Ночь последнего обета - Юкио Мисима

МУЖЧИНА. Да нет, просто меня тут осенила идея.

ЖЕНЩИНА. Что еще там такое?

МУЖЧИНА. Да вот подумал: скорее всего, моя несушка завтра снесет яйцо. И это вдруг насмешило меня.

ЖЕНЩИНА. К чему ты об этом?

МУЖЧИНА. Да просто.

ЖЕНЩИНА. Ну нет, я‑то знаю, между нами все?

МУЖЧИНА. Эй, вон последняя машина. Слушай, давай–ка быстрей.

ЖЕНЩИНА (вскакивает со скамейки, глядя в упор на МУЖЧИНУ). Вечно у тебя кошмарные галстуки.

МУЖЧИНА все помалкивает, потом поторапливает спутницу, и они уходят.

СТАРУХА. Ну вот, наконец и эти вернулись к жизни.

ПОЭТ. Цветочный фейерверк угас, но отчего вы говорите, они вернулись к жизни?

СТАРУХА. О, я тысячу раз наблюдала лица людей, вновь пробудившихся к жизни. Поверь, я прекрасно их изучила. На этих физиономиях всегда нарисована страшная скука, а я, признаться, питаю слабость к таким вот минам… Еще много–много лет назад, когда я была юной барышней, такие вещи совершенно не трогали меня. Причем даже если кто–то отваживался приударить за мной, упоение жизнью накатывало только в одном случае, когда я напрочь забывала о себе. Потом, конечно, я поняла, что всего лишь–навсего заблуждалась. Но раз жизнь волнует и восхищает тебя… да при этом крошечный бутон розы нежданно–негаданно стал размером с луну, норовя вот–вот просадить кровлю над домом…. И вдруг почудилось, будто впорхнувшие в комнату голуби заворковали влюбленными голосами… А все–все на этом свете радуются тебе от чистого сердца, неприменно стараясь при этом заверить тебя в своем почтении… Ну а вещи, задевавшиеся куда–то лет эдак сто назад, ни с того ни с сего вдруг отыскиваются в платяном шкафу… Да буквально каждая–пре–каждая девушка неожиданно принимает лик королевы… Тогда и суждено тебе наконец увидеть цветение алой розы на засохшем дереве 2 … Увы, в молодости таким вот наваждением я была одержима едва ли не каждые десять дней… Я только потом поняла, что это же неизменно наступала пора моего угасания… Ведь чем хуже вино, тем быстрей оно ударяет в голову. Опоенная такими печалями и радостями, я просто–напросто умирала», вся в слезах умиления… захлебнувшись от полноты собственных чувств… Только потом я взяла наконец за правило: навсегда завязать с такого рода питьем. Вот, пожалуй, и весь секрет моего долголетия.

ПОЭТ (иронизируя). Так в чем тогда смысл вашей жизни, о почтенная госпожа?

СТАРУХА. Смысл жизни, говоришь? А разве не в том смысл, чтобы достойно жить, раз уж ты однажды появился на свет? Ведь я совсем не лошадка, взбрыкнувшая лишь оттого, что ей захотелось овса, но… Даже лошадка скачет, повинуясь инстинкту.

ПОЭТ. Ты летишь, моя лошадка, убегая без оглядки.

СТАРУХА. И от цоканья копыт у меня в ушах звенит.

ПОЭТ. А как солнце закатилось, звон пронзительнее стал.

СТАРУХА. Нет, пожалуй, он пропал, скрывшись в сумраке ночном.

Пока они беседуют, все парочки влюбленных расходятся, покидая скамейки.

ПОЭТ. Почтенная госпожа, так позвольте узнать, кто же вы?

СТАРУХА. В старину меня звали Комати 3.

ПОЭТ. Как–как?

СТАРУХА. Все мужчины, пленявшиеся моей красотой, давно обратились в прах. Впрочем, даже если сегодня и отыщется человек, поддавшийся моим чарам, его явно ждет тот же жребий.

ПОЭТ (смеется). Ну, тогда мне точно ничего не грозит. Вам все–таки девяносто девять.

СТАРУХА. Подумать только, как тебе повезло… Но, похоже, олухи вроде тебя полагают, будто красота увядает с годами. Нет–нет, ты абсолютно не прав. Красивая женщина всегда остается красивой! Хорошо, пусть сейчас я кажусь тебе безобразной, но… Это значит всего лишь, что я одержима красотой безобразного 4. Слишком уж многие благоговели перед чарами госпожи Комати, оттого последних лет семьдесят — восемьдесят я вполне сжилась с мыслью, до чего же красива Комати! Иначе мне было бы не слишком уютно жить в этом непрочном мире. Так что даже теперь я все еще вижу себя безумно красивой.

ПОЭТ (в сторону). Должно быть, чересчур это тяжкое бремя ощутить себя однажды красавицей. (Повернувшись к старухе.) Кажется, я вполне понимаю вас, госпожа: стоит человеку хоть раз побывать на войне, так он всю жизнь только и будет припоминать свои былые сражения. Разумеется, когда–то вы были красивой…

СТАРУХА (притопнув ногой). Что значит когда–то была? Да я и сейчас красива!

ПОЭТ. Да–да, понимаю: вы были красивой. А отчего бы вам не поведать о том, что творилось тогда — лет там восемьдесят, а то и все девяносто назад? (Он загибает пальцы, словно что–то пересчитывая.) Расскажите, каково там жилось?

СТАРУХА. Хм, восемьдесят лет назад… Тогда мне было только двадцать, и в ту пору за мной ухаживал генерал Фукакуса из главного военного ведомства 5.

ПОЭТ. Хорошо, так сейчас получается, я и есть тот самый ваш генерал…. Как его там звали, говорите?

СТАРУХА. Полегче–ка на поворотах. Уж он–то явно тебе не чета… Так вот однажды я поклялась: если он будет навещать меня сто ночей подряд, тогда наконец я исполню самое заветное его желание. Ну и вот настал исход сотой ночи. Представь себе бал в салоне Року–мэйкан и меня, разгоряченную всеобщим весельем. Помню, я еще присела отдышаться на той скамейке, да, как раз здесь, в нашем парке.

Едва слышны звуки вальса. Они раздаются все громче и громче. Из–за распахнутого черного занавеса на заднике сцены смутно виднеются очертания танцзала в салоне Рокумэйкан, отделанного в викторианском стиле. Парк остается на авансцене. И все декорации скорее напоминают старое размытое фото той эпохи.

СТАРУХА (заглядывая за кулисы). Ты только посмотри на эти кислые мины. Кого здесь только нет сегодня!

ПОЭТ (с любопытством озирая публику). У кого тут кислые мины? Вот у этих шикарных дам с кавалерами?

СТАРУХА. Ну конечно. Давай лучше станцуем вальс. Нет, правда, зачем отставать от них.

ПОЭТ. Что, вальс? С вами?

СТАРУХА. Не забывай: ты у нас — генерал Фукакуса!

Они танцуют вальс. Тут же появляются молодые МУЖЧИНЫ и ЖЕНЩИНЫ А, Б и В, одетые по моде конца XIX века. Они тоже кружат в вальсе, двигаясь в сторону ПОЭТА и СТАРУХИ. Когда вальс умолкает, все сразу обступают СТАРУХУ.

ЖЕНЩИНА А. До чего сегодня красива госпожа Комати.

ЖЕНЩИНА Б. Просто глазам больно смотреть — так завидно! А где, интересно, госпожа изволила заказать себе это платье? (Она тычет пальцем в грязные лохмотья старухи.)

СТАРУХА. Я отослала заказ прямо в Париж, там и сшили все точно по размеру!

ЖЕНЩИНЫ А и Б. Неужели?

ЖЕНЩИНА В. Да уж, с японскими портными не сравнишь.

МУЖЧИНА А. Так в чем вопрос! И вы носите заграничные тряпки.

МУЖЧИНА Б. Между прочим, у нас и кавалеры ни в чем не отстают от дам. Вы видели? Даже наш премьер–министр пожаловал на вечер в английском фраке. Вообще–то, истинные джентльмены шьют себе туалеты исключительно в Лондоне.

ЖЕНЩИНЫ продолжают щебетать, окружив СТАРУХУ и ПОЭТА. МУЖЧИНЫ тем временем ведут беседу, уединившись на скамейке.

МУЖЧИНА В. До чего очаровательна эта госпожа Комати!

МУЖЧИНА А. Любая дурнушка при свете луны сойдет за красавицу.

МУЖЧИНА Б. О нашей Комати этого не скажешь. Она не менее обворожительна даже при ярком солнце, а уж при свете луны просто нет слов.

МУЖЧИНА А. Между прочим, говорят, ее весьма и весьма непросто обольстить. Надо полагать, потому и гуляет про нее столько сплетен.

МУЖЧИНА Б (беседуя на английском, тут же сам себя и переводит). Virgin is something like scandal, то есть девственница — это что–то вроде дурной репутации.

МУЖЧИНА В. К ней воспылал страстью генерал Фукакуса. Вы только взгляните на его несчастную физиономию. Похоже, он объявил трехдневную голодовку.

МУЖЧИНА А. И забросил военную службу. Сочиняет стихи в честь этой самой Комати. Неудивительно, что от него отвернулись коллеги по военному ведомству.

МУЖЧИНА В. Ну, а кто из нас может поручиться, что добьется благосклонности госпожи Комати?

МУЖЧИНА Б. Если только уповать на провидение.

МУЖЧИНА А. Ну да, на провидение тухлой рыбешки. Ах, бедная рыбешечка, как нежно я тебе сочувствую.

МУЖЧИНА В. И я, ха–ха–ха. (Громко рассмеявшись.) Да я смотрю, за обедом приходится все время расстегивать ремень. Признаться, довольно неудобная штука. (Поправляет ремень на брюках. Подражая ему, МУЖЧИНЫ А и Б, проделывают то же самое.)

Показываются два официанта. Один несет серебряный поднос с бокалами для коктейлей. Другой — поднос с закусками. Пока гости заняты фуршетом, ПОЭТ, совершенно равнодушный к происходящему, не сводит глаз со СТАРУХИ. Три дамы с бокалами в руках пристраиваются напротив той самой скамейки, где уже расположились кавалеры.