АРМЕЙСКИЕ БУДНИ сборник рассказов - Виктор Дьяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пели, но веселей от песни не становилось, ибо то, что до завтрака далеко и долго тяготило исподволь. Возникали мысли о полигонной столовой, где их непременно "нажмут", и готовят куда хуже, чем в полковой. Тут еще и сама песня виновата, малоритмичная, которую лишь с большой натяжкой можно причислить к разряду строевых. На пустой желудок редкая песня поднимает настроение, но таковая нашлась. Она возникла без команды, спонтанно, с оглядкой на "замка" (тот промолчал, что означало "добро") и предназначалась не для военного строя:
Синий, синий иней,
Лёг на провода,
В небе тёмно-синим,
Синяя звезда,
...................................
Эта песня заставила проснуться даже тех, кто обладал способностью дремать на ходу. Пели ярославские: Сулоев, Пушкарёв, Торопов, Арсеньев..., горьковские: Кручинин, Забродин, Чистяков, Попков..., курянин Каретник, уже заматеревший 24-х летний семейный мужик. Из москвичей пел только Елсуков, остальные двое молчали. Стенюшкин, парень высокомерно-насмешливый, видимо считал такие песни петь ниже своего достоинства. Митрофанов, худощавый блондин, не пел из-за чрезмерной застенчивости, столь несвойственной "настоящим" москвичам. В то время отношение жителей русской провинции к москвичам ещё не приобрело черт откровенной неприязни, но определённое отчуждение уже наметилось. Впрочем, вместе большинству из этих ребят оставалось жить, спать в одной казарме, есть за двумя на целый взвод длиннющими столами, всего-то три-четыре месяца, до ноября. Случайно столкнула судьба, так же и разведёт, и вряд ли когда-нибудь вновь их пути пересекутся. А кто, с чем, и какой печалью идет в этом строю, поёт или молчит... да какая разница. Песни тем временем возникали самопроизвольно.
Потерял я любовь,
И девчонку свою,
Вы постойте, а я поищу.
.........................................
Десять пар - двадцать человек, шаркающие голенищами, пылящие по сухой дороге сапоги. Быстрым шагом, с песней двигался взвод по широкой просеке, под косыми лучами ещё невысоко поднявшегося над лесом солнца. По-прежнему сбоку Кухарчук, чуть сзади приотстал Алхимин. Песни продолжали рождаться без перерыва. Видимо именно такие, невоенные, лирические, они помогали забыть о голоде, натёртых ногах, кто-то вспоминал оставленных дома подруг... Но пора и честь знать, Армия есть Армия. Кухарчук громогласно оборвал самостийное песнопение:
- Прекратить песню!... Бегооом марш!
Захлебнувшись на полуслове взвод резко, будто получив удар кнутом, сорвался на бег. В первой паре Кручинин с Забродиным, оба спортсмены-разрядники, задали слишком высокий темп. Лишь Вовчик Митрофанов, футболист, воспитанник прославленной в те годы торпедовской ДЮСШ, выдерживал его без напряжения, большинство же на пределе возможностей. Через пару минут Сулоев, Торопов и Елсуков начали отставать. Сзади их подгонял Алхимин, сам едва переводивший дыхание:
- А ну не отставать, шире шаг!
Строй растянулся, нарушился и Кухарчук даёт отбой:
- Шагооом марш!
Взвод вновь разбирается по парам, всё приходит в норму. Хотя какая там норма, когда все уже вспотевшие, с мученическими выражениями лиц хватают воздух. Но "замок" не даёт ни минуты на расслабление, тут же взвод подгоняет следующая не совсем уставная команда:
- Разобраться... шире шаг, мать вашу... опаздываем, сейчас снова бежать заставлю!
От расположения полка до полигона десять километров и преодолеть их надо не более чем за полтора часа. Вот и грозит "замок", если взвод не уложится, то шею взводный именно ему намылит. Никому уже не до песен, даже с соседом по паре мало кто заговаривает - неприятные ощущения отравляют всё. Особенно противно касание потной шеи к, ещё полчаса назад свежему, подворотничку. Впрочем, и тут далеко не все испытывали одинаковые чувства. Кому, если и не в охотку, так всё почти как в забаву, легко даётся. Например, ходко, словно сам танк движется на своих мускулистых ногах, обутых в сапоги сорок четвёртого размера, арзамасец Володя Кручинин. Да, редко так удачно работает природа: всё шутя, всё играючи получается у Володи, везде он первый, хоть кросс бежать, хоть траншею копать, хоть на занятиях по политподготовке или теории танкового двигателя. Ко всему у Володи и лицо этакой тонкой лепки, нос, губы, рот, глаза - всё чётко, ярко, выразительно, волосы темнокудрой густой шапкой, с которыми так жаль было расставаться. Немудрено, что до призыва он являлся объектом постоянного девичьего внимания.
