Детство - Данил Дёмин

превратившиеся в ледяные зеркала лужи, с приятным звуком трескались под его ногами и оставались позади, чего нельзя было сказать про сырость, словно наступавшую не только на пятки, но и на носки его школьных ботинок. Ленивый желтый свет из окон домов падал на дорогу перед мальчиком и подсвечивал фигуры двигающихся навстречу людей, будто порожденные этим светом, они не шли, а плыли, разрезая тьму.

Затуманенный и привыкший к тусклой панораме улицы глаз мальчика сперва не заметил изменений. Навстречу ему двигался кто-то то поистине огромный — настоящий колос среди тех, кто уже успел мелькнуть мимо него. Великан, как бы внимательно наблюдая за каждым движением мальчика, спешил повторить их и шёл ровно ему на встречу. Когда мальчик заметил его, между ними оставалось не более пяти шагов. Маленькое тельце остановилось, большое тоже не замедлило прекратить движение. Они стояли друг напротив друга как вкопанные, казалось, вместе с ними остановились и поток людей, и даже ветер. Мальчик, не сумевший распознать ни черт лица, ни цвета и формы одежды незнакомца, будто бы представлявшего собой чернильное пятно, попытался отойти в сторону, однако гигант вильнул за ним. Странное чувство тревоги и непонимание охватило всë существо мальчика. Это не было похоже на страх — что-то иное.

— Кто вы такой? Как вас зовут? — ему почему-то особенно хотелось знать имя приставучего верзилы. В ответ последовала тишина. Мальчик двинулся вперед и встал прямо перед фигурой незнакомца. Теперь он увидел, что на месте лица у великана было что-то написано, но никак не мог разобрать надписи. Мальчик рассердился и решил толкнуть этого непонятного чудака, но он увернулся и мальчик рухнул на землю. Поднявшись, парень снова двинулся на своего визави, однако тот очень ловко отступал. Мальчик снова остановился, словно тень за ним повторил великан. Решив наконец, что скоро этот тип сам отстанет от него, мальчик в компании молчаливого безмолвия своего спутника и всë нарастающей тревоги двинулся домой.

Дойдя до своего подъезда, мальчик остановился в ожидании действий великана, но тот продолжал молча стоять в поле его зрения, расплываясь мутно-тëмной точкой в зрачке глаза. Смирившись с его присутствием и немного успокоившись, мальчик зашел домой.

Родителей не оказалось дома и, раздевшись вместе с темным силуэтом, он направился в свою комнату. Мальчик выключил свет и лег в постель, силуэт приблизился к кровати и мальчик наконец-то разобрал надпись «Зачем?»

Это случилось 31 октября.

7 января

Осточертевшая ему книга басен Крылова лежала на тумбочке. Мальчик лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку. За окном лежал покрывавший собой всё видимое из него пространство улицы девственно — белый снег. Каждый элемент этой цепочки как будто занимался одним и тем же — лежал и проникался бессильной злобой к другому. Как мальчик не пытался овладеть «Вороной и лисой» та не поддавалась. Весь день он не мог выйти из дома и всё из — за треклятой басни: «Пока не выучишь — на улицу не ногой!». За окном мерно падали белые хлопья, чем то похожие на песок в часах, сейчас, однако, никак не причастный к замёрзшему, остановившему свой ход в этой небольшой комнате, времени.1 Чем дольше он лежал, тем крепче Морфей забирал его в свои крепкие, дарующие покой и сладость забвения объятия.

Он встал и, поглядев в окно, увидел мерцание холодных, почему — то особенно далёких в этот вечер звёзд. Луна давала слабый свет, оставляя комнату едва освящённой. Темнота, обычно вызывавшая у мальчика неподдельный страх, сейчас казалась старой знакомой, вообще всё вокруг стало ему необъяснимо ближе — даже пресловутый Крылов. Он не торопясь оделся, и, чуть слышно пройдя мимо комнаты родителей, стал спускаться вниз по лестнице. Деревянные половицы своим тяжёлым скрипом выдавали каждое движение, но маленькое сердце мальчика, обыкновенно замиравшее в такие минуты, отбивало ровный, совершенно спокойный ритм. Он совсем не волновался. Будто кто — то невидимый для всех в тьме и тишине ночи неожиданно появился и указывал ему что делать. Что — то влекло его на улицу. Перед самым входом он остановился и привыкшими к темноте глазами взглянул на своё отражение в зеркале: Это точно был он, он узнал своё тело свою одежду и лицо, но в нём самом что — то точно изменилось.

Оказавшись на улице он посмотрел на небо — иссиня — тёмное, разделяемое на мелкие кусочки осколками белых звёзд и снежинок. Он понял — сила управляющая снегом, светом, так странно падающим с высоких фонарных столбов на землю, им и всем вокруг — одна. Он спустился с крыльца. Снег таял на, его успевшем немного подрумянится, маленьком лице. Он смотрел вокруг и сознавал, что теперь находит себя похожим на всё и всех, словно в один миг перестали существовать всякие различия, и он утонул в этом мире однообразия. Он пошёл дальше, уже не чувствуя самости, сознавая себя частью большого всего. Навстречу ему выбежала собака. Он боялся собак. Раньше. Всё не боится ничего. Они остановились вместе. В этой собаке было что — то от волка, она смотрела на мальчика знающими что — то, что и он, несущими в себе бездну глазами и ровно дышала. Собака оскалилась и, зарычав, стала приближаться к мальчику. Он стоял выжидая. Резким рывком она вцепилась в его правую руку, и мотая головой из стороны в сторону, разрывала мягкую человеческую плоть. Он не шевелился — нельзя. Собака выпустила его руку и побежала прочь. Он посмотрел на изодранную кровавую десницу и воздев её к челу начертал крест, за сим продолжив путь. Был … — й год от Рождества Христова.

13

Он открыл глаза. Перед ним вместо обычного пейзажа комнаты зияла пустота. Ещё вчера пёстрый вид пространства, окружавшего мальчика, наполнял его уставшие, и несчастные от боли, но зрячие глаза. Не в силах поверить в то, что с ним происходило, он попытался закрыть и открыть глаза в надежде прозреть. Ничего. Он ослеп.

Ощупью проверив на месте ли его лицо, он ужаснулся. Его тоже не было. Он ясно ощущал наличие у себя рук, ног, туловища и головы, но в попытке ощупать что-либо из перечисленного ничего не чувствовал. Кажется, под ним была кровать, или … нет?

Мальчик попытался закричать, но слова как-то непонятно завязли в его горле, он не просто не слышал их, теперь словно силуэты в ночи они представали перед ним чем-то незнакомо далёким, чем-то что он никогда не видел и не