть часов вечера! - орал Водичка..."