Но и Кручинин хмур и не весел, и не только подруги вспоминаются с грустью, а, пожалуй, даже чаще домашний стол... Ох, как есть хочется, а ему особенно, крупному, могучему. Его организм никак не насытить этими постными армейскими супами, кашами, жидкими картофельными пюре, куцыми порциями масла, тонкими считанными ломтями хлеба. Но ничего он вытерпит, только до осени додержаться, а там... Там его наверняка оставят в "учебке" сержантом и он будет как Алхимин, а потом и как Кухарчук, дослужится до "замка". А сержанту куда легче служить, тут уж и нагрузки не те, и сам себе поблажки можешь сделать, а главное с кормёжкой лучше. Сержант, в отличие от курсанта, в любое время и в Военторге, что на территории полка, может подкормиться, и в увольнение в город сходить, и денежное довольствие у него не солдатское. Только бы до осени...
Кухарчук ещё пару раз давал команду перейти на бег, и во время второй пробежки не выдержал Алхимин. Ни слова не говоря, он ломанулся с просеки в лес, на ходу снимая ремень.
-Усрался умник,- презрительно процедил ему вслед "замок" и дал команду перейти на шаг.
Нелегко даются эти смены ритма Валере Каретнику. Он шумно отдувается, вытирая обильно выступивший пот. Ему шёл двадцать пятый год и за плечами он имел четыре курса политеха, а в родном Курске жену и двухлетнюю дочку. Поздно, но и его настигла повестка, и его, мужа, отца, студента-вечерника призвали вместе с восемнадцатилетними пацанами. Призвали вставать в пять утра, бегать, потеть, подчиняться командам этого двадцатилетнего дуболома Кухарчука. Тяжко в Армии вообще, а перестарку ещё пуще. Идёт приземистый, понурый Валера, уже получивший от ребят прозвище "дед", вспоминает своих близких, болезненно кривится, когда "замок" до фальцета повышает свой голос... Но вот, наконец, и дошли. Кухарчук останавливает свой изрядно вымотанный взвод на небольшом плацу. Он ждёт несколько минут - появится ли из лесу Алхимин - затем решительно идёт в штаб полигона докладывать о прибытии: он уложился в срок, но ждать "комода"уже некогда.
3
Танковый полигон, он же танкодром раскинулся на довольно обширной площади. Перелески, поля, овраги, небольшие водоёмы - всё имелось в том обособленном пространстве. Кроме естественных препятствий здесь имелись и искуственные, и вот на этих рукотворных сооружениях и предстояло тренироваться первому взводу.
Позавтракали будто и не ели. Рисовой невкусной каши выдали едва по полкрышки от котелка, как всегда меньшие, чем положено кружки штампованного, рассыпающегося крошками сливочного масла. Но жаловаться все уже отучены. Кухарчук своё дело знал, лычки отрабатывал добросовестно и пресекал крамолу в зародыше:
- Эт кому там не хватает?!... Сейчас накормлю... на неделю толчки драить!
Командир взвода лейтенант Грамахин, невысокий худощавый офицер с красивым, но нервным лицом, ждал их на одной из тренировочных площадок. Он в хорошо подогнанном чёрном комбинезоне, из-под которого виднелась зелёная офицерская рубашка с галстуком. Вынутая из фуражки пружина делала его похожим на русского офицера времён первой мировой войны. Кухарчук привёл взвод, доложил. Взводный окинул взглядом строй, негромко спросил:
- Как со временем?
- Прибыли на шесть минут раньше,- горделиво ответил "замок".
- Почему я не вижу Алхимина?
- В санчасть пошёл, желудок прихватило по дороге,- с усмешкой в глазах сказал Кухарчук.
- Что-то серьёзно?
- Да нет... очухается,- успокоил взводного "замок".
Лейтенант начал давать вводную на занятия:
