Жив Крученых! - Давид Давидович Бурлюк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Графическая заумь у Крученых шла параллельно звуковой и имеет место еще до сих пор.
Объясняется это явление, по-моему, тем, что до сих пор не проведена граница между языком видимым (буквенным) и слышимым (звуковым). Недаром же в свое время кто-то из футуристов, найдя в стихотворении строчку о морском прибое с тремя «б», находил, что хвостики буквы «б» над строчкой передают выплески волн.
И, конечно, прав был лабораторник Крученых, принявший в свою лабораторию на равных основаниях и зримое и слышимое, тем более, что зрительное воздействие шрифтов и почерков применялось и итальянскими футуристами (а еще раньше афишей, вывеской, газетным заголовком и т. д.).
Какую же заумь культивировал Крученых?
Он был далек от заумных построений романтических типа Илайяли (Гамсун), он был достаточно реалист и враг символистическому сахарину. Он создавал заумные речения, которые, по его же словам, должны были входить в сознание туго, коряво, как несмазанный сапог.
Выразительность его поиска всегда враждебна изящному, элегантному, будуарному. Недаром Чуковский сказал, что поэзия Крученых – это корявый африканский идол (и конечно, в глубине души, сопоставив этого идола с Милосской Венерой, галантно отдал предпочтение последней). Даром что ли Чуковский ставил творчество Крученых в связь с деревенским хулиганством, накипающими эксцессами и злобой, от которых в 1913 году по-овечьи дрожали сердца хороших баринов вроде Бунина и заряжались мистические (впоследствии мистификаторские) уста Мережковского выстрелом – «Грядущий Хам».
Можно много толковать на тему о предчувствиях стихии и выразителях ее близившегося восстания – не в этом дело, тем более, что, быть может, никогда не было человека, более добросовестно избегавшего сюжета и всякого рода литературности и идейности в своей работе, чем Крученых.
Война. Революция. Крученых на Кавказе. В Москве. Новые его книги.
Ого-го! Целая плеяда заумников. Малевич, Розанова, Терентьев, Алягров, Зданевич. И целый ряд новых книжек Крученых, наполненных и лабораторными сплавами-пробами, и стихами, и критикой, и идеологическими статьями. Работа над членением слова дала свои результаты, и когда Крученых теперь пользуется им для сюжетных построений, то слово у него звучит весьма полноценно, оно подчиняется любому изгибу и имеет характерную звуковую окраску. Приемы усиления выразительности слова путем его частичных видоизменений при большой чуткости к психологической окраске каждого звука разнообразны и бьют в цель. Вот его стихотворение из книги «Заумники»:
Рефлекс слов
I.
В ревущий чор-день
Батистом, как сереброюньем звеня,
Графиня хупалась в мирюзовой ванне,
А злостный зирпич падал с карниза
В темечко свеже-клокочное норовя!
Она окунулась, чуть взвизгнув,
И в ванне хупайской
Дребезгом хнычет над нею
Электро-заря!
Рявкнул о смерти хрустящей
Последней хринцессы
Радио-телеграф!..
II.
Злюстра зияет над графом заиндевелым
Мороз его задымил, взнуздал…
III.
Шлюстра шипит над шиперным графом.
IV.
Хде то холод заговора
Хде то вяжут простыни,
Дырку дырят потолочно –
Хоре хоре старому!..
Хлюстра упала хилому графу на лысину
Когда он собирался завещание одной хохотке Ниню написать!
Он так испугался, что вовсе не пискнул!
А за пухлым наследством
За пачкой пудовой
Сквозь решетки и щели
В дверь надвигалась поющих родственников
О-ра-а-ва
га, га-га-га!..
Примечание: последние три строчки – нараспев маршем.
(«Заумники», 2-е изд.).
Здесь характерна передача чувства смешного в смешных словах (так же, как смешны именами своими Бобчинский и Добчинский у Гоголя). А с другой стороны, интересна инструментовка, искривление слов, согласно общей интонации строки: хупавая (красивая) – дает хупалась и хупайский.
Смягчение бирюзы дает мирюзу. А дальше строки строятся по выразительным звукам. Злой – окрашивает в З строку:
Злюстра зияет (вместо сияет) над графом заиндевелым –
Шип создает строку:
Шлюстра шипит над шиперным графом.
А дальше хилое х дает расслабленно-параличные строки:
Хде то холод, Хоре…
И это гусиное гоготание входящих родственников:
О-ра-а-ва
га-га-га!
И еще: граф-то возник во второй части стиха не потому ли, что его родил «радио-телеграф» первого абзаца? Так логика фабулы жизнеподобной заменяется логикой звуков и чувств.
В той же зауми – неоднократные окрашивания рядом стоящих слов в некоторый выразительный для строки звук: «вороная восень», «мокредная мосень», цветущая весна – цвесна, алое лето – алето.
И в то же время образная экономность и чуткость построений.
Мокредная мосень
Сошлися черное шоссе с асфальтом неба
И дождь забором встал
Нет выхода из бревен водяного плена
– С-с-с-с ш-ш-ш-ш –
А вот из стихотворения «Цвесна» (цвести):
УЖЕ
МЕЖ глыб эфира
Яички голубые
Весенних туч порхают,
И в голубянце полдня
Невыразимые весны
Бла-го-у-ха-ют!..
Там авиаторы,
Взнуздав бензиновых козлов
Хохощут сверлами,
По громоходам
Скачут
. . . . .
И юрких птиц оркестр
По стеклам неба
Как шалагун
Трезвоном:
– Ц-цах!
Синь-винь
Цим-бам, цим-бам, циб-бам!..
А на пригорке пропотевшем
В сапожках искристых
Ясавец Лель
Губами нежными,
Как у Иосифа пухового
Перед зачатием Христа,
Целует пурпур крыл
Еще замерзшего
Эрота!..
Интересны его фантастико-юмористические построения:
В половинчатых шляпах
Совсем отемневшие
Горгона с Гаргосом
Сму-у-тно вращая инфернальным умом
И волоча чугунное ядро
Прикованное к ноге,
Идут на базар
Чтобы купить там
Дело в шляпе
Для позументной маменьки
Мормо!
Их повстречал
Ме-фи-ти-ческий мясник Чекунда
И жена его Овдотья –
Огантированные ручки –
Предлагая откушать голышей:
Дарвалдайтесь! С чесночком!
Вонзите точеный зубляк в горыню мищучлу,
Берите кузовом!
Закусывайте зеленой пяточкой морского водоглаза.
Конечно, всякий, приученный искать в стихе поучительной тенденции и из фантастики признающий лишь фантастику фабулы раз навсегда напетых сказок, – всякий такой читатель с самодовольным негодованием отвернется от этих строк, где сами слова превращаются в кривляющихся и скачущих паяцев (слово паяц, конечно, вызовет презрительную усмешку на благопристойном лице). Слова дергаются, скачут, распадаются,
