Мы были первыми - Алексей Ефремович Шилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Может, все-таки как-нибудь вывернемся? — тихо спросил Петр Петрович и жалобно шмыгнул носом.
— Как же ты «вывернешься»?
— Мастерскую пока не будем открывать.
— И без мастерской «не вывернешься», дорогой мой, — строго сказал черноусый начальник. — Надо четыре печки сложить, двадцать рам сделать и застеклить, нужны парты, двери, столы, классные доски. Нужна баня, иначе детишки завшивеют! А ведь сегодня уже десятое сентября, в школах начались занятия. Детей надо учить. И потом не все же время им в летнем «оперении» быть. Пора потеплее одевать, а одевать-то не во что. В губисполкоме обещали прислать одежду, и до сих пор нет.
— Жалко ребят, — вздохнул Петр Петрович.
— А мне, думаешь, не жалко?! — пуще прежнего рассердился начальник, — у меня у самого сердце кровью обливается, но иного выхода нет: детей надо на зиму распределить по крестьянским семьям. Разумеется, лучше, чтобы они попали в бездетные семьи и боже упаси — к кулакам. Они их батрачить заставят. Только к середнякам. Бедняки и батраки сами едва концы с концами сводят. Прокормить лишний рот да еще снарядить ребенка в школу они не в состоянии.
Сельсовет будет рекомендовать вам тех крестьян, которым можно передать ребят на временное жительство. Я сам поговорю с председателем. Если мало будет желающих, апеллируйте к их совести! Но я думаю, что все обойдется хорошо. Не такие уж черствые и бездушные русские мужики, чтобы не помочь попавшим в беду детишкам. Это — нам горький урок! А ты нос не вешай. В губернии еще много беспризорных ребят. И детскую коммуну мы здесь обязательно откроем, но сначала все приготовим для нее. Работу начнем с ранней весны. Я сам теперь буду контролировать.
2
Все ребята очень обрадовались, когда узнали, что нас раздадут крестьянам. Прямо как с ума все посходили: кричали ура, кувыркались по нарам, ходили по полу на руках.
Ведь у крестьян можно и на лошади научиться ездить, и с кошкой поиграть, и собаку заиметь, и в поле летом ездить, и чего-чего только нельзя делать.
И вот начали приходить к нам в барак мужики. Сперва зайдут к Петру Петровичу, поговорят с ним, потом выберут из нас, кто приглянется, и уведут. Самых маленьких сперва расхватали.
Из других сел и деревень приезжали на лошадях. Брали какие уж остались.
Недели через две в бараке оказались только я да Андрюшка.
— Никто не возьмет нас с тобой, — вздохнул он.
— Почему не возьмут?
— Я — рябой, а ты — раскосый, — говорит Андрюшка.
— Сам-то ты раскосый, — обиделся я.
— Нет, я — рябой, а раскосый — ты, — упрямо твердит свое Андрюшка. — Да еще лоб у тебя больно большой. Только котят бить об него!
Тут дверь отворилась, в барак ввалился бородатый чернявый мужик с мешком в руках и неожиданно весело заговорил:
— Здорово, молодцы! Чего не веселы, чего носы повесили? Или стужи испугались? До стужи сто лет — то ли будет, то ли нет.
Он сел к нам на нары, положил мешок на пол и повернулся к Андрею.
— Как звать-то тебя, пострел?
— Да ведь не возьмешь ты меня.
— Почему так?
— Рябой я, — вздохнул Андрюшка.
Мужик весело хехекнул.
— Рябой — значит дорогой! Ведь каждая рябинка стоит полтинку. А у тебя их вон сколько! Славно заживем мы с тобой. А имечко свое скажи мне все-таки.
— Андрюшкой его зовут, — говорю ему.
— Значит, Андрей? Тогда, парень, держи нос бодрей и не падай духом, а падай брюхом! Погляди-ка, милый, что я тебе привез-то.
Мужик полез в мешок и достал из него сапоги.
— Ну-ка, Андрюшок, померь их, враз ли будут? Сам наголавливал.
У Андрюшки глаза загорелись. Он спрыгнул с нар и торопливо начал обуваться.
— Не торопись, сынок. Поспешишь — людей насмешишь. Сперва надень шерстяные чулки, они в сапогах, мать связала, а потом и сапоги примеришь.
Пока Андрюшка пыхтел с чулками, веселый мужик доставал из мешка и приговаривал:
— Вот тебе рубашка, вот тебе штаны, есть у них кармашек с правой стороны. Это вот картуз, это вот кафтан — и станешь ты, как пан!
У Андрюшки и глаза разбежались. Он сбросил сапоги и сцапал картуз, потом стал напяливать на себя кафтанчик, а сам аж дрожит весь от радости и смеется от счастья.
А у меня от зависти слезы на глазах навернулись. Везет же людям!
— А тебя как кличут? — спрашивает мужик.
У меня к горлу комок подкатился, и я имя свое никак не выговорю.
— Петькой его зовут! — во все горло кричит довольный Андрюшка.
— Получай, Петя-петушок, золотой гребешок, гостинец. Хозяйка моя, тетка Матрена, тебе прислала.
Он достал со дна мешка узелок, развязал его и разложил передо мной. В узелке были сдобные кралечки, лепешки, пирожки с морковью.
Не раздумывая, начинаю уписывать гостинец.
Андрюшка в это время надел сапоги и стал выплясывать. Сапоги были ему велики, но он говорит: как раз!
— Так их, так!.. — подбадривал Андрюшку веселый мужик. — Бей, не жалей! Износишь — другие сошьем. Ведь я — сам сапожник и тебя, Андрейка, сапожничать научу. Я на все руки мастер: и шорник, и печник. А кому я передам свое ремесло, ежели у меня нет деток? Вот, коли приглянется тебе у нас, приживешься и станешь ты, Андрейка, моим сынком. По душе придусь тебе — зови меня тятей, а не хочешь — зови дядей Ваней, не обижусь.
— Буду звать тятей, тятей! — приплясывал Андрюшка. — Ты хороший, ты мне по душе!..
Дядя Ваня опять весело хехекнул в бороду.
— Не торопись, коза, в лес… Лучше перекуси вот малость на дорожку, а ты, Петя-петушок, не скупись: угощай дружка.
— Пускай ест, жалко, что ли, — говорю не прожевав.
Андрюшка подсел и принялся уплетать за обе щеки.
— Петьку тоже возьмут? — мычит он набитым ртом.
— Вестимо! — отвечает дядя Ваня, расправляя бороду. — Ваши отцы погибли за Советскую власть на гражданской войне, а мы, бывшие бойцы Красной Армии, нешто оставим вас без приюта?
— Ты тоже воевал?! — взвизгнул от радости Андрюшка.
— Было дело, сынок! Столько пороху нюхнул, что и теперь голова болит. Контузию имею, и ранам счет потерял. Об этом обо всем я расскажу тебе дома. А сейчас пойду покалякаю с вашим заведующим Петром Петровичем.
Только мы успели умять с Андрюшкой все гостинцы, и дядя Ваня вернулся, да такой довольный.
— Ну, сынок, попрощайся с Петром Петровичем и пойдем домой. Адресок он нам дал свой. Как только в школе научишься писать, так сразу и настрочишь ему письмецо
